Аркашины враки - Анна Львовна Бердичевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ведь эти ее прогулки по стройплощадкам похожи на работу по схронам…
Я не поняла, о чем это.
Аркаша отключил гиперболоид от сети и посмотрел на меня покрасневшими заплаканными глазами. Я немедленно открыла форточку. И он объяснил про схроны: это у всех тайных агентов мира такой способ передавать секретную информацию. Когда нет ни телефонной, ни радиосвязи, можно прятать шифровки и фотопленки в заранее условленных местах, например в поленницах или в дырявых ведрах среди мусора.
Я никогда не любила детективных и шпионских романов. Возможно, все из-за той же моей рассеянности. К странице десятой забывала, кто есть кто, и нужно было все время заглядывать в начало, чтоб разобраться в интриге. Так что Аркашины схроны стали для меня откровением. Я снова поверила, что он тайный агент.
И вот почему-то мне это очень не понравилось.
От мамы я знала отвратительное слово стукач.
Но и конкретные агенты, которые, как полные идиоты, тайно следили за моей больной мамой, для меня мало чем отличались от стукачей. Аркадий же Семенович был как бы моим дядей. Назвавшись груздем, он попал в мой кузов. Но если инженер Косых – почти стукач, то он мне – не дядя!.. Так я почувствовала всей кожей. И напряглась. Я набралась отваги и задала ему прямой, не риторический вопрос. (Сейчас странно даже, как просто и подробно Аркаша на него тогда откликнулся. Как будто ждал. Он стал отвечать и продолжал возвращаться к нему до самого 7 ноября, до самого важного в племени ХО всенародного праздника – шестидесятой годовщины ВОСР, то есть Великой Октябрьской Социалистической Революции).
Мой нериторический вопрос был таков:
– Товарищ инженер, вы что, правда тайный агент?..
И он ответил утвердительно, но не вполне. Он сказал:
– Был.
Тогда я задала еще вопрос, уточняющий:
– Вас завербовали?
– Нет, – ответил Аркадий Семенович.
Он, посмотрев на меня прямехонько, снова повторил:
– Нет. Меня не вербовали. Всё вышло из-за валенок и по блату.
Так Аркадий Семенович Косых начал рассказывать истории своей жизни.
Как сейчас помню, он рассказывает и рассказывает и одновременно точит карандаши. Достает их, ломаные и обкусанные, простые, химические и цветные из всех закутков и ящиков верстака, и затачивает. Остро-остро. Мастерски. Так на моем веку только мама умела.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ, О ЮНОСТИ АРКАШИ– Я родился в Вятской, то есть в Кировской губернии, в деревне Рябово, между прочим, на родине «Трех богатырей». Картину знаешь? В Третьяковке висит. Автор Васнецов Виктор Михайлович, из потомственных вятских священников. Вместе с братом Аполлинарием они вышли в большие живописцы, за что и получили от царя дворянство с поместьем в нашем Рябове.
Отец мой Семен Аввакумович Косых был изначально старовером, но сделался революционером. К нам при царе всяких бомбистов-анархистов из Питера ссылали, вот папа и увлекся. На маме отец женился уже читателем Карла Маркса, но сразу после свадьбы загремел на Первую мировую. Как мама рассказывала, с войны прибыл с двумя Георгиями и с контузией, отлежался и отправился воевать за власть Советов. Только его и видели… Вернулся в Рябово из Средней Азии, когда ему стукнуло сорок лет, весь продырявленный, припадочный и в орденах. Одного уха почти что нету. Грозен и горяч. Сгоряча они с мамкой в двадцать четвертом году меня родили, но продолжать в том же духе не стали, может, сил не хватило. И полюбили меня, единственного, оба без памяти. Каждый по-своему. Папа любил и лупил, мама любила и лечила. И кормила. Был я отрок болезненный, ленивый, толстый, кучерявый и хитрый. И счастливый. Да, счастливый… Шлялся по рощам нашим березовым и в ус не дул. Научился на гармошке пиликать, по праздникам и на свадьбах чуть не с десяти лет мне овсяную бражку и шаньги картофельные подавали. А по будням я озорничал в школе, но читать выучился и полюбил. Хорошая была школа, чистая, деревянная, построенная еще братьями Васнецовыми. В коридоре висели репродукции васнецовских картин. Может, поэтому и полюбил я уроки рисования. У меня получалось! Сталин-Ленин-Карлмаркс-Энгельс – все сразу и в профиль, за пять минут, как по трафарету – пожалуйста!.. Или натюрморт – буханка хлеба, водка, селедка, луковица и отцовская красноармейская фуражка… легко! На школьных выставках рядом с работами Васнецовых мои творения висели в рамочках.
Нравилась мне эта легкая жизнь. Выцыганил у отца, чтоб он мне еще фотоаппарат «ФЭД-1» купил. Он его из города привез, и моими успехами в фотоискусстве всегда восхищался.
Так я рос – битый, сытый, ленивый и счастливый. Да, счастливый… Но на шестнадцатом году моей жизни пришла в Рябово повестка о трудовой мобилизации неженатого мужского населения. Всех дружков моих родители попрятали, а мой отец, пламенный коммунист без уха, меня в эту мобилизацию записал. Несмотря даже на то, что, во-первых, я еще был беспаспортный, а во-вторых, был я у мамы единственный сын, и она ревела по мне, как по убитому. Еще двоих сопляков по соседним деревням отыскали. И повезли нас, трех богатырей, на подводе из Рябова в город Киров, дальше – по железке, кого куда.
Я попал на север Западного Урала, на стройку комбината большой химии. Научился не закусывая пить гидролизный спирт, который в первом же построенном цехе начали выпускать цистернами, проявил первые робкие способности к картежной игре, но, сразу же проиграв зэкам гармошку, помню, расстроился и в игре разочаровался. Так что фотоаппарат «ФЭД-1» отстоял, не пропил и оказался на всю стройку единственным фотографом. Меня стали беречь. Тут Финская война грянула, пайку урезали, а смену увеличили, оголодал я и покрылся волдырями… Решил: как-то выкарабкиваться пора. Ведь помру я, и скучно помру, ничего не повидав. Даже на войну не попаду! Я ведь и так был мобилизованный, но – мобилизованный на труд, не на подвиг, военком как от мухи от меня отмахнулся. Что делать?
Придумал написать отцу письмо. Раз он меня, как раба на галеры, сюда отправил, пусть сам и выручает. Из Рябова я приехал еще по зиме, в хороших пимах – в валенках хоть и старых, но тщательно отцом подшитых. На заводе мне б/у (бывшие в употреблении) спецодежду и рабочие бахилы на резиновом ходу выдали. А белые пимы стоят у койки. Я, хоть и похудел, хоть и волосы линять стали, хитрым-то остался! Взял чернила да и нарисовал на валенках что-то вроде пауков, а подошвы с задниками вовсе зачернил. Те же чернила развел водой пожиже и синяки изобразил под глазами. Достал свой «ФЭД-1», сфотографировал валенки. И себя самого со штатива автоспуском снял – голова немытая, сам полумертвый, босиком на койке сижу, на ногах волдыри настоящие.
