Шоколадная война - Роберт Кормер

Джон Салки брался за все, что попало, например, за распродажи в школе. Год назад он впервые получил выигрыш в школьной лотерее, выиграв сто двадцать пять книг – особый приз, своеобразная Академическая Премия, вручаемая раз в год. Еще ему был вручен кубок треугольной формы, окаймленный ленточками пурпурного и золотого цвета, являющимися символами «Тринити». Его родители просто сияли от гордости. Он не был силен в спорте и доносил на своих одноклассников – может быть, иногда, но, как сказала его мать: «Ты достиг лучшего, и Бог позаботился о твоем покое». Конечно, все и всё знали заранее, потому что Джон никогда ничего не откладывал на поздний срок. Иногда, еще задолго до начала распродажи, он навещал своих постоянных клиентов, чтобы держать их в курсе происходящего, и не находил лучшего, чем просто выйти на улицу и стучаться в каждую дверь, а затем держать в руках деньги, а на следующий день напротив его фамилии в списке, вывешенном в вестибюле, должны были стать новые отметки. После чего у себя в кабинете Брат Лайн улыбался ему. Он с гордостью вспоминал, как год назад он поднимался по ступенькам за наградой, и как сам директор говорил о Большой Услуге, оказанной школе, и как «Джон Салки сполна заслужил Особую Честь». (Слова, которые в точности повторялись эхом в душе у Джона, особенно когда он видел невзрачные ряды оценок «D» и «C» в своем аттестате за каждое полугодие). А сейчас – следующая распродажа. Шоколад. Удвоенная цена по сравнению с прошлым годом. Но Джон был уверен в своих силах и возможностях. Брат Лайн обещал отметить знаком Особой Чести каждого, кто выполнит свою квоту или даже перевыполнит ее. Напротив их фамилий в списке, наклеенном на доску бюллетеней, будут приклеиваться специальные звездочки. Квота – пятьдесят коробок. Это больше, чем раньше, что поднимало Джону настроение. Хотя для многих эта квота казалась невыполнимой. Они вздыхали, стонали, чертыхались. Но Джон был полностью уверен в том, что справится. Джон Салки мог поклясться, что Брат Лайн смотрел именно на него, когда выступал с речами об Особой Чести – словно, ставил его всем в пример.

Так, посмотрим: новый жилой массив на Мейпл-Тайрас. Наверное, в этом году стоило бы побывать и здесь. Девять или десять новых домов. В первом из них, давно и точно известно, жили люди, ставшие его постоянными клиентами: миссис Свенсон – от нее иногда пахло ликером, но она всегда была готова что-нибудь купить, хотя и надолго задерживала его за пустыми разговорами. Размышляя о разных людях, Джон Салки не знал, к кому обратиться первому? Может к старому, доброму и надежному дяде Луи, который всегда что-нибудь мог прилепить на крышу своей машины, например игрушечных обезьян или ведьм, сидящих на метле, и его машина иногда выглядела так, словно была из потустороннего мира. Или же можно было пойти к старику Каполетису, жившему в конце этой улицы, он всегда предлагал чего-нибудь с ним отведать, например, холодную пиццу. Джона просто добивал запах чеснока, но он терпел это, чтобы сослужить школе…

- Эдамо?

- Четыре.

- Бьювейс?

- Одна.

Брат Лайн сделал паузу и посмотрел.

- Бьювейс, Бьювейс. Ты способен на большее. Только одна? Почему? Год назад у тебя был рекорд по количеству проданных коробок.

- Я медленно начинаю, — сказал Бьювейс. Он был неплохим парнем, правда, он не блистал в учебе, но всегда производил приятное впечатление, жил со всеми в мире и не имел врагов. — Проверьте меня через неделю.

- Класс засмеялся, и шутка понравилась Брату. Губер также засмеялся, признав своей улыбкой слабинку в напряжении. Он находил, что в последние дни в его классе смеялись даже над тем, что было совсем не смешно, просто потому, что иногда нужно было немного отвлечься. Все смеялись, пока не подошла очередь фамилий, начинающихся на R. Все знали, что может произойти, когда прозвучит фамилия Рено, но через смех все как бы игнорировали ситуацию.

- Фонтейн?

- Десять!

Где-то в душе у Лайна прогремел взрыв аплодисментов.

- Удивительно, Фонтейн. Чудесное явление духа чести.

Губер с трудом удерживался, чтобы лишний раз не оглянуться на Джерри. Его друг сидел тихо и напряженно, костяшки пальцев его кулаков были белы. Распродажа длилась уже четыре дня. И на этот раз Джерри снова скажет «нет», уставившись в какую-нибудь точку прямо перед собой, неподвижно и отстраненно. На какой-то момент забыв обо всех своих страхах, Губер пытался приблизиться к Джерри, когда за день до того после тренировки они покинули поле. Но Джерри его оттолкнул: «Мне надо побыть одному, Губ. Я знаю, что ты хочешь спросить: почему я сказал «нет»?»

- Перминтьер?

- Шесть.

И тогда снова сгусток напряжения. Джерри был следующим. Губер вслушался в роковую паузу, словно весь класс задержал дыхание.

- Рено?

- Ни одной.

Пауза. Можно подумать, что, используя ситуацию, Брат Лайн будет быстро проскакивать мимо фамилии Джерри. Но каждый день в учительском голосе пела надежда, и каждый день Лайн получал от него негативный ответ.

- Сантусси?

- Три.

Губер выдохнул вместе со всем классом. Вдруг, Губеру захотелось увидеть, что же Брат Лайн записывает напротив фамилии Сантусси. Он смог увидеть лишь дрожащую руку Лайна, который был в ожидании смертного приговора, уготованного каждому из них.

Короткие и жирные ноги Табса Касперса несли его тучное тело через жилой квартал с рекордной для него скоростью. Ему казалось, что он не едет, а летит, потому что одно из колес его велосипеда было кривым, правда Табс уже где-то попытался его выправить – у него не было денег на новое. Факт, что его пришпоривала отчаянная нужда в деньгах, и он был вынужден носиться по городу, как сумасшедший, от одного дома к другому, таская на плече сумку с шоколадом, стуча в двери и нажимая кнопки звонков. Он был вынужден делать это украдкой – так, чтобы отец с матерью не смогли его застать за этим занятьем. Вероятность встретить отца была невелика, потому что тот постоянно был у себя на работе, на пластмассовой фабрике, но не встретиться с матерью было сложнее. Она была просто помешана на машине. Как говорил его отец: «Медведю не сидится дома. Он садится в машину и куда-нибудь едет».

Левое плечо Табса начало болеть от веса взятого им шоколада, и он перевесил свою ношу на другое плечо, используя момент, чтобы, спрыгнув с бордюра и подпружинив телом, легко перекинуть ремень сумки через голову. Он уже продал три коробки и положил в кошелек шесть долларов, но этого, конечно, было недостаточно. Он был в отчаянии. Он не знал, в помощи какого дьявола он нуждался, чтобы до наступления темноты еще что-нибудь продать, но в последних шести домах, где он успел побывать, никто больше не хотел покупать его шоколад. Он сохранял каждый цент из своей выручки и даже вытащил из отцовского кармана грязные заблудшие долларовые монеты, когда тот последним вечером, шатаясь в легком подпитии, пришел домой. Табс ненавидел это занятье – лазать по карманам, тем более у своего отца. Он поклялся вернуть ему деньги как можно быстрее. Вопрос: когда? Табс не знал. Деньги, деньги, деньги. Они становились постоянной потребностью его жизни. Деньги и его любовь Рита. Его выручка только и позволяла сводить ее в кино и потом купить кока-колу. Два-пятьдесят за каждый билет в кино и пятьдесят центов за два стакана колы. А его родители попросту ее ненавидели. Каждый раз ему нужно было тайком улизнуть из дома, чтобы затем с ней встретиться. Он разговаривал с ней по телефону только из дома Оззи Бекера. «Она того же возраста, что и ты», — говорила ему мать, когда было так важно, чтобы сам Табс был хотя бы на полгода ее старше. «Все правильно – она «ищет возраст», — говорила ему мать. Что еще она могла сказать? Внешность Риту не подводила. Она была настолько прекрасна, что у Табса всё внутри тряслось, словно нагрянуло землетрясение. Один, ночью в постели он мог забыть обо всем и думать только о ней. И теперь назавтра был ее День Рожденья. Он собирался купить ей подарок – такой, о каком она мечтала – браслет, который она увидела в окне ювелирного магазина в центре Блекса. Он был ужасен и прекрасен. Он весь сверкал и сиял всеми цветами радуги. А ужасен он был своей ценой на этикетке: $18.95 плюс налог. «Хон», — она никогда не называла его Табсом. — «Вот, чего я хочу больше всего на свете». Боже - $19.52, налог на продажу составлял пятьдесят семь центов. Он знал, что таких денег у него не было.

Она была той сладкой девчонкой, которая любила лишь его одного. Они шли вдвоем по улице, и он постоянно чувствовал, как ее грудь касалась его локтя. Сначала он думал, что это случайно. Он виновато отодвигался, оставляя пустоту между ними, а она снова начинала тереться грудью о его локоть. В тот вечер он купил ей сережки, и уже знал, что это было не случайно. Он ощутил себя рыночным торговцем, и ему вдруг за это стало стыдно. Он был смущен и одновременно безумно счастлив. Он – Табс Касперс, с сорока фунтами лишнего веса, о которых все время напоминал ему отец. Он, и эта прекрасная девичья грудь, касающаяся его, или отнюдь не прекрасная, как считала его мать. Замечательная девочка, похожая на зрелый, налитый соком фрукт. Зауженные джинсы, обтягивающие ее бедра, и те сочные сиськи, прыгающие под ее кофточкой. Ей было только четырнадцать, а ему – пятнадцать. Но их любовь, любовь до полного безумства, и деньги, что все время вставали между ними и все время им мешали. Деньги на автобус до ее дома, потому что она жила на другом конце города, и от этих денег зависели все планы их дальнейших встреч. На ее День Рожденья у них будет что-то вроде пикника. Они встретятся в Монументальном Парке. Она принесет сандвичи, а он подарит ей браслет. Он предвидел ее восторг, и ожидал его, но также где-то в глубине души он знал, что браслет для нее важнее чего-либо еще на свете…