Большая Охота. Разгром УПА - Георгий Санников

Паша Заворотько — член парткома университета, «подобревший» за это время килограммов на двадцать, встретил нас, бывших сокурсников по-доброму, по-товарищески. Игорь начал:

— Мы к тебе, Паша, с просьбой.

Заворотько говорил только на украинском, на который перешли и «просители».

— Яке в вас прохання, хлопцi, слухаю, зможу — допоможу.

— Це не наше прохання, Паша, то Сеня Карлицький просить. Казав, що йому самому соромно, а в тебе э мiсце лаборанта. Так можливо вiзьмеш його до себе, тобi вiдомо його становище з грiшми. Вiн член партии, мае фронтовi нагороди.

— Ви що, хлопцi, з глузду з’iхали? Вам що, не вiдома остання постанова ЦК партиi? Особливо це тебе, стосуеться. Як ти смiеш, офiцер КДБ, звертатися з таким проханням за якогось жида? Нi, хлопцi, не вiзьму Карлицького, не можу. А ви, здаеться менi, не розумiете нацiональноi полiтики партиi. — И тут же перешел на другую тему.

Прошло еще несколько лет после этого случая…

Приехав в очередной отпуск в Киев, я от товарищей своих по учебе в университете узнал, что Заворотько арестован КГБ, лишен всех званий, наград, уволен с работы. Его при аресте разбил паралич, и он лежит в больнице. Якобы во время войны был он во власовской армии и скрыл это.

Я не поверил ушам своим! Проректор Университета, награжденный уже после войны несколькими орденами (у старшины Заворотько была только одна медаль — «За Победу над фашистской Германией»), разоблачен.

Заворотько был личностью примечательной. Крупный общественный деятель, член президиумов различных общественных организаций, доктор юридических наук, профессор, без пяти минут член-корреспондент Академии наук Украины, дважды выезжал в США, с делегацией Украины, для участия в работе очередной сессии ООН. Имел друзей в самых высших эшелонах власти, как в партийной, так и в совминовской верхушке. Погубил же он себя по собственной глупости, вернее жадности. Получилось как бы им самим спровоцированное разоблачение. Совершенно неожиданно в адрес Председателя КГБ Украины поступило письменное заявление его родной сестры, одинокой пенсионерки-колхозницы. На колхозную пенсию в 12–14 рублей было трудно прожить, если огорода и живности нет. Заворотько много лет посылал ей деньги, даже когда еще был студентом. Ну а уж когда он стал преподавателем, а затем деканом, кандидатом, доктором наук, проректором, денег у него, наверное, было вполне достаточно. Но вот однажды между ним и его сестрой что-то произошло. В общем, поссорились. Ну и взыграла желчь у бедной пенсионерки, взяла и написала заявление в КГБ, и вот о чем. Оказывается, Заворотько Павел Григорьевич вовсе не тот Заворотько, и хотя у них в селе почти все Заворотьки, но старшина Заворотько П. Г. ушел добровольцем на фронт в 19»1 году, в конце войны в Пруссии попал в плен, бежал что и явилось основанием для его направления в фильтрационный лагерь[22]. И надо же такому случиться, что этот лагерь был как-то перемешан с бывшим немецким концентрационным лагерем, куда уже с немецкой стороны в свое время был помещен старший лейтенант РОА[23] Заворотько Петр Григорьевич, дальний родственник «нашего» Заворотько, только Павла Григорьевича. Заворотько Павел имел тяжелую форму туберкулеза легких, процесс стремительно развивался, и он там же, в этом фильтрационном лагере умирает на руках дальнего родственника Петра Заворотько, старшего лейтенанта РОА, бывшего лейтенанта Красной Армии, сдавшегося немцам в плен осенью 1941 года под Одессой. Затем был немецкий лагерь, изъявление желания служить у генерала Власова, служба в оккупированном немцами Крыму в качестве командира охранной роты, отступление с немцами, разоружение немцами власовцев, немецкий концлагерь, где земляки и однофамильцы и встретились. Присвоив себе имя умершего Павла Заворотько, Петр Заворотько превратился в старшину Красной Армии, который уже в первых боях получил немецкую пулю в грудь навылет, больше года провалялся в госпиталях, был списан как «негодный к строевой» под чистую, работал в тылу и вновь ушел добровольцем на фронт в конце 1944, а вот не повезло. Надо же такому случиться — плен, побег, несколько дней один в лесу, вокруг немцы, ну, а когда вышел к своим, хотя ине 41-й, и не 42-ой, и вот-вот война закончится, порядок есть порядок, — проверка людей, бывших в окружении или в плену, проводилась по приказу Сталина.

Вышел после фильтрации из лагеря Павел-Петр, и направлен был старшина Заворотько в другую часть, а там и конец войне, еще год с лишним и демобилизация. Документы «чистые», надежные, год работы и учебы в школе рабочей молодежи, и вот старшина Заворотько — студент юридического факультета Киевского государственного университета и сразу же — староста курса, член месткома университета, а затем к последнему курсу и его председатель. А это ой как много и прибыльно в первые послевоенные годы. После окончания университета коммунист Заворотько, конечно же, и член парткома, направляется на годичные курсы при ЦК Компартии Украины, затем кандидатская, докторская, декан, проректор — и очень много славы, чести, наград…

В круговерти войны, в этой чудовищной мясорубке и хаосе так смешивались и переплетались судьбы людей, что исчезновение одного и появление другого в ином образе прошло незамеченным. У настоящего, умершего Павла Заворотько не было прямых родственников, он был сиротой и воспитывался у дальних родственников, которые после войны частью с нее не вернулись, частью умерли и разъехались. Ну а Петр Заворотько для всех пропал в годы войны без вести.

Прошло несколько лет, и потянуло Петра-Павла в родные края поклониться могилам близких и встретиться с сестрой. Был он к тому времени председателем месткома университета. В родное село приехал тайно, ночью. Сестра приняла хорошо, узнала сразу. Поплакали друг у друга на плече, и сказал ей Павел-Петр, что покаяться перед властью хочет, не может он такой груз на себе всю жизнь тащить. Будь что будет. Вот так он настроен. Сестра же на правах старшей предложила свой план — покаяться в своих грехах перед властью — значит подписать себе смертный приговор. В тюрьму это уж точно посадят. Надо и дальше жить как его покойный третьего колена брат доброволец-фронтовик Павел Заворотько, под личиной которого вон кем уже стал — пока хоть и маленький, а начальник. А какие хорошие подарки привез — и сладостей, которых и сроду-то не видела сестра, и туалетное мыло, отрез на платье, туфли. Женщина она одинокая, ребенок-школьник, муж погиб на фронте, как жить одной на колхозный трудодень? Не думала сестра, что высоко поднимется брат ее Петр-Павел, что, выполняя их уговор, будет ей материально так помогать, что нужды никакой для жизни в селе она испытывать не будет.

Шли годы, старела сестра, а Петр-Павел шел все выше по служебной лестнице, и вот уже фамилию его в газете встретила, по телевизору увидела. Они редко встречались. Жене своей, бывшей студентке юрфака намного младше его говорил, что это его дальняя родственница. Поматерел Петр-Павел в руководителях. Друзья его все из высшего руководства республики — тот завотделом ЦК, тот министр или замминистра. Дружба с секретарем ЦК по идеологии настолько убедила его в своей силе и дала ему такую уверенность в себе, а тут еще поездка в далекую Америку и выступление на сессии ООН от имени всей Украины, что даже забывать он стал страшные военные годы, считал себя и вправду Павлом. На просьбу сестры увеличить денежную помощь — сын женится, свадьбу надо хорошую сыграть — только рассмеялся Петр-Павел. «Ну что ж, — сказал он сестре, — тебе мало, а у меня сейчас нет». А дальше — больше. Как бы наказывая ее, вообще перестал посылать деньги.

О грехах своих не только забыл, но если и вспоминались они ему изредка, то как тяжелый неправдоподобный, кошмарный сон. Разве мало отдал он своей родной Украине сил и энергии, разве мало сделал для нее, совершенствуя не только систему университетского образования, но и активно участвуя в разработке новых теорий государства и права, укрепляя позиции родного государства, и, прежде всего, своей Украины, защищая ее интересы на международной арене.

«Конечно, международные интересы Украины — понятие относительное, — думалось ему. — В МИДе Украины всего-то 28 дипломатов, весь штат. Внешняя политика — прерогатива Советского Союза. Но ведь именно я выступал на Чрезвычайной сессии ООН, мой голос звучал на весь мир с этой самой высокой трибуны мира».

Вспоминалось Паше, как вернулся из Америки, какими глазами смотрели на него сослуживцы, студенты, все знавшие и окружавшие его люди. Вспомнилось ему, как он, стоя в самой высокой точке Нью-Йорка[24] рядом с ответственным работником ЦК КПСС сказал вслух, громко, издевательско-иронически, так, чтобы все — а было их 5–6 человек, — слышали: Подумаешь, море огней, небоскребы, дома высотные, красивые, сытые капиталистические рожи! Да сюда парочку наших атомных бомб — и нет этого города». И как одобрительно кивнул и засмеялся ответственный сотрудник, и заулыбались сопровождающие, как бы подтверждая: Ловко сказано! И только один его земляк-киевлянин, стоявший рядом, работавший в то время комендантом здания представительства Украины в ООН, бросил реплику: «Так ведь и ответить могут, Павел Григорьевич, у них тоже, к сожалению, кое-что имеется». Ответ ответственного сотрудника последовал незамедлительно: «Врагов не бояться надо, а уничтожать, не дав им опомниться, молодой человек!» Вспоминал все это Паша, и распирало его чувство большой гордости за себя. А о сестре как-то забывал. «Надо бы денег послать, не обиделась бы», — думалось ему. И вновь забывал. Время шло.