Русская драматургия ХХ века: хрестоматия - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нимфа, закрывшись, плачет.
(Лаская ее волосы.)
Знаю,О чем ты плачешь. Что же делать? ВолюСудьба таит до время. Но тебяНе упрекну, не думай, дорогая,За жребий мой – куда бы ни повлекДрожащей чаши он. Довольно… Сатир. (…)
СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯСКВОЗЬ ОБЛАКА ПРОБИВШЕГОСЯ СОЛНЦА
Те же и Силен. Он несет за спиной мех с вином, и к поясу привешены чаши.
Увидев его, старуха с криком убегает в дом. Силен, Фамира, Нимфа. Силен молча садится на землю и медленно начинает распутывать один за другим завязки меха. По лицу его струится пот.
[Нимфа и Фамира с нетерпением хотят узнать у Силена о результатах переговоров. Силен, развязывая мех с вином, говорит о разном понимании счастья. Он пьет сам и предлагает выпить вина Фамире и Нимфе, но они отказываются. И тогда он пьет из всех трех чаш. Он иронически рифмует глаголы «не пью» и «не пой», ест хлеб, моет чаши, потом, не удержавшись, наливает себе еще одну. После этого он без всяких предисловий предлагает Фамире отправиться к музам.]
Фамира
Папа-Силен, ты шутишь?
Силен
Вот так раз…А давеча-то кто ж: «Сейчас, сейчас…»Условье принято. Пан будет за судью.Состав суда – из нас и Терпсихоры.Ну, дети, я свалил вестей такие горы,Что вам оставлю мех…
Аккуратно складывает мех на землю, Фамира хочет ему помочь.
Постой… Сперва допью.
(Пьет, вытирает губы и уходит с Фамирой.)
СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯРОЗОВОГО ЗАКАТА
На орхестру сбегают группы сатиров. Немая сцена – они ищут в траве и кустах вакханок. Флейта. Кастаньеты. Пляски. Солнце близко к закату. Облака на западе уже огненны и розовы последними лучами.
[Сцена имеет дионисийско-ритуальный, музыкальный характер. Голоса поют о любовных желаниях, используя различные метафорические уподобления физического сближения. Диалогическая, антифонная композиция пения Голосов и Сатиров завершается монологом, лирической песней, ариозо Томного сатира.]
Ариозо Томного сатира (…)
Я ожидаю:Чтоб АмимонаДала мне спелыхДва лунно-белыхСвоих лимона.При этом зноеНочами зябнуть,Немудрено иВконец ослабнуть.О злая Парка!Довольно местиТвоей воочью,О злая Парка!Сегодня ночьюМы будем вместе,Сегодня ночьюНам будет жарко.
СЦЕНА ПЯТНАДЦАТАЯЛУННО-ГОЛУБАЯ
Близка ночь. Сатиры мало-помалу прекращают игры и музыку и ложатся спать в траву. С востока показывается луна. Сумрак заменяется синеватым светом. Только деревья еще черней, сплошные и тяжелые. На сцену выходит Нимфа, убранная в большие и пышные цветы, белые и желтые. Она с голыми руками.
[Нимфа томится, вспоминая об особенных ночах в своей жизни: «Их только две таких у нас бывает». Свои страдания она сравнивает с мучениями менады, ожидающей приближения ночи. В ее любовных переживаниях опасно смешивается чувства матери к сыну и женщины к возлюбленному.]
Нимфа
(…) Те – ГекатыБескровные колдуньи в волосаИ черные и душные своейВладычицы старались ли упрятатьПоспешнее и глубже змей своихИ желтые яды… чем это сердцеЧерез глаза горящие глядетьВ невидные глаза, и на свободеС другим сливаться сердцем, и егоТревогою безвольной заражать?
[Монолог нимфы слышат Сатиры и хотят узнать, не их ли эта женщина, но выясняют, что это не менада.]
Тонкий голос
Не менада…Ореада…На свиданье собралась,Вся цветами убралась.
Другой тонкий голос
С кифарэдом, с кифарэдом…Вот и он из рощи следом…
СЦЕНА ШЕСТНАДЦАТАЯПЫЛЬНО-ЛУННАЯ
Фамира и Нимфа. Хор невидимый и рассыпанный по траве и кустам. Фамира хочет подойти к Нимфе, но, смущенный ее нарядом, отступает, потом, справившись с собою, подходит к ней и хочет обнять ее. Но Нимфа стоит неподвижна. Она вся ушла в глаза.
[Фамира, поначалу смущенный видом Нимфы, просит прощенья за свою холодность во время ее исповеди. Аргиопэ поздравляет его с победой, но кифарэд говорит, что турнир не состоялся, что он отступил, что на музе он не женится.]
Нимфа (саркастически)
А песни, а мечты твои…Когда Мерещились и розовые пальцы,И яхонты тебе…
Фамира
О, я стыжусьМинутного похмелья.Поцелуи Волнуют кровь, и сладко, но от нихГармония бледнеет, и в досадеОна ломает руки и бежитВ дремучие леса – к косматым корнямИ филинам глухим… Я не женюсь…
[Сатиры, прячущиеся в траве, восхищаются речью «скрипача», но отмечают, что его слова больше подходят «для луны»: «Все будто ей рассказывает сны / Витиевато, темновато, – / Вобще – цветок без аромата».]
Нимфа
О кифарэд! Скажи мне, в чем же этоОсобенное счастье!И меня Красивее ли муза?
Фамира
Не заметил.Я на закат смотрел, как розы тамНебесный путь засыпали, а нотыСо струн ее кифары на стезюВздымались и дымились… Это былиНе вы и вы – не знаю, но грубейБыла б и тень. Иль это души были,Не жившие еще? Иль формы их,Слепив, разбил ваятель, чтоб потомВ отчаяньи зарезаться? Они,Там розовый заняв и горний путь,Созвездия сперва образовали,Потом Змеей и Рыбой хоры ихИ Обручем, и Лирой тихо-тихоЗадвигались, и нежная звездаЗа нежною звездою загораласьНад каждым из мечтаний – и кружилась,И таяла в эфире вместе с ним,Не изменяя ритму. Только точкиВоздушные остались под конец,Да жадные глаза, чтоб золотымиСоединять их нитями сквозь слезы.Ты скажешь – бред?.. Да, до сих пор себеНе объясню я, что со мною было:Глядел ли я иль слушал? Облака льТам надо мной звучали, или струныРождали в небе формы, а закатБыл только нежной гаммой?..
[Его слова по-своему комментируют прячущиеся в траве сатиры, отмечая, что у него можно учиться «побеждать» женщин: «Где разобрать не можешь ничего, / Там женщина и видит божества».
Фамира продолжает свой лирический, исповедальный монолог, обращенный к присутствующей Нимфе. Сатиры вставляют свои реплики.
Во время этой паузы Фамира смотрит на небо, точно стараясь что-то припомнить. Нимфа смотрит на Фамиру горящими глазами, обмахиваясь, как веером, каким-то большим и бледным листом.]
Фамира (повторяет)
О, закатБыл только нежной гаммой.БезраздельнымЯ счастием владел. И не во сне…Я чувствую, как к пальцам приливаетИз сердца кровь – там золотые пчелыСоскучились по струнам… Сердце мнеОни давно щекочут бесполезно,Но я не дам им воли.В улей их,Пусть ладят дом, – искусный, золотойИ сладостный…
[Фамира вернулся без кифары. Он говорит, что побежден, но не потому что не состязался, а вероятно потому, что соприкоснулся с божественным искусством, пережил теургический катарсис откровения небесной Красоты, Гармонии, услышал мифологическую Музыку Сфер и этим счастлив как человек и художник.]
Нимфа
А турнир,А очередь… Ты побежден, Фамира?
Фамира
Я не играл. Не думай, чтобы ихБоялся я. Но бесполезны судьиМеж музою и человеком. О,Я побежден – ты видишь: нет кифары.Пусть там они судьбу мою решат,А струны мне Силен вернет с вердиктомИли, скорей, со счетом за моеБлаженство, мать, за сладость неуспеха.
СЦЕНА СЕМНАДЦАТАЯЯРКО-ЛУННАЯ
Силен приходит довольно поспешно. За поясом по-прежнему чаши, за спиной снова полный мех, в руках кифара. Фамира, Нимфа, Силен, притаившийся Хор. Фамира, увидев Силена, невольно вздрагивает.
[Силен отдает Фамире кифару, которую тот называет «подругой» и спрашивает, не пели ее струну для Силена. Фамира как бы не узнает кифару, не решается коснуться ее струн. Старый Сатир, зная, что осуществляется возмездие, пытается успокоить кифарэда, предлагает ему другую систему ценностей.]
Силен (ворчливо)
Да, только и заботы,Должно быть, у Силена, что пугатьВорон его кифарой знаменитой…
Фамира берет лиру, но рассматривает ее с удивлением, жесты его странны; он не решается коснуться струн.
Что ж ты глядишь? Подруги не узнал.
Фамира опускает лиру.
(Интимно и приближаясь к Фамире.)
Ах, милый мой царевич… Будто счастьеВсе в музыке?.. Когда так гибок станИ солнце-то над головой кудрявойПолнеба не прошло. Неужто мир,Тот дивный мир, что на кифару веет,И мотыльком кружится, и горит,И красками играет, и дымитсяНад урной водомета, и поет,И перлами да розами смеется, —Неужто ж он, Фамира, лишь затемДостоин жить и петь, и нежно веять,И радовать, что черепахе тыМедлительной когда-то перервалЗлатую нить минут ее – и жилыЕй заменил телячьими?
[Фамира не может понять, что с ним произошло. Он просит Силена вернуть ему сердце, говорит, что не помнит ничего из того, что раньше играл, называет свою кифару «черепков», «деревяшкой», хочет, чтобы ему отдали его прежнюю кифару. Он не понимает, почему он слышит слова, но не слышит музыки. Силен его успокаивает, говоря, что в мире множество измен, и учит покоряться всеобщему закону судьбы.