Проклятие Пелопа (сборник) - Анатолий Шендерович

Джанчотто был честолюбив, крепок духом и после смерти отца намеревался быть правителем Римини. И хотя вида он был безобразного и калека, мессер Гвидо только его одного желал сделать мужем своей дочери, больше, чем кого-либо из его братьев. И мессер Гвидо поступил по данному ему совету: в назначенный день для свадьбы с мадонной Франческой в Равенну прибыл Паоло, брат Джанчотто, мужчина красивый, вежливый и обходительный.

Дама, которая знала Паоло, указала на него Франческе, сказав: „Вот он станет тебе мужем“. Бедная женщина поверила этому и уехала в Римини, полюбив Паоло, а об обмане не знала до утра, когда с ее ложа встал Джанчотто. Но Франческа только сильнее укрепилась в любви к Паоло. А чтобы до измены дошло, что весьма возможно, о том я не слыхал, разве только у этого Данте. Хотя я принимаю его слова за выдумку, а не за то, что известно доподлинно…»

Кто здесь прав, кто и о чем знает «доподлинно», сказать трудно. Доподлинно известно другое – свой последний приют изгнанник Данте нашел у племянника бедной Франчески, нового сеньора Равенны Гвидо Новелло да Полента.

«Наука и жизнь», 2001, № 8.

(Из цикла «Исторические миниатюры»)

От любви до ненависти

Текст под этим названием был опубликован мной в 2008 году в журнале «Знамя» (№ 11). Тема неувядающая, и я решил снова вернуться к ней, сделав лишь незначительные поправки.

В начале шестидесятых я, тогда молодой инженер, ехал в командировку в Воронеж. Хмурое февральское утро. Поезд уже подъезжал к городу, но почему-то замедлил ход; пассажиры, готовые к выходу, высыпали из своих купе в коридорчик вагона и тоскливо посматривали в окна, за которыми виднелся бескрайний снежный покров с кромкой чернеющего на горизонте леса. По снегу шел мальчик. Он с трудом вытаскивал ногу из снежной целины, высоко поднимал ее, делал шаг, по пояс проваливаясь в снег, потом вытаскивал из снега другую ногу… «Бедняжка!» – вздохнула какая-то женщина, стоявшая рядом со мной, и тут же я услышал с гордостью сказанные слова: «Вот это снег так снег! Нигде в России нет такого снега, как у нас!».

Я оглянулся. Чуть позади стоял дородный мужчина в накинутом поверх тренировочного костюма пиджаке. Он гордо улыбался. Несомненно, это был настоящий патриот города Воронежа. А может быть, и всей Воронежской области…

Настоящий – не настоящий

Вот уже в течение нескольких столетий, с тех пор, как в Россию пришло слово «патриотизм» – по свидетельству Этимологического словаря Фасмера, впервые упоминается в документах Петра Первого, – не прекращаются ожесточенные споры по поводу этого понятия. Не столько по поводу самого понятия, сколько в связи с его использованием. Любая критика законов и порядков в родном отечестве, любые указания на нелепые, если не дикие обычаи, царящие на его просторах, немедленно вызывают отпор со стороны его, отечества, ревнителей, называющих себя патриотами: ведь они любят свою родину и не могут принять никаких обвинений в ее адрес. Критики тоже любят родину, но они хотят сделать жизнь своих соотечественников лучше, потому и критикуют. И те, и другие называют себя подлинными патриотами, в отличие от своих оппонентов, видимо, патриотов не подлинных.

Вечное перетягивание каната:

Настоящий – не настоящий;

Подлинный – не подлинный;

Истинный – ложный;

Извращенный – не извращенный;

Фальшивый – искренний.

Этими антитезами переполнены нескончаемые (и, как правило, бесплодные) дискуссии о патриотизме, одна из которых однажды – на радио «Эхо Москвы» – закончилась едва ли не отчаянным восклицанием Светланы Сорокиной: «Так что же такое патриотизм?!».

На этот вопрос сложно дать однозначный ответ. Правда, существуют словари, и они практически единодушно толкуют патриотизм как преданность и любовь к своему отечеству:

«Патриотизм… Преданность и любовь к своему отечеству, к своему народу». С. И. Ожегов и Н. Ю. Шведова. Толковый словарь русского языка.

«Патриотизм [< гр. patris – родина, отечество] – любовь к родине, преданность своему отечеству, своему народу». Словарь иностранных слов.

На самом деле все не так просто. Соединенные союзом «и», эти два слова – «преданность» и «любовь» – выглядят здесь едва ли не синонимами, словно они одинаковы в своем отношении к Родине-матери. Как хорошая пара гнедых, они дружно несутся в одной упряжке патриотизма…

Дружно ли?

Любовь бескорыстна и безоглядна, она любит Отчизну такой, какая она есть, со всей ее неустроенностью, от которой так хочется избавиться.

Преданность ревнива и воинственна, она недоброжелательно косится на соседей и во всем, в том числе и в ее неустроенности, видит происки врагов, направленные против любимой Родины.

Им непросто в одной упряжке патриотизма, этой паре гнедых, – у них в головах разное представление о пути, по которому они скачут.

Разное представление и у нас, граждан своей Родины.

Не так давно в одной статье в «Независимой газете» была сделана очередная попытка проследить, «когда и почему слово „патриот“, казалось бы, не подразумевающее негативной эмоциональной окраски, такую окраску обретает». Статья называлась «Патриотическая анатомия» – не очень удачное название, замечу, так как авторы, очевидно, хотели показать анатомию патриотизма, а не патриотическую анатомию, каковая, к слову сказать, и в самом деле существовала как составная часть расовой теории нацистов…

Свой исторический экскурс авторы начали с XVII века, когда стало возможным появление либеральной оппозиции (Англия); до этого в сословном государстве понятия «отечество» и «государство» отождествлялись, причем символом государства был монарх. С возникновением оппозиции понятие «патриотизм» актуализировалось, им стали пользоваться и власть, и ее антагонисты. Выражаясь современным языком, и те, и другие «тянули одеяло патриотизма на себя», что не могло не повредить самой ткани этого «одеяла». С этого времени ткань «одеяла» стала ветшать и расползаться, а дотоле почти безупречный статус патриотизма начал заметно снижаться.

Однако в массовом сознании понятие «патриотизм» оставалось намертво спаянным со словами «любовь к родине». Поэтому слово «патриотизм» воспринимается массами безусловно с положительным знаком, представляя собой, таким образом, огромную силу.

Власть по достоинству оценила это ставшее огромной влиятельной силой слово и всегда старалась поставить его на службу своим интересам. Любую критику, любое выступление против власти всегда можно представить антипатриотичными, а следовательно, – выступлениями против Родины, проще говоря – предательством.

Марк Твен – устами своего героя, янки из Коннектикута, – убедительно показал циничность апелляции власти к патриотизму:

«…я понимаю верность как верность родине, а не ее учреждениям и правителям. Родина – это истинное, прочное, вечное; родину нужно беречь, надо любить ее, нужно быть ей верным; учреждения же – нечто внешнее, вроде одежды, а одежда может износиться, порваться, сделаться неудобной, перестать защищать тело от холода, болезни и смерти. Быть верным тряпкам, прославлять тряпки, преклоняться перед тряпками, умирать за тряпки – это глупая верность, животная верность…».

Но граждане, которые видят, что политические одежды его страны износились, и хотят их обновить, как правило, оказываются в меньшинстве. Тем легче задача власти: опираясь на легко манипулируемый патриотический слой общества, она без труда расправляется со своими оппонентами.

Сэмюэль Джонсон и его «негодяи»

С тех пор как в результате перестройки на книжных прилавках оказалась масса недоступной прежде литературы, известная ранее (используя метафору Жванецкого) «тонкому слою интеллигенции» знаменитая фраза Сэмюэля Джонсона: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя» – пошла, как говорится, в массы, и теперь ее не цитирует разве что только ленивый. Да и в «тонком слое» фразу эту кому только не приписывали. В основном Льву Толстому, известному своим непримиримым отношением к патриотизму. Толстой даже внес это изречение в свой «Круг чтения». Так что с легкой руки Сэмюэля Джонсона негативная эмоциональная окраска патриотизма упала до самой низкой отметки: в глазах многих из тех, кто чужд охранительному складу мышления, слова «патриот» и «негодяй» стали почти синонимами.

Но, разумеется, такая синонимичность устраивала далеко не всех. Один филолог патриотического, скажем так, умонастроения решил прочитать статью с этой фразой в подлиннике. После многотрудных поисков он обнаружил нечто для себя поразительное (прошу прощения за пространную цитату):

«Высказывание (о патриотизме как последнем прибежище негодяя. – А. Ш.) принадлежит английскому критику, лексикографу, эссеисту и поэту Сэмюэлю Джонсону, жившему в XVIII веке. В подлиннике оно звучит так: „Patriotism is the last refuge of a scoundrel“… Вот в чем смысл фразы: не все пропало даже у самого пропащего человека, отвергнутого друзьями и обществом, если в его душе сохраняется чувство Родины, в ней его последняя надежда и спасение. Добавлю к этому, что английское слово „refuge“ (прибежище, пристанище) имеет ряд значений, пропадающих при переводе на русский язык, а именно: спасение, утешение. То есть не просто прибежище, а спасительное прибежище. Кстати, отсюда идет и другое английское слово „refugee“ – беженец, эмигрант».