Шоколадная война - Роберт Кормер

После того, как мать, наконец, умерла – внезапно, в половину четвертого по полудню, во сне, беззвучно, Джерри потом стоял у ее гроба в тихом бешенстве. Ему пришлось преодолевать ярость и тот огненный гнев, что жег его изнутри. Болезнь уничтожила ее, и он был зол на свою неспособность что-либо с этим сделать, чтобы защитить ее. Он был зол так глубоко и остро, что это вывело его из скорби. Ему хотелось кричать на весь этот мир, взывая против ее смерти, перевернуть вверх тормашками все дома, расколоть на кусочки весь земной шар, вырывать с корнями все деревья. Он пытался мысленно разбудить ее в темноте, представляя себе, как она лежит в морге. Даже уже не она, а внезапно охладевшая бледная плоть. Все те ужасные дни отец был словно чужим. Он был похож на лунатика или на марионетку, управляемую невидимыми нитями. Джерри чувствовал беспомощность и опустошение – все съежилось у него внутри. Даже на кладбище они с отцом стояли каждый сам по себе. Между ними была громадная дистанция. Несмотря на то, что они были рядом, они стояли не соприкасаясь. И когда процессия закончилась, и все стали расходиться, Джерри вдруг оказался в объятиях отца, его лицо прижалось к отцовской груди, пахнущей сигаретным табаком и мятой, от отца всегда так пахло. На кладбище, обнявшись в молчаливой скорби по невосполнимой потере, они оба плакали. Джерри не знал, где его собственные слезы, а где его отца. Они рыдали безо всякого стеснения и стыда. Впоследствии они шли вместе, держась за руки, к ожидающей их машине. Огненный узел гнева был распутан, и Джерри почувствовал, как все самое худшее осталось где-то позади, но над ним еще долго будет нависать тяжесть безмолвной пустоты, которая, быть может, никогда ничем так и не заполнится.

Впоследствии этой пустотой стала рутина, разделяемая им и его отцом: рутина его школьных дней, похожих один на другой, и рутина бесконечных будней его отца. Они, наверное, навсегда в ней завязли. Отец продал дом, и они переселились в садовый домик, где по углам не таились напоминания об ушедшей матери. Джерри большую часть лета провел в Канаде, на ферме у далекой кузины. Ему пришлось очень много помогать по хозяйству, что способствовало развитию его тела для успешного поступления в «Тринити» и для дальнейших занятий футболом. В этом маленьком канадском поселке родилась его мать. И ему было приятно прогуливаться по узким брусчатым улочкам, где когда-то ребенком гуляла она сама. Когда в конце августа он вернулся в Новую Англию, то их вдвоем с отцом снова засосала скучная и нудная рутина. Работа и школа. И футбол: размеченное поле, ушибы и синяки, чумазые руки и сбитые колени, трава и песок во рту. Джерри казалось, что он принадлежит совсем не себе, а всему тому, от чего он все время так зависит. И иногда он удивлялся, когда принадлежностью всего этого был еще и его отец.

Он подумал об этом в тот момент, когда он пришел из школы, и увидел отца, дремлющего на софе в каморке, служившей ему спальней. Его руки были сложены на груди. Джерри бесшумно двигался по дому, не желая разбудить спящую фигуру. Отец был аптекарем и работал в разные смены в нескольких аптеках в этого города. Он работал также и по ночам, ломая себе сон. В результате, у него выработалась привычка ложиться, чтобы подремать, где только была возможность расслабиться. Желудок Джерри ныл от голода, но он сидел тихо напротив отца и ждал, когда тот проснется. Он сильно устал после тренировки от постоянных побоев, что без конца получало его тело, от разочарования в себе и от потери надежды на то, что его допустят к играм за пределами тренировок, к комбинированию пассов. Он устал от сарказма тренера и от затяжной сентябрьской жары.

Он смотрел на спящего отца. Его лицо расслабилось в дремоте, все линии и формы, огрубевшие с возрастом, растворились и были не так определенны. Он вспомнил, как кто-то говорил о том, что люди, долгое время живущие вместе, со временем начинают походить друг на друга. Он сощурил глаза, присмотрелся, в поиске каких-либо общих черт в их лицах – матери и отца. И тут же мука ее утери возвратилась, как и изжога в его желудке, и он испугался, что от голода упадет в обморок. Через какой-то кошмарный трафарет он попробовал наложить рисунок лица матери на лицо отца, отголосок ее сладкого голоса прозвучал у него в ушах, и он снова мысленно прошел через весь тот ужас видения ее в гробу.

Отец проснулся, словно его включила какая-то невидимая рука. Видение исчезло, и Джерри вскочил на ноги.

- Хай, Джерри. — сказал отец, моргая глазами. Он сел. Его волосы даже не были растрепаны. Короткая стрижка «ежиком» всегда выглядела аккуратно. — Удачный был день, Джерри?

Отцовский голос пришел в норму.

- О-кей, я думаю. Еще одна тренировка. На днях я буду подавать пасс.

- Неплохо.

- Как прошел день, Па?

- Неплохо.

- Ладно.

- Миссис Хантер оставила нам целую кастрюлю. Тунец. Она сказала, что в последнее время он тебе нравится.

Миссис Хантер была экономкой. Она тратила все утро на уборку и приготовление ужина для них обоих. Женщина с каштановыми волосами, она постоянно вводила Джерри в смущение, ероша волосы на его голове, и при этом она еще говорила: «Ребенок, ребенок…» - словно он был третьеклассником или чем-то вроде этого.

- Ты голоден, Джерри? Пять-десять минут, и что-нибудь будет готово. Можно разогреть…

- Неплохо.

Он бросился одним из отцовских «неплохо», хотя тот этого не заметил. Любимое слово его отца – «неплохо».

- Да, Па.

- Да, Джерри?

- Так ли все неплохо сегодня в аптеке?

Отец сделал паузу, стоя в проеме кухонной двери и удивляясь:

- Что ты имеешь в виду, Джерри?

- Я имею в виду то, что я каждый день спрашиваю тебя: «Как дела?», и каждый день ты мне говоришь – «неплохо». У тебя нет прекрасных дней, или отвратительных?

- В аптеке все проходит довольно однообразно, Джерри. Ничего не меняется. К нам поступают рецепты, и мы по ним готовим лекарства - и что об этом? Все делается аккуратно, со всеми предосторожностями, проверяется дважды. Это правда, что говорят о докторах: труднописатели, я как-то тебе рассказывал, — он нахмурился, словно пролистывал страницы памяти, пытаясь найти что-то подходящее, понятное ребенку. — Три года назад был период, когда все увлекались лекарствами, принимая их наугад…

Джерри потрудился над тем, чтобы еще глубже упрятать свое глубокое разочарование. Могло ли что-нибудь из ряда вон выходящее когда-либо произойти с его отцом? Что-нибудь глубоко терзающее душу, например, ворвавшийся в аптеку подросток с игрушечным пистолетом в руках, уложивший всех на пол вниз лицом и требующий денег? Не уже ли, на самом деле жизнь – штука такая вялая и скучная, ничего не предлагающая взамен бесконечной рутине? Он ненавидел мысли о жизни, принадлежащей ему (или, может быть, он сам был ее принадлежностью), о том, как она будет растянута на много лет вперед, с ее маленькими достижениями, приходящими с трудными днями и ночами, даже не маленькими, а мелкими – вшивыми, не впечатляющими, никакими.

Он последовал за отцом на кухню. Кастрюля втиснулась в духовку, словно письмо в почтовый ящик. Внезапно Джерри почувствовал, что он не голоден, и весь аппетит куда-то исчез.

- Салат? — спросил отец. — Например, зеленый салат с майонезом.

Джерри автоматически кивнул.

Что, наконец, было всем тем, что называлось его жизнью? Он окончит школу, найдет себе работу, женится, станет отцом, увидит смерть жены, и тогда жизнь, как иголка с ниткой засквозит через все бесконечные дни и ночи, которые будут для него без солнца и луны, без восходов и закатов – никому не приносящая особого вреда, но при этом серая и безликая. Или какая же пропасть простерлась между ним и его отцом? Как глубоко он был зарыт в себя? Насколько сильно люди должны отличаться друг от друга? Есть ли у каждого отдельно взятого человека свой собственный выбор? И как много, на самом деле, он мог знать об отце?

- Эй, Па.

- Да, Джерри?

- Ничего.

Что он мог спросить с его сумасбродной интонацией? Он сомневался в том, насколько он вообще вправе сравнивать себя с отцом. Джерри вспомнил, как несколько лет тому назад он почти целый день вертелся в соседней аптеке, в которой тогда работал его отец. Аптека была местом, где посетители могли обратиться к аптекарю прямо как к врачу. В тот день в аптеку зашел один человек, сгорбленный и с рябым сморщенным лицом, ему было, наверное, уже много лет. Он обратился к его отцу: «Что я могу купить, мистер аптекарь? Как вы думаете? Смотрите, нажмите сюда, мистер аптекарь, чувствуете ли вы здесь опухоль? Может быть, найдётся лекарство, которое вылечит меня?» Его отец должен был проявить немалое терпение в общении с этим пожилым человеком, слушая его с симпатией, кивая, поглаживая его щеку, словно он ставил диагноз. Ему, наконец, удалось убедить его обратиться к врачу. Но на момент, Джерри увидел в своем отце психолога, действующего мудро и сострадательно. За больными был нужен уход, даже в аптеке. Когда этот пожилой человек ушел, Джерри спросил отца: «Эй, Па, ты ни разу не хотел стать доктором?» Отец быстро огляделся, и, колеблясь, с каким-то удивлением ответил: «Нет, конечно. Нет». Но Джерри что-то уловил в его манере, в тоне его голоса. Он должен был многое взвесить, прежде чем ответить. Когда Джерри попытался вернуться к своему вопросу, отец внезапно оказался очень занят рецептами и их составляющими. Джерри больше никогда не возвращался к этому разговору.