Вилла в Лозанне - Владимир Александров

— Пожалуйста, мадам.

— Благодарю вас, — смущенно проговорила она. — Простите, с этим внезапным приступом болезни у мужа я сама не своя. И тоже словно захворала — возможно, простудилась… Муж ждет вас. Рада познакомиться, мсье Шардон. — Она протянула Леониду красивую белую руку.

«Все как по нотам, — с усмешкой подумал Леонид. — Ей теперь, разумеется, тоже нездоровится! Слишком банально играют. Поглядим, что дальше».

Идя к дому за госпожой Кинкель, он увидел перед раскрытой дверью гаража синий «ситроен» образца тридцать восьмого года, приобретенный владельцем, вероятно, до войны. Возле автомобиля валялись брошенный домкрат, запасное колесо, передняя дверца водителя приоткрыта. Кто же это занимался ремонтом? Профессор? Но он нездоров. Или хозяин пригласил автомеханика? Не Вера же Сергеевна лазает под машину с домкратом и катает тяжелые колеса?!

Как бы прочтя его мысли, госпожа Кинкель на ходу обернулась к гостю и сказала:

— Сегодня Герберт проколол шину, когда возвращался из университета. Начал чинить и внезапно почувствовал себя плохо, так все и бросил. Я в этом ничего не смыслю — муж занимается, хотя водить я умею. Но сколько мороки с этой техникой, не правда ли? У вас есть свой автомобиль, мсье Шардон?

— Нет, мадам, я продал свой автомобиль. Во Франции бензин на вес золота, выдают его по талонам, очень мало: все идет на нужды немецкой армии.

«Она опять солгала неудачно, — подумал Леонид. — Если он куда-то ездил, то не в университет. А я разговаривал с Кинкелем по телефону в начале первого, потом с ним якобы случился приступ, и он не явился на встречу. Сейчас семь. С того времени, когда он мог заниматься ремонтом, прошло не менее шести часов. А передняя дверца машины до сих пор открыта, и тряпка, которой профессор вытирал руки, валяется на земле. Если бы он захворал, то послал бы жену хотя бы прибрать возле машины. И потом: на проколотой камере никуда не уедешь, колесо меняют в пути. Ну, допустим, что она перепутала, — это не прокол, другой ремонт. Но дверца! Не сообразили захлопнуть ее, чтобы ложь была убедительна. Значит, господин профессор совсем недавно возился с автомобилем».

Еще с улицы, до того как позвонить у калитки, Леонид посмотрел, есть ли в окнах второго этажа виллы условный знак, извещающий, что в дом радиста можно войти. В инструкции Центра говорилось, что, если все в порядке, Кинкели должны выставить на подоконник вазу с яблоками, а если встреча будет назначена на вечер, — осветить окно, отдернув одну из штор. В случае же опасности этих знаков не будет. Сейчас Рокотов еще раз взглянул на растворенные верхние окна — на подоконнике по-прежнему стояла ваза с красными яблоками: можно входить.

Лохматый ньюфаундленд уже стоял у своей деревянной будки с задранным вверх пушистым хвостом, пристально уставившись на незнакомого человека. С приближением чужого огромный пес со звоном натянул цепь, и его глухое рычание стало угрожающим.

— Фу, Джозеф! — сказала госпожа Кинкель. — Перестань, это свои!

Когда Рокотов вошел в гостиную в сопровождении госпожи Кинкель, то увидел на диване смятый плед, а хозяин встретил его в халате и ночных тапках. Профессор, как и его супруга, был поражен метаморфозой, учиненной мсье Шардоном: он узнал в нем монтера.

— Да, да, понимаю, понимаю… — растерянно повторял он. Профессор явно был смущен и не умел это скрыть.

Душевное напряжение обострило все чувства Леонида, его зрение и слух отмечали малейшую фальшь в поведении супругов. Он видел, каким испуганным взглядом обменялись муж и жена, как скованы их движения и речь, как Герберт в волнении хрустит суставами пальцев и отводит в сторону глаза и как нервничает Вера Сергеевна, откидывая руками за плечи длинные локоны. Рокотов понимал, что они уже догадываются, зачем он приехал, и что тайное появление его под видом монтера свидетельствует, что у него какие-то подозрения, а Центр, безусловно, не доверяет им, поскольку не известил о посылке своего уполномоченного. Чтобы укрепить Кинкелей в этом мнении и использовать психологическое преимущество, Леонид спросил профессора напрямик:

— Простите, но мне необходимо знать: в доме, кроме нас троих, есть еще кто-то?

— О, что вы! Нет, нет! — опередив мужа, поспешно проговорила мадам Кинкель. — Мы строго соблюдаем конспирацию. Мы одни — можете быть спокойны, мсье Шардон!.. Прошу прощения, я оставлю вас ненадолго: мне нужно приготовить ужин.

Профессор проводил жену взглядом и снова хрустнул пальцами.

— Да, да, конечно, — машинально произнес он. — Прошу вас, садитесь сюда или вот сюда, на диван, куда угодно… располагайтесь, прошу.

Леонид сел на диван, достал из кармана пиджака пачку сигарет. Заметив это, хозяин предложил:

— Не хотите ли попробовать сигару, мсье Шардон! Я не курю, но, говорят, превосходный сорт — гаванские, мне презентовал коллега в прошлом году. Да… а вот жена курит, прежде не курила, а теперь… не сигары, конечно… — Он взглянул сквозь стекла очков на гостя и замолк.

Леонид поблагодарил, сказал, что давно не курил хороших сигар — ведь сейчас таких не достанешь даже на черном рынке, — и взял из инкрустированного ящичка на низком столике толстую сигару с золотой этикеткой. Хозяин предложил выпить по рюмочке, вынул из бара в серванте бутылку французского коньяка, принес три рюмки, ящичек с сигаретами, пепельницу и поставил все это на столик перед гостем.

— Скажите, пожалуйста, мсье Шардон, как поживает господин Трюбо, от которого вы передали мне привет по телефону? — вдруг спросил Кинкель и впервые с момента прихода гостя посмотрел на него прямым, внимательным взглядом умных темно-карих глаз.

«Похоже, теперь он меня проверяет, — подумал Леонид. — Что ж, больше, чем ему известно о Трюбо, он от меня не узнает». И ответил с улыбкой:

— Здоровье у господина Трюбо богатырское! Работает как вол.

— И где вы с ним виделись, если это не секрет, конечно?

«Он сомневается, действительно ли я прислан Центром. Он прекрасно знает, что Трюбо в Москве и я не мог с ним видеться».

— Нет, товарищ Зигфрид. — Леонид усмехнулся. — Мы с ним не виделись. Господин Трюбо в Москве. Ведь он переписывается с вами, не так ли?

Герберт Кинкель смешался, пробормотал извинения и вышел из гостиной, сказав, что попросит жену приготовить кофе. Когда он вернулся, пробыв в кухне несколько дольше, чем требовалось для такой отлучки, Рокотов сказал, что ему необходим на пару дней хороший фотоаппарат — не увлекаются ли профессор или госпожа Кинкель любительским фотографированием?

В эту минуту в гостиную с чашечками кофе вошла хозяйка, она слышала последнюю фразу гостя, и Леонид видел, как Вера Сергеевна, побледнев, метнула на мужа испуганный взгляд, но тот не заметил предупреждения. Да, ответил Герберт, у них есть аппарат, но они редко им пользуются — иногда делают снимки по случаю каких-нибудь семейных событий для домашнего альбома, и если господина Шардона устроит аппарат фирмы «Кодак», профессор будет рад выручить мсье — аппарат в его распоряжении.

— Он прекрасно работает, мсье, — сказала жена, ставя на низкий столик чашки с кофе, — но фотографы мы оба никудышные. Лучшее, что есть в нашем семейном альбоме, сделано нашими друзьями, которые знают в этом толк. А мы с Гербертом только портим пленку да и, признаться, редко берем аппарат в руки. По-моему, вот уже месяца два совсем не фотографировали, так, кажется, дорогой?

— Да, месяца два, Верочка, месяца два, — подтвердил Кинкель. Он хрустнул по привычке пальцами, но, заметив в глазах жены упрек, расцепил руки, положив на колени, затем, желая их чем-то занять, снял с крупного носа роговые очки, достал из футляра бархотку и стал протирать ею стекла.

По тому, как супруги старались не смотреть один на другого, как избегали встречаться взглядом с гостем, как деланно безразличны были их напряженные лица, Леонид понял, что они встревожены, что его удар попал в цель. «Они догадались, что я видел, как меня фотографировали из окна виллы, и пытаются разубедить». Он поблагодарил за любезно предложенный фотоаппарат и спросил, нельзя ли посмотреть альбом с фотографиями, чтобы определить качество изображения, получаемого с помощью их «Кодака». Хозяйка охотно согласилась удовлетворить просьбу гостя, принесла толстый альбом.

— Прошу, мсье, — сказала она. — Позвольте, я сяду возле вас и буду давать пояснения, если вас что-то заинтересует из нашей семейной истории. Но пейте, пожалуйста, кофе! Герберт, налей и мне рюмку. Я посижу с вами немного, пока у меня жарятся бифштексы.

Выпив коньяку, она прикурила сигарету от предложенной гостем зажигалки. Лицо хозяйки, овальное, с чистым лбом и мягкими чертами, порозовело, даже белая круглая шея покрылась пятнами. Это можно было отнести за счет действия алкоголя, но Леонид видел, что сильное волнение не покидает госпожу Кинкель.