Литконкурс Тенета-98 - Автор неизвестен

— О, Дима, Дима! — вдруг закричала Светка, жена Сергея, — у нас же для тебя подарок есть!

… Вы видели несуразные пластмассовые игрушки времен уже ушедших? Они назывались, если не изменяет память, «пупсики», их негнущиеся руки и ноги можно было выломать из туловища, чем все дети успешно и занимались. В некоторых домах, более или менее многодетных, я видел целые ящики таких кукол, а еще раньше, в дни благословенные, я видел, как дети играют в них два голых пупсика, раскинув ноги (иначе они сидеть не могли), видимо, о чем-то очень серьезном беседовали, стукаясь пластмассовыми лысыми головами ведомые рукой очень целеустремленной девочки.

— Сергей! Где она? — спросила Светка мужа.

— Да, точно! — он покопался в пакете, выудил розовую пластмассовую свинью и протянул мне. — С Новым Годом!

Может быть, на моем лице промелькнуло некое недоумение.

— Уникальная вещь, — тыча пальцем в игрушку, сказал Сергей. — Ее в мой магазин на комиссию принесли. Смотри: «Свинья-оракул».

В области окорока в пластмассе было выжжено нечто вроде торговой марки: "По повелению использованию подлежит — свинья-оракул". И чуть ниже какой-то очень витиеватый оттиск. У свиньи было, как полагается, четыре конечности, с трудом поворачивающиеся в пазах, сделанных в корпусе. На туловище справа, ближе к голове, торчало какое-то устройство, похожее на щель в кассовом аппарате, откуда вылезают чеки, Сходство особенно бросалось в глаза, потому что щель эта заканчивалась зубчиками — точь-в-точь такими, как используются в кассах, чтобы вручную оторвать пропечатанный чек. Маленькие пластмассовые глаза свиньи были намертво приделаны к голове, зрачки, как у всех таких кукол, были скошены в одну сторону.

— Спасибо, — сказал я и поставил свинью на полку в прихожей. — Пойдем что ли, выпьем?

Пьянство отдаляет нас от бездны.

Через пару дней Новый Год кончился. Сутки мы приходили в себя и убирались в квартире. Лиза нашла свинью на полке и принесла ее мне.

— Что это такое? — спросила она.

— Там написано, — ответил я, — это Серега на Новый Год подарил.

— "Свинья-оракул", — прочитала Лиза, — а что это значит?

— Ты не знаешь, что такое оракул?

— Знаю, но это как-то работает?

— А ты ее что-нибудь спроси, а она ответит, — сказал я.

Идиот.

— Какая завтра будет погода?

Завтра и всегда будет тьма. Будет тоска, переходящая в отчаянье. Будет очень холодно и страшно. Будет слишком много звезд. Будет очень черное небо.

Свинья слабо затарахтела, и из ее недр через устройство на голове поползла бумажная лента. Мы отпрянули. Потарахтев с полминуты, она затихла. Переглянувшись с Лизой, я с опаской (ха! "с опаской"!) взял свинью в руки и оторвал бумагу.

" 6.00. — 18?С. Ветер 7–9 м / с, западный. Давление 140 мм. рт. ст.

9.00. — 17?С. Ветер 7–9 м / с, западный.

12.00. — 15?С. Ветер 6–8 м / с, юго-западный …"

И так далее, до полуночи.

С другой стороны от любых проблем может спасти глупость. Я готов перед кем угодно отстаивать эту мысль. Глупость — дар Божий.

— Вот здорово, — воскликнула Лиза. — Давай еще спросим.

Она вертела в руках прогноз погоды.

— Ну, ни фига себе! Давай, давай еще спросим.

Я все еще не мог прийти в себя.

— Ну, давай, да.

— А что? — спросила Лиза.

— Кто победит на выборах?

— На каких? — не поняла Лиза.

— Ну, на президентских, следующих, у нас.

Свинья дернулась, вылез клочок бумаги.

"Черномырдин".

"По повелению использованию подлежит — свинья-оракул".

В ту ночь мы не спали как раз до шести утра. На термометре, конечно, было — 18?С …

Лиза тогда работала в крупной риэлтерской фирме, кажется, менеджером. У меня было свое небольшое дело. В принципе, мы жили в достатке.

Я поутру на работу не пошел, а Лиза с котировками акций всех активных эмитентов на ближайший месяц умчалась в неизвестность. Через два дня я продал свое дело — в общем, за бесценок; через месяц мы были миллионерами, и по Лизиным подсчетам (тут она свинье не доверилась) через 8 месяцев у нас должен был быть миллиард. Она дневала и ночевала на бирже — где-то на теле у нее были спрятаны распечатки от свиньи.

На этом история могла бы закончиться.

Потому что с этого начинается безумие.

Я услышал, как свинья ходит по дому, дня через три после прогноза погоды. Проснувшись от звука цоканья пластмассы по дереву, я замер и почти тут же толкнул Лизу в бок.

— Ты слышишь?

— Что?

— Ходит кто-то …

— Кто — свинья, — сонно ответила она.

— Как свинья? — испугался я.

— Она и вчера ходила, я тебе не сказала. Если она любой прогноз может выдать, знаешь, сколько там электроники. Так почему бы ей не ходить? — И Лиза повернулась на другой бок.

Звуки доносились из дальнего угла комнаты. Если прислушаться, можно было различить, как скрипят лапы в пластмассовых суставах. Я включил ночник. Свинья бродила под письменным столом. Ее безжизненные глаза были печальны. Мне все еще было страшно, но вдруг стало ее немного жаль. Тогда я побоялся взять ее в руки и лишь при свете дня, когда свинья была недвижима (спала?), решился еще раз рассмотреть ее. Я готов поклясться, что у нее внутри ничего не было. Пластмасса не была прозрачной, но достаточно легко сдавливалась. Весила свинья всего ничего.

Она знала все. Она никогда не ошибалась. Для нее не было загадок. Она было бесконечно одинока и несчастна.

Что толку от мира, который неинтересен даже пластмассовой свинье, в котором для такого маленького, такого неприхотливого создания нет ни загадок, ни радостей. Что за радость нам жить в мире, про который все доподлинно известно? И что за резон стремиться к чему-то более высокому и дальнему, если это не прибавит нам счастья, не даст ничего, вообще ничего; и чем я, мятущийся по свету, отличаюсь от этого оракула, как по тюремному двору совершающего ночную неуклюжую прогулку под письменным столом?

Она стала двигаться больше. Я видел в этом обреченность. Иногда она садилась на задние лапы и сидела, невидящими глазами скосившись под диван. Какого труда ей потом стоило подняться снова! Как страшно скрипели пластмассовые втулки. Что такое тяжело, если при этом не больно. Я это видел. Знаю ли я это?

Однажды …

Однажды ночью к ней приходил друг.

Может быть я сошел с ума, и это просто бред. Дай Бог.

Не знаю, почему я проснулся. Удивляться и бояться не было смысла. В углу комнаты стояло существо с тремя головами.

Они были расположены одна над другой. В области поясницы была одна голова, на плечах — кошачья грустная морда с ушами кролика, а на ней голова, похожая на скальп какого-то древнего индейца с остатками жестких волос и в красной тюбетейке. На удивление изящно эта тварь подошла к нашей свинье, кот повел своими ушами, а индеец едва заметно кивнул. Глаза его были закрыты. Я вжался в подушку, боясь пошевелиться. Существо явно что-то говорило свинье, я вдруг заметил зеленоватые огоньки в ее пластмассовых глазах. Она характерно затарахтела, и из нее поползла бумага. Нижняя голова открыла рот с рядом огромных лошадиных зубов, оттуда высунулся длинный розовый язык, а из-под него — крошечная сморщенная рука. Она тянулась к бумажной ленте, растягиваясь на глазах, наконец, схватила ее и попыталась оторвать. У нее ничего не вышло, она была слишком слаба. Она мотала бумагу из стороны в сторону, но та не отрывалась. Морда кота стала еще грустнее, уши нервно вздрагивали. Индеец стал медленно открывать глаза. Я зажмурился. Было очень тихо. Мне был слышен стук собственного сердца. Не раньше, чем через полчаса, я рискнул заглянуть под письменный стол — кроме свиньи там никого не было. Лиза спала сном младенца. Глаза нашего оракула снова были безжизненны.

Может быть, я потерял сознание, может быть, заснул. У меня есть надежда, что все это — лишь приснилось мне.

— Смотри, — разбудила меня жена. — Ты ее вчера о чем-нибудь спрашивал?

— Доброе утро! — сказал я.

— Смотри, — она протянула мне бумажную ленту.

Она была недлинной. Строк десять, не более.

Каждая строка волнистыми линиями соединялась с знаками в других строках, создавая впечатление испорченного детскими каракулями письма. Естественно, ни один значок не был мне известен.

Что я мог сказать? Впрочем, Лиза и не настаивала.

Иной раз мною овладевала решимость. Мне жутко хотелось оторвать свинье ногу или голову: вынуть из паза, а потом поставить на место. Я бы сделал это, если бы верил, что хоть что-то изменится.

Однажды Лиза спросила, когда умрет ее дедушка (он действительно был очень плох). Свинья ответила с точностью до минуты. Мне с трудом удалось истерически не расхохотаться. Я придумал для свиньи новый вопрос. Не про себя, упаси Бог.

Один раз я ходил с ней гулять. Мы вышли ночью, месяц был подернут слабой пеленой перистых облаков, было холодно. Я взял для нее шерстяную подстилку, положил на снег и поставил на нее свинью. Она сделал по ней два или три шага и затем села, растопырив свои пластмассовые ноги. Я стоял и смотрел на нее сверху вниз. Минуту, две, три. Звезды сияли. Никогда, ни в одном живом существе, ни в одном камне или закате я не чувствовал столько тоски.