Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки

— Тут пишут, что вы стали раздражительны.

— Нет, такой, как всегда. В ЛТМ хожу каждый день, лекарства принимаю.

— Какой-то горшок вы разбили.

— Это случайно, доктор! Подошел к окну, хотел в форточку окурок выкинуть и задел. А Фроська, санитарка, сразу налетела: «Целый день убирай за вами, и чего вас, таких растяп, выписывают!». Тут я, конечно, разозлился: «Не твое дело, раз надо — значит, выписывают, ты еще умом не вышла!» Ну она еще больше раскричалась: «Ты у меня запомнишь, ты у меня в больнице насидишься!». Побежала за сестрой, та быстренько в кабинет, потом санитары пришли. А врача я даже не видел.

Образ санитарки Фроськи был Виталию знаком: вариация на тему Доры. И действительно, говорят не «належишься» в больнице, а «насидишься».

Формально дежурный врач в приемном покое каждый раз решает: класть ли привезенного больного или нет. Но фактически кладут всех, кого привозят с направлениями. Психическое состояние — тонкое дело, и трудно в нем бывает разобраться за пятнадцать минут. А дело опасное: не примешь больного, «недооценишь состояние», как пишет в акте комиссия, а он возьми да повесься или нападет на кого-нибудь — и хорошо, если до суда не дойдет. Безопаснее положить, пусть в отделении разбираются. Но все-таки изредка больных не принимали, заведен был даже специальный журнал отказов, но заполнялся медленно: так примерно одна-две записи в месяц. Конечно, не в одной перестраховке дело, без оснований и в самом деле присылают редко.

Виталию всегда было обидно сидеть на дежурстве простым писарем: привезли — записал и отправил в отделение. Может быть, по молодости. Он и в самом деле каждый раз решал — класть больного или не класть? И с Карташевым был как раз тот случай, когда Виталий сильно сомневался — нужно ли класть.

Ну, а если все-таки больной ловко диссимулирует, то есть скрывает свой бред? Хотелось с кем-нибудь разделить ответственность. Можно было позвать Эмму Самуиловну, заведующую пятым отделением: она числится консультантом приемного покоя. Но беда в том, что консультировать в приемном покое — занятие абсолютно не для нее: здесь нужна решительность, а Эмма Самуиловна обладает характером тревожно-мнительным. Один раз Виталий нажегся: случай был абсолютный ясный, нужно было больного отпускать, но он для одной лишь проформы вызвал Эмму Самуиловну, а та забеспокоилась, засомневалась — и пришлось больного класть: в медицине чинопочитание еще пуще, чем в армии.

И тут Виталию пришла в голову прекрасная мысль; позвать Мендельсон, заведующую четвертым, где всегда лежал Карташов! Она больного знает, вот пусть и решает, диссимулирует он или нет. Кроме того, она самый решительный врач в больнице, за что Виталий ее очень уважал.

Виталий стал звонить на четвертое, оказалось занято, и тут ему зашептала Ольга Михайловна:

— Виталий Сергеевич, вы его отпускать хотите? У меня уже история заполнена. Нумерация собьется.

Тоже довод, оказывается! Ольга Михайловна должна была бы заполнять паспортную часть истории болезни после того, как Виталий решит: класть ли больного, но она, естественно, делала это еще до того, как больной попадал в кресло перед столом дежурного врача: так ей было удобнее. А с нумерацией историй — тут механика была для Виталия вообще непостижима: нумеровали бланки историй заранее, и почему-то испорченный бланк нельзя было заменить другим с тем же номером — какая-то бюрократическая чушь… Виталий пожал плечами, ничего не ответил Ольге Михайловне и снова вызвал четвертое отделение.

Мендельсон поговорила пять минут — и тут же согласилась, что Карташева надо отпускать. И еще долго благодарила Виталия:

— На первый же наш торт вас приглашаем! У нас на той неделе Спивак идет в отпуск, так что скоро. — Обычай кормить коллег тортом перед уходом в отпуск процветал по всей больнице. — Вы — наш благодетель! Повторные поступления замучили же. И половина таких, как это! Если бы все — как вы!

И Карташев, прощаясь, благодарил, даже как-то униженно:

— Большое спасибо, доктор, очень вы сердечно. Мне сейчас лежать никак — по семейным делам, так сказать.

Одна Ольга Михайловна осталась недовольна — и сумела вложить недовольство в жест, которым подала Виталию журнал отказов, куда Виталий и стал тщательно записывать происшествие, не преминув сослаться и на консультацию завотделением Мендельсон: ведь случись что — это единственный документ, прокурор будет изучать каждую запятую, а давно известно, что небрежная запись губит врача в глазах правосудия, а умело сделанная — ограждает от любых неприятностей.

После Карташева наступило затишье. Виталий поднялся к себе, надеясь заняться писаниной — это как бездонная бочка, но все равно нужно стараться ее наполнить. Но только он разложил свои истории, зашла отделенческая буфетчица — Виталий вечно забывал, как ее зовут, потому что редко имел с нею дело. И теперь почувствовал из-за этого неловкость.

— Виталий Сергеевич, вы дежурите? Вот кстати! Смотрите, какой кефир нам принесли: сверху пена, внизу вода.

Она протянула стакан. Кефир и в самом деле был отвратительный: кислый, даже горьковатый.

— Ну, что? — с надеждой спросила буфетчица.

— Ни в коем случае не выдавайте! То есть не раздавайте! Я сейчас же позвоню на кухню! — Виталий радовался своей решительности, и вдобавок чуть-чуть радовался тому, что можно обойтись без имени-отчества буфетчицы. Вот если бы пришлось ее уговаривать все-таки раздать кефир, без обращения полным именем обойтись никак бы не удалось.

Трубку кухонного телефона взяла диетсестра.

— Вы насчет кефира? Мне уже звонили с отделений. Я попробовала — ничего страшного, кисловат, конечно. Мы хотим к нему по двадцать граммов сахара выдать в счет завтрашнего пайка.

— Софья Григорьевна, дома бы вы такой кефир пить не стали.

— Не знаю. То дома… Может, и стала бы. Добавила б сахара.

— Я все-таки раздавать его не разрешаю. А те отделения, которые уже получили, пусть немедленно вернут!

— Вам легко не разрешать. Деньги за него уже перечислены? Перечислены. Как мы его спишем? Он восемьдесят рублей стоит!

— Я этими расчетами не интересуюсь. Кефир плохой и раздавать его нельзя!

— Мое начальство — диетврач. Пусть она и попробует. Возьмет на себя — пусть списывает.

— Пробу снимает не диетврач, а дежурный. Я в журнале вашем расписываюсь, что раздавать разрешаю. Так вот кефир я раздавать запрещаю! Так и запишу! Все!

Виталий повесил трубку — почти швырнул. Улыбнулся буфетчице:

— Вот так. Отправляйтесь обратно на кухню и все.

— Ой, спасибо, Виталий Сергеевич! А то мы уж и не знали. Нам все: «профилактика желудочных, эпидемическая настороженность» — а тут такой кефир! Мы уж и не знали.

Буфетчица ушла, а Виталий испытывал приятное самодовольство: и дело хорошее сделал, и покрикивать научился. Но через минуту ему уже звонила Елена Константиновна, совместительствующая на кухне.

— Виталий Сергеевич, что это за историю вы поднимаете? Моя диетсестра чуть не плачет, говорит, у нее вычтут восемьдесят рублей. Что же, мне самой пробовать каждый кефир?

И это все таким снисходительным тоном. Чтобы завести себя, Виталий злорадно вспомнил, как говорит всегда про Елену Константиновну Люда: «Ну эта не дура — присосалась к кормушке!».

— Пробу я снимаю, как вы знаете, Елена Константиновна. А поносы больных не уравновешиваются слезами диетсестры.

— Ну, уж сразу и поносы. Какой вы непримиримый. А вы знаете, сколько диетсестра получает?

— И знать не хочу. И не понимаю, почему она должна платить за плохой кефир. И не верю, что она будет платить. Все это не мое дело. Мое дело: запретить раздавать больным плохой кефир!

— Какой вы! Не ожидала… Знаете что, Виталий Сергеевич, давайте вот на чем сговоримся: пусть решает Игорь Борисович. Он еще не ушел, к счастью. Если он сам распорядится, хоть в Пряжку этот кефир выльем!

Ну как возразишь против Игоря Борисовича? Виталий взял стакан с кефиром и понес к главному.

— Я уже слышал! — Игорь Борисович выглядел даже мрачней обычного.

— А вы пробовали?

Интересно: когда Виталий шел к главному просить перенести отпуск или что-нибудь в этом роде — какую-нибудь мелочь для себя — он шел неохотно, и смущался, и злился на себя за то, что смущается, и трудно ему было с главным разговаривать: а сейчас, когда дело касалось больницы, Виталий вошел к главному непринужденно, говорил легко, напористо и почти с вызовом спросил: «А вы пробовали?» — и сунул стакан главному под нос. Игорь Борисович достал чайную ложку и с опаской откушал.

— Да, кефир, конечно, несимпатичный. Но нужно решать такие вопросы обдуманно. Пошлем на анализ.

— Кухня уже послала. Только вряд ли к ужину придет ответ.

— Вот видите, мы заранее спишем кефир, а потом придет ответ, что он к употреблению годен. Кто будет отвечать? Идет движение за экономию, а мы спишем доброкачественный продукт. Так эти вопросы не решаются.