Русская драматургия ХХ века: хрестоматия - Коллектив авторов

[Фамира не может понять, что с ним произошло. Он просит Силена вернуть ему сердце, говорит, что не помнит ничего из того, что раньше играл, называет свою кифару «черепков», «деревяшкой», хочет, чтобы ему отдали его прежнюю кифару. Он не понимает, почему он слышит слова, но не слышит музыки. Силен его успокаивает, говоря, что в мире множество измен, и учит покоряться всеобщему закону судьбы.

Старый сатир сообщает, что боги приговорили Фамиру к тому, чтобы он «музыки не помнил и не слышал». Нимфа и Сатиры сочувствуют кифарэду. Он же, наоборот, успокаивается, становится неподвижен, замечая, что по-прежнему находится во сне. Силен продолжает его утешать и поучать: «Плохо спишь / Без женщины, Фамира, если молод, / Иль доброго бокала…» Он предлагает Нимфе также утешить Фамиру. И она зовет его в фиас, чтобы предаться радости вакхической оргии. Она обещает, что его излечит «дыханье бога флейты». Нимфа говорит, что она и менады переоденут его вакханкой. Небрида (оленья шкура, служившая одеждой менадам и нимфам во время празднеств Диониса) и другие атрибуты дионисийского праздника будут ему к лицу. Она обещает умолить Диониса, чтобы он помог Фамире.]

Нимфа

(…) О, как пойдет небридаИ виноград тебе, и тиса цвет,И плюща цвет, когда вовьются в локон!Ты сон зовешь – безводья слаще нет,Дитя мое, как в горных перелесках,Янтарною луною полных. ТамЕще не спят.Подумай – ты отдашьсяВесь чьей-то страстной воле. А потом?Как знать, потом что будет.ДионисаЯ умолить сумею – спросишь, чем?Кошачьей лаской, цепкостью змеинойИ трепетом голубки, а возьмуУ вышних счастье сына… Но сначалаПусть будет ночь, и день за ней, и ночь,И ночь опять со мною… О, не медли!

Корифей

(Нимфе)

Тайной черной ночи длинны,Тайной розовой медвяны —Но Фамира твой из глины,Если он не деревянный…Материнского призываОн не слышит, он не хочет,Так в лесу дичает живоИз гнезда упавший кочет.

Один из сатиров, который заслушался Нимфы, начинает сначала робко, потом сильнее и громче подыгрывать ей на флейте. Речь Нимфы переходит в мелодекламацию. Флейтисту и Нимфе под конец полюбилась одна фраза, и то флейта, то голос уступают друг другу, чтобы нежно поддерживать одна в другом общее желание.

Нимфа

Я разведу тебя с твоей обидойИ утомлю безумием игры —И будем спать мы под одной небридой,Как две сестры.Ты только днем, смотри, себя не выдай:Сердца горят, и зубы там остры…А ночью мы свободны под небридой,Как две сестры.Пусть небеса расцветятся Иридой,Или дождем туманят их пары…Что небо нам? Мы будем под небридой,Как две сестры.

[Фамира отвергает такую близость: «Не слишком ли уж близко, / И горячо, и тесно? Так не спят, / Чтоб плесенью покрылось сердце – ночи, / И месяцы, и годы…/ Этот план / Не подойдет нам, женщины». Он отвергает и «дыханье флейты» для воскрешения «мертвого», говоря, что оно «нечисто». Губы флейтиста он сравнивает с животными. Они «красные», «пухлые» и «противные». Этих «животных» «одушевить» не может слово (как в песне под кифару). Фамира хочет избавиться и от мучающих его непонятных теней.

Без музыки кифарэд хочет «глубже вырыть яму ночи». Фамира прогоняет Нимфу, говоря, что своей красотой, трепетом теней на «бледном лике» и «на цветах» она для него жалка и страшна. Замолкая, он предполагает, что Нимфа – судьба Фамиры, что она навсегда останется с ним, и ему придется «полюбить судьбу».]

Фамира

(…) Но ты ведь ядЧерез глаза мне в сердце льешь…Не видеть —Не слышать – не любить.А вдруг любовьНе слышит и не видит?..

Подходит к Нимфе и берет ее за руку, та следует за ним, как очарованная.

О, последний,Чуть слышный луч от музыки! В глазаМои спустись, там приютишься в сердце,Безмолвный, безнадежный. И воследЯ не впущу ни тени. (…)

БЕЛЕСОВАТАЯ

Общее изумление. Минуту все молчат. Порыв ветра, за ним другой, третий. Из лесу летит пыль, и в ней кружатся листья, где-то скрипят ветки. В шуме ветра можно различить сначала смешанный, потом яснее не то вой, не то стон. Тем временем луна зашла за облако, и сцена остается освещенною лишь ее белесоватым отблеском. Между Силеном и Нимфою появляется тень Филаммона. На шее у него веревка. Лицо сохраняет синий оттенок и сразу без луны кажется почти черным.

Тень поворачивается к Нимфе, скалит зубы, потом поднимает руку, точно хочет ослабить на шее веревку; но рука, прозрачная, с черной половиной затекших пальцев, падает как плеть; он несколько раз повторяет этот жест, приближаясь к Нимфе – точно ищет ее помощи. Сатиры пугливо сбились в кучу. Ни музыки, ни восклицаний. Тень издает с досады воющий стон, но тише тех, которые доносились с ветром. Теперь тихо – ветра нет. Тень Филаммона, Нимфа, Силен, хор сатиров.

[Нимфа и Силен видят тень мертвеца, принимая его за чьи-то «шутку». Нимфа на мгновенье пугается, предполагая, что это Фамира. Сатир с голубой ленточкой берется переводить с языка усопших. Он сообщает, что этот «удваленний» – бывший царь и бывший муж Нимфы. Филламон спрашивает у Нимфы, куда она дела их, точнее «его» сына? Тень обвиняет ее, что она бросила Фамиру на двадцать лет, а теперь «налетела вороной и покончила с ним в один день». Филаммон называет ее «преступницей и злодейкой» и говорит, что ее нужно сделать «собакой, похудевшей от желаний, которая на задворке светлой весенней ночью в толпе женихов не различает тех, которые когда-то оттягивали ей… (…) грудь».]

Знаки изумления и ужаса в хоре. Призрак наступает на Нимфу. Силен держит ее, почти лишившуюся чувств, потом он дает знак сатирам, и они, окружив мертвого, поднимают дикую музыку, пляску, но это не может длиться долго. Мало-помалу стеклянные глаза, где отражаются две беглых луны, на синем лице расхолаживают напускное веселье. Общее молчание. Никто не знает, что и о чем говорить.

[Сатир-переводчик объясняет, что научился понимать язык усопших, когда служил у Гермия. Он сообщает, что царь удавился недавно и еще не может нормально говорить. Он спрашивает, куда Филаммон спрятал деньги, но призрак даже теперь это скрывает. Призрак просит пить, и ему дают вина, хотя Силен предупреждает, чтобы ему много не давали, потому что «опьянять усопших – тяжкий грех», а он, хоть и Силен, «всегда имел совесть». Тень пьет молоко с вином.

За сценой раздаются два крика Фамиры. Сатир с голубой ленточкой сообщает пророчества тени. Нимфа лишается чувств.]

Сатир с голубой ленточкой

(дрожа)

Проклятый мертвец. Он предсказал, что Фамира выжжет себе оба глаза углем из костра. Сатиры, кто это там кричал?

Нимфа без слов, даже без звука, падает на руки Силена. Сатиры подготовляются бежать. Нимфу кладут на наскоро сделанные носилки. В это время сатир с голубой ленточкой кричит:

Погодите… погодите… он говорит еще… Нимфа!

Она открывает глаза.

За то, что ты не любила кого надо, за то, что ты любила кого не надо, боги сейчас сделают тебя птицей с красной шейкой… Название неразборчиво.

Шум. Смятение. Один из сатиров замахивается на призрак флейтой, другой бубном, третий тирсом. Его гонят, травят, он приседает, скользит и время от времени приподнимается над землею на четверть аршина, точно отяжелевшая курица. Между тем из этой сумятицы выпархивает небольшая птица, и вся толпа с Силеном в ужасе убегает.

После этого на сцене остаются только тень и птица. В течение нескольких минут тень гоняется за птицей и при этом страшно машет руками. Тем временем видно, как ощупью от камня к камню, изменившейся походкой слепого, спускается к дому Фамира. Иногда он отдыхает около камней. Лицо его окровавлено и выглядит страшно. Наконец Фамира спустился к самому дому. Он достиг последнего белого камня, похожего на голову быка, и, склонившись, молча его обнимает. Птица села к нему на плечо. Призрак, не смея подойти вплотную, остановился поодаль, он сложил руки, прижав их к груди, по темному лицу катятся слезы. Между тем уж поднимается утренний туман. Луна погасла. На светлеющем небе остались только редкие бледные звезды.

[Фамира возвращается домой. Теперь он не может узнать свой «белый камень», своего «товарища одинокого». У ног он находит брошенную кифару.]

Фамира (…)

(Поднимает кифару.)

Моя любовь, поди сюда. СлепомуТы дорога – не изменяла ты,И ворожбы ничьей на чутких струнахНе остается больше.Может быть,Хоть луч еще таится в сердце…

Пробует играть, что-то силится припомнить, кровь, смешанная со слезами, струится по лицу. Призрак качает головой. Птичка затаилась на его плече. Фамира безнадежно опускает кифару.