Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки

— Это меня Дора тащила волоком по коридору от самой пятой палаты!

При таких заявлениях Виталий всегда терялся: душевнобольные склонны к преувеличениям и прямым вымыслам, а уж Лида — вдвойне. Но могут иногда сказать и чистую правду. У самой Доры спрашивать бесполезно: отопрется, если и было что-то. Так что Виталий старался отмолчаться или перевести разговор на другое, стыдясь и злясь на сестер и санитарок за то, что не может за них поручиться безоговорочно: некоторые проработали здесь уже по многу лет и до сих пор не поняли, что грубость и буйство больных — суть проявления болезни, а не хулиганство, как та же Дора выражается. Дора в особенности!

— Как вы себя чувствуете, Лида?

— Плохо. С полруки кожа содрана и болит. Покурить дайте.

— У меня нет, вы же знаете. Фамилия у вас не переменилась?

— «Переменилась»! И не переменится, не надейтесь: Зорге была, Зорге и останусь! Лидия Рихардовна. Не верите, у мамы моей спросите!

— Как же я могу у мамы вашей спросить, когда вы в детдоме с двух лет.

— Ой, Виталик, а ты найди мою маму! — без всякого перехода заплакала Лида.

— Ну-у, только слез нам и не хватало!

И снова мгновенный переход:

— Никто и не плачет! Выдумываете тоже. Я все веселюсь, а навыдумываете, напишете: депрессия! Рады девушку оклеветать, я уж знаю! Чего мне плакать, когда у меня муж — сам Брумель, я от него двадцать детей нагуляла!

— Лида, недавно ж говорили про двоих только!

— Правильно, двадцать два, спасибо напомнили. У меня две звезды «Матери-героини», забыл? Покурить дашь?

— Я вам уже сказал, что нет у меня.

— Врешь ты! Сам, как паровоз, куришь, я знаю! А бедной девушке жалко! Бедной девушке одни уколы в жопу пихаешь! Скоро станет как каменная! — Лида опять заныла. — Врач называется: одни уколы в жопу пихает, чему тебя учили? Экзамены, небось, по шпаргалкам сдавал!

И снова Ирина Федоровна откуда ни возьмись:

— Ты на кого кричишь? Да ты знаешь? Да наш Виталий Сергеевич, любимый ученик от Павлова до наших дней?

— А ты — баба ромовая!

Сейчас бы вцепились друг в друга, да растащили подоспевшие сестры.

Рядом с Виталием стояла, терпеливо дожидаясь своей очереди, маленькая женщина с детским лицом и постоянно испуганными глазами.

— Виталий Сергеевич, у меня к вам просьба: снизьте мне, пожалуйста, аминазин, иначе у меня сердце не выдержит. У меня порок сердца, я вам правду говорю.

Пульс у нее действительно частый, но еще допустимый. А порока сердца терапевты у нее дружно не находили: и больничные, и раньше поликлинические, которых она два года приводила в отчаяние тихими, вежливыми, но совершенно неотступными просьбами, мольбами, требованиями вылечить ее сердце, спасти от неминуемой смерти (у нее и фамилия как нарочно созвучная: Неуёмова), — пока не догадались, что консультировать ее нужно не у терапевтических светил, а у обыкновенного районного психиатра.

— Нет-нет, Елизавета Григорьевна, вам еще придется попринимать.

— Виталий Сергеевич, я вас очень прошу! Мало того, что я здесь напрасно лежу, когда мне надо срочно лечить сердце, так вы мне еще лекарства, которые не за сердце, а против! Поймите, это не бред, а ошибка! Я жить хочу, я кричать буду!

И все это так же тихо и вежливо.

— Я вам назначу укол, от которого пульс снизится.

— Нет, Виталий Сергеевич, снизьте аминазин. Хотя бы утреннюю дозу. У меня бывает двести двадцать пульс, я сосчитала!

— Нет, Елизавета Григорьевна, все же немного меньше, это вы ошиблись. А снижу я вам попозже, не сейчас.

Подошла Капитолина, закончившая свой обход.

— Ну как она? Все от порока умирает?

— Я правду говорю, Капитолина Харитоновна! У меня сердце не выдержит! Я умру у вас!! — почти шепотом. Ведь можно и кричать шепотом. — Я умру, и это у вас на совести останется! Или у вас совесть такая растяжимая?!

— Она у вас на таблетках все, Виталий Сергеевич? Наверняка половину не проглатывает!

— Мне Алла Николаевна каждый раз весь рот смотрит!

— Знаю-знаю, вы все умеете. Надо ее поколоть, Виталий Сергеевич.

Вот вечно Капитолина так: вслух при больных! Потому-то Виталий и не любил ходить с нею обходом.

— Что вы, меня нельзя колоть! Что вы, меня нельзя колоть! Сразу смерть на кончике иглы.

— Сегодня же назначьте, Виталий Сергеевич. И переведите в надзорку.

По существу, Капитолина права, конечно, но зачем вслух при самой Неуёмовой? Та все еще растерянно повторяла:

— Меня нельзя колоть! Меня нельзя колоть! — ни к кому прямо не обращаясь, а вообще всем, всем, всем, как сигнал SOS.

Виталий отошел от Неуёмовой, Капитолина сказала покровительственно:

— Вы только спустились? Ну, а мы уже все. Так что справляйтесь сами. — (Слава богу!) — Кого там приняли?

— Первичную больную положили к нам. Уже все назначил.

— Ну и хорошо. Что у нее? Эс-це-ха?

Так сокращается слово «шизофрения» — по первым трем латинским буквам. И для краткости, и чтобы не поняли больные. Ну, а поскольку болезнь эта царит в психиатрии, то существует для нее и много других эвфемических синонимов: «Блейлер», «шуб», «процесс». Люда, например, любит говорить «процесс».

— Не знаю еще. Только поступила. В направлении — бред, в приемном неконтактна.

— Сколько ей?

— Девятнадцать.

— Наверное, эс-це-ха. Ну, мы пошли.

Капитолина ушла, и Люда за ней, и Анжелла Степановна.

Вот так: еще и не видела Веру Сахарову, а уже готов диагноз. Вполне возможно, Капитолина права, но очень не хочется, чтобы она оказалась права!

— Виталий Сергеевич, здравствуйте! — прямо в самое ухо.

— Здравствуйте, Тамара.

— Виталий Сергеевич, здравствуйте!! — еще громче.

— Здравствуйте-здравствуйте, Тамара. Мы же только что поздоровались.

— Виталий Сергеевич, здравствуйте!!! — уже в полном отчаянии закричала приземистая расплывшаяся молодая женщина. — Здравствуйте, Виталий Сергеевич, отчего вы не здороваетесь?!

— Ну что ты говоришь, Тамара, — вступилась пожилая положительная сестра Екатерина Николаевна, — Виталий Сергеевич пять раз с тобой поздоровался.

Женщина вдруг изо всех сил ударила себя по лбу, и еще раз, и еще!.. Екатерина Николаевна схватила Тамару за одну руку, Виталий — за другую, та вырывалась, пытаясь ударить себя по голове.

— Сука!.. Сука!.. Сука!.. — кричала при этом Тамара.

Подбежали еще сестры, одной из них Виталий передал руку Тамары, которую держал было: врачи удерживают больных только в неотложных случаях, нормально это дело сестер.

— Ну, что с вами, Тамара?

— А чего она говорит, что я вру?! Сука… Сука… Это не я кричу, это дядя Костя кричит и палкой по голове меня лупит… Сука… Сука… Виталий Сергеевич, вы же мужчина, вы должны его прогнать!

— Прогоню, только не сразу. Зачем же вы себя по голове бьете?

— Это я дядю Костю колотила: он там сидит.

— И вам не больно?

— Нет, мне не больно. Ему больно.

— Наверх отправить и в надзорку? — шепнула Екатерина Николаевна. Хорошие были времена, когда медики знали латынь! Можно было объясняться при больных. Но теперь-то латыни никто не знает — так зачем же шпарить по-русски, хоть бы и шепотом? Ну, конечно, Тамара услышала!

— Меня в первую нельзя! Мне глазная доктор сказала, что мне нельзя в надзорке: там пары аминазина, у меня от них глаза болят! — Между прочим, чистая правда. — Меня в первую нельзя! Меня в надзорку нельзя!! Меня в первую нельзя!!!

И она ухитрилась снова ударить себя кулаком по голове, хотя ее и держали. Надо было что-то назначить. К аминазину у нее непереносимость, галоперидола в ампулах, как всегда, не было… Спасительный амитал!

— Не будем вас в первую, Тамара, Сейчас пойдете наверх, сделают вам укол — и дядя Костя замолчит.

И снова выкрики до крещендо:

— Мне укол нельзя. Мне укол нельзя! Мне укол нельзя!!

Уколы в ягодицы ей действительно нельзя: от прежних лечений остались каменные инфильтраты, так что ее ягодицы нельзя было назвать мягким местом.

— Вам не сюда сделают, а сюда.

— В вену?

— В вену.

— В вену я согласна, только пусть сама Алла Николаевна делает.

— Непременно.

Дядя Костя замолчит, пока Тамара будет спать. А когда проснется? Амитал не лечит, он — всего лишь скромное снотворное. Обидно, что только вчера Тамара клялась, что дядя Костя совсем замолчал и даже вовсе ушел из ее головы.

— Тамара, когда вы вчера сказали, что дядя Костя замолчал, вы меня обманули?

— Обманула.

— Зачем?

— А я мужчин всегда обманываю.

— Нехорошо. Вот я вам всегда правду говорю: пообещал, что сделают в вену, — и сейчас сделают в вену.

— А я мужчин всегда обманываю.

Виталий махнул рукой. Екатерина Николаевна, которая была ответственной дежурной, распоряжалась, кому идти с Тамарой. Виталий подошел к столу, за которым человек двадцать клеили коробки для мармелада — трудотерапия. С ним разноголосо поздоровались.