Проклятие Пелопа (сборник) - Анатолий Шендерович

«Высказывание (о патриотизме как последнем прибежище негодяя. – А. Ш.) принадлежит английскому критику, лексикографу, эссеисту и поэту Сэмюэлю Джонсону, жившему в XVIII веке. В подлиннике оно звучит так: „Patriotism is the last refuge of a scoundrel“… Вот в чем смысл фразы: не все пропало даже у самого пропащего человека, отвергнутого друзьями и обществом, если в его душе сохраняется чувство Родины, в ней его последняя надежда и спасение. Добавлю к этому, что английское слово „refuge“ (прибежище, пристанище) имеет ряд значений, пропадающих при переводе на русский язык, а именно: спасение, утешение. То есть не просто прибежище, а спасительное прибежище. Кстати, отсюда идет и другое английское слово „refugee“ – беженец, эмигрант».

К сказанному следует добавить, что статья Сэмюэля Джонсона, написанная в 1774 году, называлась «Патриот», а подзаголовок ее гласил: «Обращение к избирателям Великобритании». Пафос же всей статьи заключался в том, что в парламенте страны должны заседать только патриоты, ибо только они могут по-настоящему заботиться о гражданах Великобритании и представлять их в высшем законодательном органе…

Вот так! То-есть, торжествовал филолог, решительно ничего из того, что мы повторяем на все лады, из текста писателя не следовало.

Обычная вещь. Даже в разговоре с близким человеком мы то и дело восклицаем: «Да нет же, я имел в виду совсем другое!». Что уж говорить о написанных текстах, за которыми огромным шлейфом тянутся порой самые немыслимые интерпретации.

Замечательные разыскания эти вдохновили многих. Одна молодая поэтесса призналась, что после них «словно камень с души упал». Думаю, не только у нее.

Знаменитый эссеист и лексикограф Сэмюэль Джонсон и его «негодяи» в глазах людей патриотического склада, казалось, были реабилитированы.

Однако вскоре сама эта интерпретация слов Сэмюэля Джонсона стала предметом новой дискуссии. Его оппоненты упрекали исследователя за пристрастный взгляд на смысл фразы, за лирико-поэтический парафраз, который он сделал из чеканной формулы Джонсона…

Не вдаваясь в детали интерпретации филолога, я готов согласиться с его точкой зрения, коль скоро она согласуется со всем контекстом статьи Джонсона. Готов даже допустить, что знаменитый лексикограф Сэмюэль Джонсон именно это имел в виду.

Но слова имеют свою судьбу. «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется».

Прошло небольшое время, земная ось еще немного наклонилась, произошло множество событий в разных странах и на континентах, человечество одолело еще несколько ступеней своего драматического пути, и… фраза Джонсона приобрела другой смысл. Парадокс – может быть, неправильно прочитанная (или неправильно понятая, что одно и то же) фраза вошла, что называется, без зазоров, в сознание многих людей как нечто само собой разумеющееся. В краткой и афористичной формуле Джонсона многие увидели именно то, о чем они размышляли и что их тревожило. Именно в этом смысле ее не раз цитировали, в том числе и Лев Толстой, и Гюстав Флобер, и даже Марк Твен, тоже неплохо знавший английский язык.

Очень скоро, оказавшись на другой почве, «неправильно» прочитанная фраза стала весьма злободневной и актуальной. Она зажила своею собственной жизнью и – в ее «искаженном» смысле, увы – стала подтверждаться практикой. Достаточно вспомнить, что на своей ранней стадии вхождения во власть немецкие «наци» цинично опирались на болезненно переживавшие поражение страны люмпенизированные слои населения Германии, разоренной после Веймарского мира. Апелляция к патриотическим чувствам, к тем, для кого патриотизм стал последним прибежищем, сделала свое дело. «Делаю ставку на негодяя», прямо говорил один из главарей нацистов Герман Геринг. Расчет нацистов – жизнь подтвердила это – оказался верен.

«Образованные» люди

20 апреля 1832 года либеральный российский цензор Александр Васильевич Никитенко записал в своем дневнике:

«В настоящее время у нас в России есть, так сказать, средний род умов. Это люди образованные и патриоты. Они составляют род союза против иностранцев, и преимущественно немцев. Я называю их средними потому, что они и довольно благородны и довольно просвещенны: по крайней мере они уже вырвались из тесной сферы эгоизма. Но они сами себе не умеют дать отчета: хорошо ли безусловное отвержение немцев? Они односторонни и, действуя по страсти, разумеется, увлекаются дальше надлежащих границ. Большая часть людей этих из ученого сословия.

Немцы знают, что такая партия существует. Поэтому они стараются сколь возможно теснее сплотиться, поддерживают все немецкое и действуют столь же методически, сколько неуклонно. Притом деятельность их не состоит, как большею частью у нас, из одних возгласов и воззваний, но в мерах. Эта борьба может при случае иметь вредные последствия. Она будет у нас не между сословиями и партиями, как во Франции, сражающимися за идеи, а будет племенная, что всего хуже для России многоплеменной».

Следует напомнить о непосредственной причине подобных умонастроений, о которых писал Никитенко. В самом начале 30-х годов XIX века в Европе, и в России в том числе, свирепствовала холера. Въезд в обе столицы был воспрещен. Любители Пушкина и пушкинисты знают об этой эпидемии хотя бы потому, что из-за холерного карантина поэт просидел в Болдине всю осень, благодаря чему появились на свет многие замечательные его произведения.

Но что русскому (по крайней мере, любителю пушкинского творчества) здорово, то немцу смерть. В данном случае поговорка оказалась, увы, не пустой фразой. Вспыхнули холерные бунты. Были они и в столичном Петербурге. Темные толпы громили больницы, избивая врачей, которых народ обвинял больше всего, считая их разносчиками болезни. Среди врачей, естественно, было много инородцев. И, прежде всего – немцев…

Эти и связанные с ними события и побудили Никитенко сделать приведенную выше запись.

На мой взгляд, эта запись достойна того, чтобы прочитать ее внимательно, слово за словом: она отвечает на многие вопросы, которые и сегодня волнуют нас и которые стали предметом данной статьи.

Слово «патриот», как уже отмечалось выше, было в ходу в России уже более века, со времен Петра Первого. И уже успело приобрести если не негативную, то ироническую, едва ли не язвительную окраску («К военным людям так и льнут, – говорит грибоедовский Фамусов о женщинах. – А потому, что патриотки»).

Взгляд Никитенко серьезен и озабочен. Ведь эти патриоты, составляющие род союза против иностранцев, образованны, да к тому же по большей части из ученого сословия. И, тем не менее, они – средний род умов: они односторонни и не умеют дать отчета – хорошо ли то, что они намерены делать. И борьба с инородцами (в частности – с немцами) может вылиться в борьбу племенную, «что всего хуже для России многоплеменной».

Как с очевидностью следует из слов Никитенко, он судил здраво и видел очень далеко. Почти два века спустя его предостережения по поводу действий патриотов звучат более чем актуально. Межплеменная рознь, называемая сегодня межэтническими конфликтами, не только не угасла, но вовсю полыхает, усердно раздуваемая патриотическими сотрясениями воздуха.

Мне хочется обратить внимание еще на одно слово из записи нашего замечательного цензора (оно хотя и выделено у автора курсивом, но взгляд читателя при беглом прочтении мог не зацепиться за него) – средний род ума патриота, образованного и довольно просвещенного человека.

Не уверен, что мы сегодня адекватно понимаем хотя бы половину написанного полтора-два века назад текста: язык живет своей, самостоятельной жизнью, слова теряют старые смыслы и приобретают новые (фраза Джонсона лишний тому пример). Вот почему я не могу с уверенностью говорить о том, что именно подразумевал Никитенко под словами «средний род умов». Могу сказать лишь, что, размышляя над этим словосочетанием, я невольно вспомнил слово «образованщина». И всё стало на свои места – подумалось, что именно такого рода людей имел в виду Никитенко.

Слово это пущено в оборот Солженицыным. Очень меткое слово. На мой взгляд, оно как нельзя лучше характеризует человека, получившего образование, даже высшее, пускай даже не одно, но чаще всего не очень глубокое, а самое главное – лишенное каких-то нравственных оснований, совершенно необходимых в человеческом общежитии. В своих «Опытах» Монтень писал: «Тому, кто не постиг науки добра, всякая иная наука приносит лишь вред». Мне кажется, что образованщина – это как раз те, кто не постиг науки добра. Это и есть люди «среднего рода ума».

Их особенно много среди политиков – или политиканов, если угодно.

Их очень много и среди так называемой творческой интеллигенции.

На просторах распадающейся советской империи и всего восточного блока образованщина выдвинулась на авансцену истории, неутомимо внося в массы идеи патриотизма и национального самосознания, которые – где в большей степени, где в меньшей – привели к кровопролитию, продолжающемуся и по сей день.