Человек. Образ и сущность. Гуманитарные аспекты. Современный человек. Движение к пасторали? - Наталья Пахсарьян

Со всей очевидностью это проявляется в области высокой моды. В сфере высокой моды не потребитель ведет за собой кутюрье и дизайнера, а, напротив, кутюрье и дизайнер ведут за собой массы потребителей.

Очевидно, что биокультура, как глобальная пастораль, требует своих теоретических и политических «кутюрье», способных обнажать глубинные корни новых типов мышления, способных ставить «взрывы» творческого сознания на службу воспроизводства условий жизни и утверждения длительности как времени цивилизации.

Утверждение биокультуры как всеохватывающей формы цивилизационного бытия открывает пути формирования константных оснований цивилизации, которые уже не могут «выходить из моды». Выявление реальных констант цивилизационного бытия – это знак истинного мышления. Исторически философская мысль искала исходные константные принципы истинного мышления применительно к принятию цивилизационных решений.

Классическая философия, например в лице Иммануила Канта, показала, что в условиях признания априорных универсальных принципов морали и разума возможно достижение состояния вечного мира. Казалось, что безусловный приоритет морали и разума, а значит, и последовательность обоснованных решений должны обеспечить нормальную цивилизационную эволюцию человечества.

Жизнь, однако, опрокинула рассудочные построения, в том числе и те, которые, казалось бы, должны были привести к вечному миру на нашей планете. Вместо вечного мира человечество погрузилось в пучину разрушительной Второй мировой войны.

Возникает проблема понимания того, что произошло с человечеством и лишило его здравого смысла. И как следует понимать цивилизационную мудрость?

К войне до «самого конца» влекут человека его собственная страсть и видение конечной цели истории. Поскольку такие видения оказываются разными, то конец истории может обрести свой досрочный результат.

Это происходит потому, что в качестве конечной цели истории предлагается цель какой-либо части человечества, а не человечества в целом. Истинной константной целью истории может быть только цель человечества как целого. Сегодня эта постоянная цель обретает свою видимую историческую форму. Такой постоянной, а значит, конечной целью истории становится глобальная пастораль, как процесс, который предполагает, во-первых, включение производства как действия техники в качестве составной части природного кругооборота, не создавая угроз его самодеструкции; во-вторых, ориентацию на формирование глобального субъекта, возникающего в результате гармонизации и синхронизации поведения стран и народов.

Проблема заключается в том, что ничто не может заставить человека двигаться этим правильным путем. Напротив, его непосредственные ближайшие интересы толкают на «проверенный путь» с его ограниченными цивилизационными горизонтами.

Чтобы встать на правильный путь, человек должен добиться самоидентификации с каждым «другим». И эту духовную операцию должен проделать каждый. Только так может родиться самоидентификация как реальное основание всеобщего утверждения норм универсального права и нравственного закона. В этом смысле человек должен одержать победу над самим собой. Будущее покажет, сможет ли человек выиграть эту самую важную в жизни современной цивилизации битву.

НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕТКИ К ТЕОЛОГИИ ПАСТОРАЛИ В АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ

Базовая интуиция философско-теологического отношения к природе в античности, по-видимому, артикулирована уже в известной апофегме первого греческого философа Фалеса, заметившего, что «все полно демонов» (πάντα δαιμόνων πλήρη, – Aristot., De An. 411 a7-8). Таким образом, были обобщены как эмпирический опыт наблюдений древних греков, так и рациональная рефлексия над ним, результировавшие в концепцию пандемонизма. Для этого типа сознания божественные начала природы не просто существовали, они были персонифицированы и непосредственно перцептуировались органами чувств человека. Мир и воспринимался и мыслился синкретично взаимосвязанным: природные духи, обитающие в водной стихии, деревьях, лесу, скалах и т. п., могли воздействовать на человеческие существа, вступать с ними в визуальное и речевое общение, как читаем, например, у Гомера и Гесиода, находиться среди людей, смешиваться с ними; были способны трансформироваться в человеческий образ, стать даже демонами-родоначальниками. Но и души умерших людей, в свою очередь, могли воплотиться в каком-либо камне, растении, дереве, животном (например, в собаке), звезде или даже созвездии, как полагали, в том числе, Пифагор и Платон.

Таким образом, все предметы, любая вещь могут иметь кроме видимой материальной формы и структуры еще и невидимую подавляющему большинству людей разумно-энергийную компоненту (как постоянную, так и временную), которая при некоторых условиях способна существенно влиять (положительно или отрицательно) как на мышление, так и на поведение человека, оказавшегося в сфере их восприятия.

В классической литературе «демон» (даймон, δαίμων) обозначает деятельного агента невидимого мира, который обладает сверхчеловеческой силой и может влиять как на жизнь и судьбу людей, так и на течение естественных процессов. Этимология слова «демон» не вполне ясна. В ее понимании существует три основных подхода. 1. Платон в «Кратиле», от глагола δαήναι – знать: «Из-за того, что разумны и знающие, они и названы демонами», – «ότι φρόνιμοι καί δαήμονες ήσαν, δαίμονας αύτούς ώνόμασε»; таким образом, демон – «разумный и знающий». 2. Известный еще древним грамматикам и принятый некоторыми современными исследователями подход, возводящий термин «демон» к корню, общему с глаголом δαίομαι, δαίνυμι, δατέομαι – «раздаю», «распределяю» (дары). Таким образом, демон – это распределитель, раздаятель (даров, δαιτύμαι – «раздаю»). Например, эпитет Зевса – «Даятель» (Έπιδώτης), Гадеса – «Равнодающий» (Ίσοδαίτης) и богов вообще – «дарители» (δωτήρες). 3. Принимаемая многими учеными этимология от корня διF, которая соответствует восточноарийскому dêva, daêva и daïvas (с переходом дигаммы в соответствующую носовую и с суффиксом μων – man); т.е. демон – это блестящее, светлое существо, Бог (http://www.wikiznanie.ru/ru-wz/index.php/ Демон).

Однако в когнитивном аспекте, по-видимому, все три подхода не исключают, а органично дополняют друг друга, создавая в целом образ могущественных божественных сил, существ, называемых Сократом в «Апологии» «либо богами, либо детьми богов» (Ap., 15d); он рассказывает об их постоянном позитивном воздействии на разные, как малозначительные, так и важные, события в своей жизни, благодаря чему, в том числе, он не раз смог избегнуть опасных ситуаций и даже смерти (Ap., 19c–20e).

При этом современные исследователи исключают понимание этого феномена как какой-либо субъективной болезненной галлюцинации, «голоса совести» или морального действия чего-либо вроде категорического императива, возвращаясь к сообщениям Платона и Ксенофонта, которые согласно свидетельствовали, что демон обращался к Сократу посредством «звука и знака» (φωνή καί σημεΐον) (см.: там же).

Не менее значительно тонкое, но существенное влияние этих демонических сил стимулирующе проявляется в буколических и пасторальных сценах, репрезентативно описанных Платоном в диалоге «Федр»10. Греческий гений – не только философ, но и один из величайших писателей в истории человечества, – в простых и при этом удивительно образных выражениях изображает идиллическую гармонию и взаимопроникающее единство, царившие в то время между человеком и окружающими его природными явлениями: «…Но где же ты хочешь, чтобы мы, усевшись, начали читать? – спрашивает Федр. – Сюда давай свернем, – отвечает Сократ, – и пойдем вдоль Илиса, а потом, где будет мниться (δόξῃ) подходящим, там, в тиши и покое, сядем. – В добрый час, кажется (ὡς ἔοικεν), – замечает его собеседник, – я случился (ἔτυχον) бос. Ты же так всегда. Легче ведь нам идти будет по водице, мочить ноги, и отнюдь не без приятности, особенно в эту пору года и такой день» (228е–229а).

В этом тексте обращает на себя внимание категориальная и понятийная структура, стоящая за материальным каркасом реальности, художественно воспроизведенным Платоном. И прежде всего, гносеология перцепции, маркированная употреблением глаголов «иметь мнение», «мниться» и «казаться», которые в данном локусе предваряют высказывания обоих философов и как бы семантически подчеркивают – все, что воспринимают собеседники, они осознают больше как им только мнящееся и кажущееся, не совсем подлинное; скорее, как объекты мнения, чем нечто безусловно реальное и достоверное, хотя непосредственное чувственное ощущение от телесного соприкосновения с реальными объектами интенсивно переживается акторами, в том числе в аспекте удовольствия и наслаждения.