Большая Охота. Разгром УПА - Георгий Санников

Вспоминалось Паше, как вернулся из Америки, какими глазами смотрели на него сослуживцы, студенты, все знавшие и окружавшие его люди. Вспомнилось ему, как он, стоя в самой высокой точке Нью-Йорка[24] рядом с ответственным работником ЦК КПСС сказал вслух, громко, издевательско-иронически, так, чтобы все — а было их 5–6 человек, — слышали: Подумаешь, море огней, небоскребы, дома высотные, красивые, сытые капиталистические рожи! Да сюда парочку наших атомных бомб — и нет этого города». И как одобрительно кивнул и засмеялся ответственный сотрудник, и заулыбались сопровождающие, как бы подтверждая: Ловко сказано! И только один его земляк-киевлянин, стоявший рядом, работавший в то время комендантом здания представительства Украины в ООН, бросил реплику: «Так ведь и ответить могут, Павел Григорьевич, у них тоже, к сожалению, кое-что имеется». Ответ ответственного сотрудника последовал незамедлительно: «Врагов не бояться надо, а уничтожать, не дав им опомниться, молодой человек!» Вспоминал все это Паша, и распирало его чувство большой гордости за себя. А о сестре как-то забывал. «Надо бы денег послать, не обиделась бы», — думалось ему. И вновь забывал. Время шло.

Письмо-заявление сестры Заворотько принял дежурный офицер приемной комитета и сразу — к помощнику председателя. Чем дальше читал неразборчиво и бестолково написанное заявление помощник, тем озабоченнее ис троже становилось его лицо.

Знал он П. Г. Заворотько лично. Его многие чекисты знали и относились к нему с большим уважением, ибо именно он безропотно ставил положительные оценки всем заочникам по своим дисциплинам, и всегда просил за заочников-чекистов других преподавателей, всегда выручал с любыми неприятностями по учебе. Был он человеком для чекистов безотказным.

Доложили председателю. Были сразу же вызваны руководители соответствующих подразделений, и тут же получена команда незамедлительно, с соблюдением максимальной конспирации провести тщательнейшее расследование. Проверить, по возможности, все действия Петра-Павла Заворотько во время войны. Была подключена многочисленная агентура, выявлено несколько бывших власовцев, отбывавших наказание в лагерях, которые служили в частях власовской армии, дислоцировавшихся в Крыму. На удачу, там был всего лишь один охранный батальон, 500 солдат, несколько десятков офицеров. Было проведено около десяти опознаний. Петра-Павла по фотографиям опознали сразу же. Сомнений не было — проректор Киевского университета профессор Павел Заворотько — бывший лейтенант Красной Армии, а затем старший лейтенант РОА, командир роты Петр Заворотько, пропавший без вести во время войны. Проведенным дальнейшим тщательным расследованием было установлено, что воинская часть РОА, в которой служил Петр, не участвовала ни в одной карательной операции, не принимала участия в боях с крымскими партизанами, даже не привлекалась немцами к поимке советских разведчиков-парашютистов. Правда, парашютистов для организации диверсий и последующего соединения с партизанами практически перестали забрасывать в Крым через год после ухода Красной Армии, и десантировали при необходимости только в четко определенное место, где их могли ожидать и прикрыть партизаны, так как любой одиночный или групповой выброс в оккупированный немцами Крым без прикрытия партизан означал немедленный провал, а значит последний бой и гибель. Местное население — крымские татары — тут же оповещали свою полицию или немецкие комендатуры о парашютистах и указывали их местонахождение. Тот, кто десантировался в Крым и остался жить, и сами бывшие крымские партизаны хорошо помнят это. Они погибали в основном не в боях, а от голода и холода в горах, поддерживаясь только тем, что сбрасывало им на парашютах командование Красной Армии с Большой земли — немцы перекрыли все выходы к деревням, особенно к тем, где хоть и немного, но было русское население. Партизан загнали в горы, где они и гибли.

Батальон, где служил Петр Заворотько, нес службу по охране складов вермахта на морском побережье. Не соприкасались они ни с русским, ни с татарским населением и были эвакуированы морем вместе с частями вермахта. Попав в Германию, батальон был разоружен и расформирован и почти весь попал в немецкий концлагерь, где они и находились до освобождения этого лагеря Красной Армией. Тут-то и произошло смешение двух частей этого лагеря. Как все это получилось, по прошествии многих лет никто уже не помнил, документально подтвердить не представлялось возможным. Ну а поскольку активной и прямой антисоветской деятельности, тем более участия в боях или других военных акциях против Красной Армии выявлено не было, решили по указанию ЦК Компартии Украины после ареста Петра-Павла Заворотько провести определенные следственные действия, задокументировать полученные оперативным путем в ходе проверки данные и с учетом давности не привлекать его к уголовной ответственности, а лишить всех званий, должностей и орденов, но оставить на свободе. Однако дальнейшие события внесли свои коррективы…

Кроме руководства КГБ Украины и тех оперативных работников, которые вели это дело, а также генпрокурора республики, был проинформирован, как это и полагалось Первый секретарь ЦК и секретарь по идеологии — друг Павла Заворотько. Было решено провести арест прямо в его кабинете. Два сотрудника КГБ должны были произвести арест, надеть на Петра-Павла наручники и провести его к машине.

Секретарь ЦК, который до этого под разными предлогами уклонялся от встреч с Заворотько, в обусловленное с КГБ время позвонил ему и пригласил приехать для решения важного вопроса. Он приехал в ЦК через полчаса после звонка и решительным толчком после слов помощника «Вас ждут, Павел Григорьевич» открыл дверь и вошел в кабинет. Вошел как всегда, вальяжно-солидно, медленной степенной поступью, и, приблизившись к столу секретаря, который почему-то не встал как обычно навстречу, не обнял его (если долго не виделись, то и обнимались и целовались), а остался сидеть на своем месте, разговаривая по телефону, и только коротким движением руки указал на кресло и, не поднимая глаз, продолжая свой разговор с кем-то по телефону. Павел Григорьевич и внимания не обратил на сидевших в стороне у стены на стульях двух мужчин.

Секретарь наконец-то положил телефонную трубку на рычаг и, опять же почему-то не глядя, как обычно, в глаза Павла Григорьевича, произнес совершенно чужим, незнакомым для Заворотько голосом:

— Расскажите мне правду о себе, Павел Григорьевич. Мне бы хотелось, чтобы вы были со мной в этом здании партийной совести предельно откровенным. Я слушаю вас.

Побледневшие от волнения губы секретаря, как, видимо, показалось Заворотько, шепотом произнесли:

— Расскажите же правду о себе, Петр-Павел Григорьевич Заворотько, бывший лейтенант Красной Армии и старший лейтенант армии Власова.

На глазах у изумленного секретаря и уже вставших за спиной Заворотько двух находившихся в кабинете мужчин Павел Григорьевич стал медленно сникать, как будто из него начал выходить воздух. Голова его наклонилась вбок и слегка вниз, рот полуоткрылся, из него начал вываливаться язык и потекла слюна. Веки полузакрытых глаз дергались. Руки, лежавшие на приставном столе, стали безжизненными. Он захрипел и тяжело навалился на подлокотник кресла. Кабинет стал наполняться омерзительным запахом преждевременно опорожнившегося кишечника. Павла Григорьевича разбил мгновенный паралич.

…Прибыла машина «Скорой помощи». Заворотько вынесли на носилках, погрузили в машину и отвезли в отдельную палату городской больницы, где он и скончался. Так никто и не узнал и не услышал от самого Заворотько его одиссею, его страшную, как кошмарный сон, жизнь. Но кошмаром жизнь была, наверное, только в молодости, а потом он так вошел в роль мертвого родственника, что полностью растворился в нем, считал себя в действительности не Петром, а Павлом. Человек благородной внешности, с породистым орлиным носом, строгими и внимательными глазами, с часто падающим на глаза при энергичном движении головой зачесом прямых, но всегда красиво лежавших на голове длинных волос, которые он отводил назад рукой, — таким он и запомнился всем, кто с ним работал и знал его.

…Пришло время и для меня войти в деканат, где и прошла первая беседа с представителем отдела кадров МГБ УССР, решившая всю мою дальнейшую судьбу.

Дома отец мой Захар Иванович, старый коммунист, в прошлом короткое время работавший в ЧК, почему-то не одобрил мой выбор.

— Напрасно ты, сынок, дал согласие работать в госбезопасности. Поработав в этой системе, ты уже никогда не расстанешься с ней, ты всегда будешь чувствовать себя частью ее. Решай сам, я тебе не советую.

Отец удивил меня своим отношением к этой службе, тем более что именно он, доброволец Красной Армии 1918 года, воевал в дивизии легендарного Азина, в его 28-й дивизии на Урале против Колчака. Он был примером честного служения своему Отечеству.