Бог войны - Мэтью Стовер

Он убивал и был счастлив.

Это продолжалось, пока ему не преграждала путь очередная восставшая из глубин голова гидры, причем каждая следующая была больше предыдущей. Когда чудовище, щелкнув челюстями, издавало рык, Кратос чувствовал, как его затягивает в темную, влажную от слюны пропасть. Кроме гигантской пасти и острых как бритвы желтых зубов, прямо перед собой он не видел ничего.

Привычным движением руки нащупали за спиной клинки Хаоса. Гидра ринулась вперед, но Кратос сделал ложный выпад, увернулся от лязгнувших рядом зубов, накинул цепи на длиннющую, причудливо изогнутую шею и стал душить, перекручивая путы с такой силой, что мускулы раздулись от напряжения. Чудовище рычало и дергалось, норовя скинуть с себя человека. Цепи соскользнули вниз вместе с их обладателем, руки которого, цепляясь за чешую, превратились в сплошную кровавую рану.

Кратос стал подниматься обратно. Он отталкивался ногами, извивался и описывал круги вокруг шеи монстра, удерживаясь с помощью цепей. Но в какой-то роковой момент сила его толчка совпала с очередным резким движением чудища, спартанец сорвался, и ему не оставалось ничего другого, как раскачиваться на собственных цепях. В следующий миг гидра поймала его, как жаба — неосторожную муху.

Пасть захлопнулась, и зубы, словно сабли, вонзились Кратосу в предплечья. Любой другой герой остался бы на его месте без рук, но бог войны задумал так, чтобы цепи, прикованные к костям спартанца, было невозможно перерубить. Гидра сильнее сжала челюсти, но лишь раскрошила себе зубы. Тем не менее отпускать добычу она не собиралась.

Изо всех сил пытаясь вырваться из смертоносных живых тисков, Кратос вдруг осознал, что вот-вот может отправиться в объятия Аида. Он остановился и бросил отчаянный взгляд вниз, где неистово бурлило море. Кишевшие там акулы бросались друг на друга, а заодно и на ноги спартанца. Его пронзила боль, когда огромная рыба прокусила ему наголенник, вынудив сражаться на два фронта. Задавшись вопросом, какая из угроз страшнее, Кратос занервничал: смерть манила его и в море с обезумевшими от крови акулами, и в пасть к гидре.

Поняв, что так не высвободиться, он поднял ноги повыше и попытался упереться ими во что-нибудь. Боль из того места, где челюсти гидры с невероятной силой сжимали его руки, растеклась до плеч и до кончиков пальцев. Кряхтя от натуги, он дернул, но зубы монстра вонзились лишь глубже.

Когда гидра принялась мотать головой и человека затрясло, словно он был крысой в пасти охотничьей собаки, Кратос обнаружил, что у него появился шанс. Он подтянул колени к груди и стал терзать наголенниками и сандалиями морду чудовища, которое могло только рычать от боли и ярости.

Кратос молотил ногами сильнее, быстрее. Руки его окоченели, обескровели и больше ничего не чувствовали, зато ноги работали безотказно. Вот он удачно попал гидре в глаз — рычание перешло в рев, челюсти разжались, и Кратоса подбросило высоко вверх. Гидра метнулась вслед за ним с разинутой пастью, как за небрежно брошенным лакомством.

В один миг Кратос испугался и возликовал. Падая, он молниеносным движением вернул клинки Хаоса на место, свернулся в тугой клубок и позволил огромным челюстям сомкнуться вокруг себя. Но прежде чем тварь успела его проглотить, спартанец уперся ногами ей в нижнюю челюсть, а спиной — в скользкие нёбные борозды.

Пасть начала раскрываться. Кратос напрягся, как Геракл, принявший с плеч Атласа небосвод. Гидра со всей своей чудовищной мощью пыталась сжать челюсти снова, но ничто на свете не может сокрушить Спартанского Призрака, когда он собрался с силами.

Выпрямив ноги, Кратос принялся отжимать челюсть гидры могучими руками. Раздался треск, как будто сломалась мачта, но спартанец невозмутимо продолжал начатое дело. Страх улетучился, уступив место спокойному торжеству. Резким движением он распрямил руки над головой — треск сменился истошным мучительным ревом и влажным звуком лопающейся кожи. Пасть гидры разломилась, щеки порвались пополам. Тварь содрогнулась и снова издала оглушительный вопль.

Почувствовав свободу, Кратос спрыгнул на палубу ближайшего корабля. Длинная чешуйчатая шея, увлекая за собой изуродованную гигантскую голову, исчезла в темных водах Эгейского моря, которые бурлили и пенились еще пуще — это ненасытные акулы учуяли запах новой крови. Прежде чем чудовище скрылось из виду, они, словно стая ворон, устремились ему в рот и разодрали безвольно повисший язык на тысячу кусков, а потом жадно вцепились в морду гидры и утащили голову под воду. Им было совершенно все равно, кем был при жизни их обед: человеком или чудищем морским.

Но даже такой огромной головы не хватило, чтобы накормить всех. Повсюду нескончаемо кружили сотни, тысячи акул, разрезая море плавниками, и каждая надеялась отхватить кусок.

Кратос с удовольствием насытил бы своих невольных союзников, но стекавшая с него вода окрашивалась кровью, которая сочилась из ран на ногах. Пора было позаботиться о себе. Он рассудил, что, подцепив на клинки Хаоса пару акул, отнимет достаточно жизней, чтобы эти царапины затянулись. Ухватившись за планшир и свесившись над водой, спартанец уже вынул оружие из ножен, как вдруг акулы куда-то умчались. Их ждало настоящее пиршество… где главным блюдом были они сами.

Куда бы ни глянул Кратос, везде видел остановившиеся черные акульи глаза. Одни трупы только начали распухать, другие уже лопнули и плавали кишками наружу. Даже те акулы, которые набросились на своих мертвых собратьев и попробовали их отравленного мяса, тоже вскоре перевернулись брюхом вверх.

Оказывается, съесть гидру — это так же смертельно, как и быть съеденным гидрой.

Кратос решил осмотреть разбитый корабль — вдруг да найдется бочонок, кадка или какое-нибудь другое вместилище для воды. Даже в опрокинутом ведре могло собраться достаточно дождевой влаги, чтобы утолить его сильнейшую жажду. Но ни на палубе, ни в трюме, куда еще можно было пробраться, не удалось найти ни капли. Вдруг ему на глаза попалась бочка, стоявшая в корме, — вода для рулевого. Кратос шагнул к ней, сразу окунул голову и сделал жадный глоток, но тут же отскочил и стал отплевываться, чувствуя, что его вот-вот вывернет наизнанку. Вода была просто отвратительная.

— Чтоб этот океан обратился в прах! Ничего хуже не пробовал! — выругался он и снова плюнул.

И только эти слова слетели с уст, как невидимые глубины полузатопленного трюма, в котором он стоял, осветились таинственным светом. Там, где только что была лишь грязная гнилая переборка, возникла вдруг арка из алебастра и жемчуга в два раза выше Кратоса и шире, чем он мог раскинуть руки. Арка эта обрамляла гигантский лик, сиявший как солнце, отраженное от водной глади. Борода была из морской пены, а в кудри вплетены сверкающие черные водоросли.