Тетради Шерлока Холмса (сборник) - Джун Томсон

Лестрейд наклонился, чтобы разглядеть его, и резко отпрянул. На лице его отразились недоумение и отвращение.

– Что это, ради всего святого, мистер Холмс? Вроде как ухо!

– Да, вы не ошиблись. Ухо, – подтвердил Холмс. – Если точнее, это накладное ухо, под которым Питерс Праведник прятал свое собственное, прокушенное в пьяной драке в Австралии. Чтобы скрыть опасную примету, по которой его легко могли опознать, Питерс пользовался этой восковой накладкой.

Лестрейд нервно хохотнул: предмет, лежавший у Холмса на ладони, все еще вызывал у него брезгливую оторопь.

– Очень похоже на настоящее, – выдавил он наконец, не зная, что сказать.

– Сдается мне, это работа мастера, – ответил Холмс, – возможно, мсье Оскара Менье из Гренобля, того самого, который, если вы помните, изготовил мою восковую фигуру, выставленную в окне на Бейкер-стрит для того, чтобы заманить полковника Морана[25]. А теперь простите нас, инспектор. Как я уже сказал, перед тем как вернуться в Лондон, нам с доктором Уотсоном надо завершить еще одно дело.

– Какое дело, Холмс? – спросил я, когда мы вышли из полицейского участка.

– Навестить мисс Пилкингтон и миссис Хакстебл, – кратко пояснил Холмс, останавливая кэб. – Хочу поведать им о случившемся и удостовериться, что с ними все в порядке.

Временами я осуждал Холмса за недостаток сердечности и участливости, но иногда, вот как теперь, он проявлял сострадательную сторону своей натуры, и тогда в целом мире не существовало человека более достойного, чем он.

Мы вернулись в отель, наскоро собрали свои вещи и отправились на поиски мисс Пилкингтон. Она в одиночестве сидела в дамском салоне. После расспросов обнаружилось, что миссис Хакстебл отдыхает, приходя в себя после потрясения, вызванного арестом мисс Уилберфорс и выяснением истинных намерений этой особы и ее так называемого брата.

– Какое счастье, что я вам написала, мистер Холмс, – сказала мисс Пилкингтон. – Боюсь даже представить, что могло произойти с миссис Хакстебл в той харрогейтской клинике.

– Вы правы, – серьезно ответил Холмс. – Но в данный момент меня скорее тревожит ваше будущее, мисс Пилкингтон. Вы останетесь у миссис Хакстебл?

– Не думаю, мистер Холмс. Я пришла к заключению, что дети и пожилые вдовы – не самая лучшая компания. Когда я служила гувернанткой в Париже, то подружилась с одной женщиной, которая содержит частную школу, где обучают английскому языку французских коммерсантов. Она предлагала мне место, но я тогда уже поступила к миссис Хакстебл и была вынуждена отказаться. Впрочем, ее предложение еще в силе, и я решила принять его. Утром я уже написала ей. Как только получу ответ – сразу же сообщу об этом миссис Хакстебл.

– Весьма мудрое решение, – заметил Холмс, поднимаясь и протягивая ей руку. – Желаю вам всего наилучшего.

В ответ она выразила свою признательность за то, что Холмс сумел предотвратить надвигавшуюся трагедию.

Оставалось выяснить последнее.

– А что же с миссис Хакстебл, Холмс? – спросил я, обеспокоенный тем, что эта дама осталась без присмотра.

– А, наш заблудившийся цыпленок! – улыбнулся в ответ Холмс. – Думаю, здесь мы ничем не сможем ей помочь, но надеюсь, что она усвоила этот урок и впредь не будет пускать в свой курятник лис, а вместо этого хорошенько запрет дверь.

Дело об одноглазом полковнике

В 1880 году после моего возвращения из Афганистана, где я служил военным врачом, меня комиссовали из армии, назначив пенсию по ранению, полученному в битве при Майванде[26]. Не зная, что предпринять и куда ехать, я решил остаться в Лондоне, где уже жил когда-то[27]. Примерно год спустя я подыскал себе жилье – квартиру на Бейкер-стрит, 221-б, которую снимал вместе с Шерлоком Холмсом. Впрочем, до того, как наши отношения из простого знакомства двух квартиросъемщиков переросли в настоящую дружбу, я чувствовал какую-то неприкаянность. Холмс часто отсутствовал, вечно занятый разнообразными делами, о которых я в то время понятия не имел, а я метался между поиском развлечений и попытками решить, чем мне заниматься дальше.

Как-то во время бесцельных блужданий по городу я набрел на клуб «Кандагар», располагавшийся на Саттон-роу, поблизости от Оксфорд-стрит. Это было скромное и даже довольно захудалое заведение, предназначавшееся специально для младших офицеров Индийской армии, таких как я[28], мелких гражданских чиновников и неприметных путешественников, большей частью холостяков, которые коротали время в странствиях по экзотическим областям Британской империи.

В отличие от шикарных клубов Пэлл-Мэлл, например Клуба армии и флота или Клуба путешественников, обслуживавших верхние эшелоны этих столь разных сообществ, «Кандагар» собирал умеренные взносы и предлагал своим членам простую и непритязательную пищу – жаркое и рисовый пудинг, какие вам подадут в любом английском доме или школе. То же готовила и наша домовладелица миссис Хадсон. Впрочем, ценителям настоящей индийской кухни в «Кандагаре» подавали отличное карри, до того острое, что слезу вышибало.

Именно здесь я познакомился и подружился с Сэрстоном. Он тоже был отставной офицер, но в Афганистане занимался по преимуществу гражданским делом – служил помощником главного счетовода в Управлении общественных сооружений. За исключением нескольких поездок с инспекциями он все время находился в Калькутте, при центральной конторе управления. Мы, военные, пренебрежительно называли таких «тыловиками», хотя в отличие от большинства из нас Сэрстон знал хинди – это было обязательное требование Военно-гражданской экзаменационной комиссии. К тому же он полюбил страну, в которой оказался, и активно интересовался ее историей и культурой. Холостяк сорока одного года от роду, для немногих близких друзей он был приятным, общительным человеком, но, подозреваю, временами, как и я, ощущал себя довольно одиноким. Вскоре мы с ним обнаружили, что у нас много общих интересов, в частности бильярд, которым я увлекся еще в больнице Св. Варфоломея. Хотя на первом месте у меня всегда стояло регби, из-за ранения в ногу я больше не мог заниматься активными видами спорта, а бильярд требовал минимального физического напряжения. Поэтому я согласился на предложение Сэрстона стать его партнером. Между прочим, играл я весьма неплохо, поскольку много упражнялся – сначала в армии, потом в госпиталях Пешавара и Нетли, где лечился после ранения[29]. С этого времени мы с Сэрстоном раз в две недели вместе завтракали в «Кандагаре», а затем играли в бильярд.

Во время одной из этих встреч Сэрстон представил меня новому члену клуба – полковнику Годфри Кэрразерсу.

В тот день я приехал в клуб немного раньше обычного и ожидал Сэрстона в баре. Он явился в сопровождении высокого осанистого мужчины лет пятидесяти, с рыжеватыми волосами, небольшими аккуратными усиками и повязкой на правом глазу. Судя по его выправке и по повязке, это был бывший военный, получивший ранение на службе.

Сэрстон познакомил нас, и Кэрразерс протянул мне свою твердую, мужественную ладонь. Я заметил, что он окинул меня внимательным, настороженным взглядом.

– Сэрстон говорил, вы служили в Афганистане, – сказал он. – Я тоже. Во всяком случае, мой полк был в составе корпуса, которым командовал генерал-майор Робертс, или Бобс, как его называли. Это он снимал осаду с Кандагара[30].

– Вот как! – оживился я. – Я и мои армейские товарищи многим обязаны вам! Если бы не ваши войска, мы были бы разгромлены и разделили участь наших собратьев под Майвандом.

– Вы, разумеется, говорите о газиях[31] с их не слишком приятной привычкой расчленять тела всех оставшихся на поле боя, живых и мертвых.

– Вот именно. Причем среди них были не только мужчины, но и женщины, отличавшиеся не меньшим усердием.

– Жуткое дело, – скривился Кэрразерс.

По его голосу и поведению я понял, что он предпочел бы не обсуждать это, и из уважения к нему не стал настаивать. Я и сам до сих пор с трудом нахожу слова, чтобы описать ужасы этой битвы, которые мне довелось наблюдать собственными глазами. Он тоже, должно быть, немало перенес во время того трехсотдвадцатимильного горного марш-броска из Кабула к лагерю Аюб-хана. Там Кэрразерс и его товарищи, обратив мятежников в бегство, сняли осаду с Кандагара.

Однако у меня осталось немало вопросов к нему. Когда он был ранен? Быть может, во время снятия осады? Ведь в сражении пострадало свыше ста девяноста наших людей. А вдруг его, как и меня, переправили в главный госпиталь в Пешаваре? Если да, то интересно было бы узнать, не помнит ли он лейтенанта Уилкса и капитана Гудфеллоу, с которыми я сдружился в госпитале. Или ту громадную бабищу – старшую медсестру, почему-то прозванную Душечкой? Да, умела она нагнать на пациентов страху. Уилкс даже сочинил про нее довольно пикантные куплеты на мотив песенки «Ты знаешь Джона Пила?..»