На всю дальнейшую жизнь - Лев Правдин

— Ага. Понятно. На бога, значит, уповаете. По божественным планам…

Его спутники, как по команде, рассмеялись, но, видать, не оттого, что смешно, а так у них спланировано: при случае высмеять Крутилина. Такой случай подошел. Посмеялись. А один из них сказал:

— Директиву из небесной канцелярии дожидаться станете?

Не обратив на это никакого внимания, Крутилин твердо сказал:

— Штуки эти нам известны. Сеять начнем, как земля провянет.

— Штуки! — торжествующе воскликнул Шонин. — Не те слова говоришь. Мы не можем ждать природных милостей. С ней, с природой этой, бороться надо насмерть. Задумали мы дело рисковое, да трусы в карты не играют. А весну мы обманем. Сеять начнем, как только сойдет снег.

— В грязь?

— Сей в грязь — будешь князь!

— С лукошком?

— Обязательно! Пока вы соберетесь, мы уж половину засеем.

— Дедовский способ.

— Был дедовский, станет передовой.

— Все может быть, — проговорил Крутилин, — а только думается мне, что старый способ не станет передовым.

— Это как сказать.

Сунув руку в карман с таким видом, будто там у него запрятан тот главный козырь, которым он намеревался сразить своего противника, Шонин горделиво усмехнулся.

— Вот! — строго выкрикнул он, выхватывая плотно сложенную газету. — Если еще до вас не дошло, то вот вам от нас подарок.

Шонин — изворотливый, удачливый — почитал землю, как богатого, но прижимистого отца, сорвать с которого что-нибудь — дело нелегкое. Тут надо очень постараться и без обмана не обойтись. И он старался, не разбираясь в средствах, все они были для него хороши, особенно если начальство одобряло.

Поэтому он первым в районе ухватился за сверхранний сев, хотя понимал, что способ этот ничего хорошего колхозу не даст. Но его предложил сам секретарь обкома как действенное средство против засухи и суховеев. Газета, в которой все это напечатано, провозгласила лозунг, очень похожий на русскую пословицу: «Сей в грязь — будешь князь». Только похожий, потому что не было здесь ни народной мудрости, ни мужицкого трудного опыта. Это было чисто канцелярское измышление, к которому сейчас же примкнули подхалимы и научно все обосновали. Появились даже статьи, пропагандирующие новый метод, подписанные известными учеными. Дрогнули и не такие, как Шонин.

По всей засушливой области началась подготовка к сверхраннему севу в грязь.

Очень скоро сообразив, что к: чему, Шонин развернулся вовсю. Дело поставил широко, и людям несведущим могло показаться, что с хорошим хозяйственным размахом и расчетом. У него уже была создана из стариков бригада сеяльщиков. Сеяльщики с лукошками ходили по снегу, рассевали пока вместо зерна песок — тренировались. Примчались фотографы, и уже во всех газетах появился старик с бородой, отнесенной ветром к плечу, и с лукошком на шее.

Вот именно эту газету Иван Шонин и выбросил как главный свой козырь.

На замечание Крутилина, что ничего хорошего из этого не выйдет, он так же залихватски спросил:

— Ты, значит, против руководящих указаний?

Нет, Крутилин, не против указаний, но ведь насчет сева в грязь никаких указаний не было. Просто был совет.

— Совет. Чей?

Крутилин ничего не ответил. Если ты уверен в своей правоте и видишь, что противник ни в чем не уверен, то молчание — лучший ответ. Ведь если нет веских доказательств, то не подберешь и возражений. Конечно, Шонин не очень-то, видать, уверен в себе. Должна же у человека остаться хоть капля совести?

— Ты, значит, против науки? — не унимался Шонин.

Тут уж Крутилин не вытерпел:

— Да какая же это наука, которая идет через приказ, которая выращивается не на земле, а в кабинетах?

— Ну уж это ты загнул, так загнул! Смотря какой кабинет! — Тут Шонин как-то подтянулся и даже погрозил пальцем.

И на угрожающий шонинский палец Крутилин не глянул. Он громко, чтобы все услыхали, проговорил:

— Ох, Иван, крученый ты человек. А только, сколь ни крутись, землю не обманешь, весну не обойдешь. С природой нам соображаться надо, как велит партия. А тут установка твердая: посеять все машинами, в короткий срок и обеспечить высокий урожай. Было все это у нас и не так еще давно: отцы-деды наши из лукошка спокон веков сеяли, да что-то в князья ни один не вышел. А из грязи век не вылезали. Теперь, спасибо Советской власти, сняли с мужицкой шеи это лукошко, а Шонин снова его прилаживает на старое место. Не заладится это, не та нынче шея у мужика.

— Бона тебя куда занесло, — торжествующе и грозно выдохнул Шонин. И к колхозникам: — Все слышали?

Не получив ответа на угрожающий свой вопрос, Шонин еще что-то приготовился сказать, но тут Роман понял, что пришла пора осадить зазнавшегося председателя.

— А газеты, надо не только читать, но еще и понимать, что читаешь.

— Ага! — воскликнул Шонин, никак не ожидавший возражений. — Кто таков? Это что такое за человек?..

Он как-то боком, по-петушиному пошел на Боева, и бородатые его спутники двинулись за ним, угрожающе поигрывая плечами.

— Корреспондент это, — впервые засмеялся Крутилин, предвкушая неминуемое шонинское поражение. — Корреспондент и уполномоченный райкома.

Но и тут вывернулся находчивый председатель: он тоже заиграл плечами, но уже совсем не угрожающе, а скорее угодливо, и, подойдя к Роману вплотную, протянул руку с таким радушием, словно несказанно был осчастливлен приятной встречей.

— Желательно мне, — проговорил он, хотя и приветливо, но в то же время с некоторым высокомерием или вызовом, — желательно с вами познакомиться и иметь сурьезный разговор…

— А знамя-то зачем? — спросил Роман строго и даже осуждающе. — Знамя надо уважать, а вы его в пыли треп лете.

— Свернуть знамя, — приказал Шонин.

— Ну вот, теперь начнем разговор о весне, — сказал Роман и — к Крутилину: — Зови гостей в хату, Илья Иванович.

Старик Исаев распахнул тяжелый сторожевский тулуп. Теплая ночь стояла над землей, и будто не тучи, а мохнатый тулуп обволакивает весь мир, и в тишине громче слышится, как гремят ручьи, сбегая с пригорков.

Из общежития доносятся приглушенные голоса. Исаев крутит головой: беда, до чего Шонин горяч! А наш — как дуб. Не сломишь. Как он Шонину-то: «Совесть надо перед государством иметь». А тому все смех: «Победителей, говорит, не осуждают». Победитель. Сколько хлеба колхозникам недодал, обман свой прикрывал. Конечно, — думает Исаев, — наш-то Крутилин своего поту не жалеет, это верно, но уж и чужого выжмет, дай бог ему здоровья. Кто тут хуже, кто лучше, ни хрена не разберешь.

Весенняя ночка хотя и не особо долгая, однако все передумаешь-передремлешь, пока холодная зорька ознобит. Зорька ознобит, зато денек согреет. Дни-то шибко горячи пошли. И что ни день, то новое удивление.

Умаявшись от беспокойных ночных дум, Исаев поправил сползающий с толстого овчинного плеча ремень берданки и поуютнее прислонился к стене амбарчика. Приятно хрустнула под валенком хрупкая ледяная корочка. Подмораживает — утро близко.

Из степи тянет разными ветрами: то холодком потянет, то вдруг пойдет теплая струя, душистая, как из перезимовавшего сенного скирда. Удивительно, откуда берется такой сытный запах в талой весенней степи?

Разные ветры идут по степи, спокойные, родные, знакомые. Вот сейчас самое время и вздремнуть вполглаза по-заячьи, по-сторожевски. Исаев зевнул с такой крепкой сладостью, что даже слеза выжалась. Но он тут же распахнул глаза и беспокойно потянул носом. Керосин. С чего это вдруг в степи запахло керосином? Присмотрелся. В предрассветной непрочной темноте далеко, у самой дороги, рассмотрел бестрепетный веселый огонек. Откуда он взялся? В такое время? Горит, не дрогнет, словно в хате оконце. Что за история? Вечером ничего не было там, а сейчас — дом. Откуда?

Ничего не понимая, Исаев насторожился. Вот в степи возникли голоса. Люди шли не таясь.

Голоса приближались. Двое парней остановились на дворе, под фонарем, не зная, куда идти дальше. Исаев спросил из темноты:

— Вам чего?

— Нам воды, — ответил один из пришедших, встряхнув большим ведром.

Исаев вышел к ночным посетителям. Это были совсем молодые парни, по всей вероятности, трактористы. Одежда лоснилась от масла и пахла керосином.

— Вода у нас в колодце, — ответил старик не торопясь. — А вы откуда? Вижу огонь, а что такое — не знаю.

— Да ты что, дедушка Исаев, меня не узнаешь? — спросил один из пришедших. Старик присмотрелся:

— Да это Костюшка Суслов. А что у вас светится вроде окна?

— Тракторный вагончик у нас. Живем в нем, культурно отдыхаем. Там газетки у нас, и простынки, и все такое.

Исаев охнул:

— Ох ты. А простынки вам к чему?

— Для культуры же…