Большая Охота. Разгром УПА - Георгий Санников

Отец удивил меня своим отношением к этой службе, тем более что именно он, доброволец Красной Армии 1918 года, воевал в дивизии легендарного Азина, в его 28-й дивизии на Урале против Колчака. Он был примером честного служения своему Отечеству.

Последние месяцы учебы шли быстро, вот уже и защита диплома… На заполнение полученной в МГБ многостраничной анкеты ушло несколько дней. Я уже видел себя в красивой офицерской форме, в фуражке с голубым верхом, олицетворяющем, естественно, высокую моральную чистоту ее владельца. Я знал из литературы, что голубые жандармские мундиры, в частности известного III охранного Отделения, еще в дореволюционный период являли собой символ чистоты и честности, но это было в «проклятое» прошлое время, однако символ чистоты, наверное, так думалось мне, как символ остался и в наше советское время. Но кого бы я в последующем из сослуживцев по поводу голубого цвета фуражки и петлиц, а также голубой, по сути авиационной, полоски на погонах ни расспрашивал — никто не знал, и ответа я так и не получил…

Вот и пришел тот долгожданный день, когда я вместе с товарищами по учебе, также отобранными для работы в МГБ Украины, всего из университета было двенадцать человек, коммунистов — двое, из юристов — один я, получил официальное уведомление явиться для заключительного собеседования и окончательного решения вопроса.

Я оставался последним в списке на решающее собеседование. О том, как преодолевался этот последний рубеж, целая история, заслуживающая ее подробного описания.

Я был в приемной начальника отдела кадров один. Чувствовал — что-то не то, но что именно? Ловил на себе несколько раз, как мне казалось, — а может быть, и действительно только казалось, — любопытные, на какую-то долю секунды зафиксированные мной взгляды сотрудников, входивших и выходивших из кабинета. Физически здоров, медкомиссию прошел без ограничений. Моральный облик? Не подкопаешься — здесь тем более все хорошо. Женщин я еще не знал. Девушку безответно люблю одну-единственную. Пью спиртное изредка и в меру. Да и кто об этом знает? Как, где и с кем выпиваю? Тем более все те, с кем я это делал, уже приняты. Ю. Топчий, В. Бегма, В. Захаров.

— Георгий Захарович, — раздался голос, и из приоткрывшейся двери кабинета начальника отдела кадров выглянуло смуглое слегка продолговатое лицо, — входите, пожалуйста.

Человек был во френче цвета хаки, такого же цвета галифе, офицерских хромовых сапогах, как в те годы носили многие. Пропуская меня мимо себя, слегка улыбнулся, как бы подбадривая, обнажив сверкнувшие белым металлом передние зубы.

В просторном кабинете было довольно много народа, человек шесть. За столом, как позже выяснилось, восседал сам начальник, сбоку за приставным столиком сидело еще двое и трое разместились на широком и большом кожаном с высокой спинкой диване. Все они с любопытством, так во всяком случае показалось, смотрели на меня.

Войдя в кабинет, я остановился и посмотрел на сидевшего за столом мужчину средних лет в цивильном костюме и больших роговых очках. Мужчина о чем-то тихо разговаривал с сидевшим за приставным столом справа человеком в красивом спортивного кроя из серой легкой ткани летнем пиджаке. Прошло, наверное, не больше двадцати секунд, показавшихся мне вечностью, пока оба не закончили свой оживленный тихий разговор. Хозяин кабинета вскинул на меня взгляд и приятным баритоном произнес:

— Садитесь, пожалуйста, — указав на стоявший чуть поодаль от приставного столика и чуть в стороне, но так, чтобы все присутствующие в кабинете могли видеть, стул. Я сел и, обведя взглядом всех сидевших в кабинете, посмотрел в лицо начальника. Несколько секунд мы смотрели в глаза друг другу. Лицо человека в больших очках было беспристрастным, не выражало никаких эмоций. Наконец, он сказал:

— Вот что, мы внимательно изучили вашу биографию, весь ваш пока не очень длинный жизненный путь и пришли к следующему выводу. Мы не можем принять вас на работу в систему госбезопасности. И это не только потому, что вы не все честно и откровенно указали в заполненной вами анкете, но и потому, что те молодые люди, которые выпивают, а может быть, и просто пьют водочку, да еще при этом и дебоширят, не умеют себя держать в руках, в пьяном состоянии попадают в милицию, имеют привод, сидят в тюрьме, не могут быть приняты на работу в органы государственной безопасности. Сами понимаете, это политический орган, выполняющий задания партии, правительства. А тут такое дело, — закончил свою длинную тираду начальник и внимательно посмотрел на меня. У меня гулко забилось сердце, а кровь прилила к лицу. Что я мог заявить этим людям? Все сказанное кадровиком было правдой. И надо же такому случиться, ведь меня тогда, после выхода из тюрьмы заверили, что сам факт содеянного, привод в милицию, нахождение в КПЗ[25], «игра на пианино»[26], Лукьяновская тюрьма, в которой я просидел почти полтора месяца, т. е. все зафиксированное было изъято и уничтожено, ибо освобождали меня на совершенно законных основаниях в соответствии со статьей «УПК[27] УССР — за отсутствием состава преступления. И хотя все это и не несло в себе ничего грязного и позорного, но в те времена могло стоить карьеры, тем более будущему юристу. Это, наверное, хорошо понимал тот, кто и вытащил меня из той страшной по своим последствиям ямы — заместитель военного прокурора округа полковник Иосиф Евсеевич, Ленов в семье которого я был на правах родственника. Мы были большие друзья — я и его приемный сын от первого брака жены. — Стасик Карюк, оставшийся самым близким моим другом на всю жизнь. Эта семья — полковник Ленов, его жена Бронислава Донатовна, их дочь милка, бабушка Элеонора Ивановна Чапп, как мы все тогда ее ласково называли — «Бунечке», — оставили у меня самые светлые воспоминания. Станислав Иванович Карюк, так и не ставший, как и я, военным летчиком, впоследствии работал помощником председателя Верховного суда Украины, закончил ВЮЗИ[28], затем инструктор и заведующий отделом Киевского обкома КПУ, председатель Киевского областного суда. «Бунечка» давно похоронена под Киевом на станции Буча рядом с умершим еще во время войны ее мужем — машинистом паровоза Донатом Чаппом. Ушли из жизни и полковник И. Е. Ленов, и мать Стасика, и сам Станислав Карюк. Живет в Киеве Милка — Людмила Иосифовна Ленова — ученый микробиолог…

Много позже один из присутствовавших в то время в кабинете рассказывал мне, что он смотрел на меня, когда со мной беседовал начальник отдела кадров, и не заметил никаких признаков волнения на лице. «Хорошая у тебя была выдержка», — говорил он…

— Я бы хотел все объяснить, как это тогда получилось, — начал я после длинной повисшей в воздухе паузы. — Этот военный, капитан, случайный человек, сам подсел к нам за столик в ресторане, уже пьяный. Мы выпили-то немного, а он угощать стал, ну и выпили все вместе. Впрочем, я и тогда все помнил и давал себе полный отчет в своих действиях. Капитану стало плохо. Вышли на улицу, он попросил отвести его в гостиницу для военных, а это недалеко от ресторана. Решили мы снять по его же просьбе портупею и погоны, чтобы патруль не забрал, а он возьми да и выхвати пистолет, на нас направил. Конечно же, мы его разоружили, и в этот момент сзади навалилось на нас несколько человек гражданских и с ними дворники в белых фартуках — блюстители порядка. Стали отбиваться. Отбились. Видим, милиция бежит. Ну, мы и рванули, а милиция стрелять. Убить же могли. Я — за дерево, пистолет капитана в руке, в воздух выпустил всю обойму. Они всей толпой на землю. Вижу, Сережки нет, убежал. Я — в подворотню, перемахнул через пару заборов и спрятался в узкую щель полуподвального нежилого окна. Долго шумели во дворе голоса, искали. Собаки у них не было. Не нашли. Пистолет с портупеей закопал в песок там же, в этой щели и ушел через час дворами. Милиция пришла за мной во время занятий по «военке». Симпатичные два парня. Показал я им место, где укрывался. Взяли они там пистолет и портупею. Привели в КПЗ. Оказывается, это Сережка навел на меня, его им удалось поймать. Такая вот история, — закончил я.

— Что это вы такой лихой и разбойный, — начал кадровик. — И зачем надо было стрелять?

— Так убили бы ведь, — отвечал я. — А так они сами испугались. Нас-то приняли за бандитов. Помните, тогда «Черная кошка» была?

— Чего ж не помнить, помним, — как-то загадочно произнес кадровик.

— Я бы об этом указал в анкете, но меня заверили, что все изъято, ничего нет и указывать ничего не надо, — продолжал я.

— Это вам так сказали, а мы всегда и все знаем. Думаю, мы останемся при своем мнении — на работу к нам вас не примем.

Не знал я тогда, — намного позже узнал от кадровиков, — что после выявления этого случая встретились кадровики КГБ с полковником Леновым, детально с ним побеседовали, и Ленов дал письменное поручительство за меня, договорились: все будет зависеть от того, как я поведу себя. Если покажу слабину, замкнусь в себе, буду отрицать или еще что-то подобное, — откажут.