Аркашины враки - Анна Львовна Бердичевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну и что? А вот то! Та самая его женщина, которую он сам выбрал, ему не далась. Он её не прошёл. Не оставил позади. Не освободился.
А вот её, Августу, он, что ли, пройдет? Освободится? Уйдёт, не оглянувшись.
Да как он смеет!
Она не помнила, чтоб когда-нибудь всерьёз ревновала. Сейчас это стряслось. И было это похоже на удар. И хотелось ответить ударом. Августа похолодела, подтянулась, взяла свою рюмку, снова оказавшуюся полной, и выпила одним глотком.
Профессор что-то почувствовал, покосился.
И тут, наконец, из бездны времени, которого на самом деле нет, у Августы в голове начал звучать забытый, захлёбывающийся, сиплый голос: «Правило раз – бей первым! Правило два – смотри ЕМУ в подбородок! И никогда – в глаза! Правило три – исчезни! Есть только противник!..»
Сколько всего было правил?..
Вот оно и развернулось – воспоминание, которое мучило её в начале вечера, когда Профессор прикоснулся к ней в поисках третьего глаза. (Как это важно – прикоснуться, войти в контакт. Это больше, сильнее, чем удар. Проникновение – вот что это такое. Вот она, его техника, вот оно, его коварство, похожее на нежность!)
Да, воспоминание… Память сама выбирает. Воспоминание вернулось, потому что круг замкнулся. Что-то в ее жизни окончательно завершилось, вот беда… Или счастье?.. Освобождение…
Профессор всю ночь читал Августе лекцию о том, о чём говорить не боялся. О технике. Не о любви, только о технике. Ох уж эта подмена, этот «жалкий приют разбитого сердца»!
Тот, другой, из юности – тоже говорил о технике.
Техника бокса
…Августа всё еще была по-деревенски румяна, но она уже училась в университете, на вечернем, а с раннего утра работала на подземном заводе, в глухом лесу. Каждое утро она садилась в автобус для рабочих, и каждое утро к ней стал подсаживаться или вставать рядом угрюмый дядька. От него разило перегаром. Он был несомненный алкаш, работал в одном цехе с Августой. Даже непонятно было, кем могла работать на военном да еще химическом производстве такая пьянь. Оказалось – кем-то в бойлерной. Но в своём далёком и сияющем прошлом дядька был боксёр. А потом его побили. Вчистую. Навсегда. «Однозначно» – так он сказал.
И вот каждое утро, неотвратимо, он пробирался сквозь набитый людьми автобус к Августе и начинал делиться с нею техникой бокса. Он, не переставая и не сбиваясь, говорил об особо действенных ударах и сериях, он показывал их Августе, иногда входя в раж, он к ней даже едва прикасался, всякий раз извиняясь. Он знал всё или почти всё о пике формы, о весе и о том, как его нагнать (с помощью пива и сметаны) и согнать (с помощью мочегонных и скакалки), о хитростях, о подлостях судейства, о поражении и победе. Почему он выбрал ее? Тайна… Вряд ли он сознавал, с кем говорит.
Были еще такие правила: «Не гордись!» и «Не убей!». Никогда этот дядька Евангелие не читал. Это были его собственные, новые, следующие слова. После «бей первым» и «не смотри в глаза».
И был удар, который дядька аккуратно продемонстрировал на Августе однажды: чуть снизу в подбородок, абсолютно параллельно нижней челюсти. Абсолютно параллельно… Удар, который надо было знать, чтобы им не пользоваться. Потому что он смертельный. «И челюсть сломаешь, и мозги выбьешь…» Говоря «мозги», ударение он ставил на «о». Возможно, именно этим ударом ему когда-то и выбили мозги… А он этот удар знал, знал… Вот только воспользоваться им не мог. Потому что не хотел.
Никогда в жизни Августе не пригождался его урок. Вот только сейчас, только сейчас… Чтоб не убить и не убиться самой… Ну, вот… Отпустило… Она пожалела того дядьку, она простила Профессора. Она рассмеялась.
Профессор смотрел на неё, смотрел, понимая всё, то есть – ничего не понимая, но зная об этом. Ах, как он смотрел на нее сейчас…
Наконец он поднял рюмочку и сказал:
– За тебя, Августа. Вот мы и прожили нашу с тобой счастливую жизнь.
Оказывается, он всё-таки помнил, как её зовут.
Над бескрайними болотами Баскервилей раздался чудовищный вой. Это закончились ночные танцы, и посетители потянулись по домам. В зале официанты стали тушить фонарики. Профессор с Августой уходить не спешили. Наконец зал совсем опустел, и они заметили, что сидят в предрассветный час на поле битвы после битвы. Хлам и гарь войны, из которых Гуга соорудил свою «Собаку», стал проступать со всех сторон.
Они поднялись. Профессор расплатился с официантом, они поблагодарили друг друга, как заговорщики, и официант погасил голубой бумажный фонарик.
Зыбкий свет забрезжил на веранде. И в этом полумраке перед рассветом Августе почудились две знакомые фигуры. Это были Солик и Темо. Профессор тоже их увидел и, проходя мимо, остановился. Он смотрел на своих верных гвардейцев без всякого раздражения. Он их ждал.
«Вот кого он любит на самом-то деле, – подумала Августа. – И не бросит их. И полетит ради них хоть куда. И мы не увидимся больше».
Она заплакала. Слава богу, кажется, никто не заметил. И поехала в аэропорт вместе со всеми.
Профессор с Августой сидели на заднем сиденье все той же «Чайки», он всю дорогу держал ее руку. У выхода на посадку Темо отдал Профессору кейс и зонт, а Солик перекрестил.
И он улетел в Женеву на Международный конгресс по сверхпроводимости. От всего. От всех улетел. Готовый вернуться или не вернуться никогда.
Октябрь 2001
