Возвращение «Конька-Горбунка» - Сергей Ильичев

– Потому, что Иван – дурак! – произнес с галерки студент Сергей Кирсанов.

По рядам пробежался легкий смех.

– Кто же с этим спорит, он и сам о себе не скрываясь так говорит… – произнесла Вяземская. – А вот вопрос, поднятый Надей Прянишниковой, и мне все эти годы не дает покоя…

– Да там все перевертыши… – снова огласил аудиторию голос Кирсанова.

– Как и каждый из нас? – неожиданно парировала Прянишникова.

– Пожалуй, что Надежда снова права… – поддержала студентку Татьяна Виленовна.

И зал разразился аплодисментами сокурсников.

Вяземская продолжала:

– Судите сами… Конек-Горбунок предупреждает Ивана о возможной беде, возьми он перо Жар-птицы. Иван не слушает конька и берет перо, обрекая себя на новые испытания…

– Но он же их и проходит! – вступил в диалог студент Гасов.

– Да, Дима, действительно проходит, но не сам, а лишь с помощью Конька-Горбунка, как и каждое последующее испытание.

– Ну да… – согласно промолвил студент, – но тогда почему же, если предположить, что Конек-Горбунок и есть олицетворение добра и света… Что же оно такое ущербное?

– А может быть, Конек-Горбунок это – заколдованный принц? – вдруг раздался голос романтичной студентки Беловой.

– Ну да, конечно, как же мы все до этого не додумались… – мгновенно подхватил друг Гасова студент Андрей Бирюлин. – Ивану нужно было Конька-Горбунка просто поцеловать… И жил бы он потом с принцем вместе долго и счастливо…

Аудитория буквально взорвалась от смеха.

– Бирюлин, за афористичность хорошо, а за тему неуд… – дождавшись тишины, сказала Вяземская. – Садитесь… У кого есть иные соображения?

Руку подняла еще одна студентка.

– Слушаем вас, Аня.

– Я вот тут подумала по поводу изображения Конька-Горбунка, – начала девушка. – И мне вспомнились слова моей мамы, сказанные в тот день, когда мне исполнилось шестнадцать лет… – начала Анна Смелова.

– Как это трогательно… – пробубнил на всю аудиторию Платов. – Не занятия в вузе, а кружок любителей воспоминаний…

– Платов, еще одно слово… И получишь в лоб, – чуть повысив голос, произнес Сергей Сединин, сидевший рядом с Анной.

– Рыцарь Ланцелот решил вступиться за даму своего сердца… Как это благородно! Да пусть поговорит… Вы тут, как я посмотрю, все помешанные, – сказал Платов, поднимаясь. – Я лучше вообще уйду…

– Это будет самое умное, что ты сегодня сделаешь, – негромко, но решительно подытожил Сединин.

Когда Платов под любопытными взглядами товарищей вышел из аудитории, Анна продолжила…

– «Обрати внимание на бабочек, – сказала она мне тогда. – Одна необычайно красивая и переливающаяся цветовой гаммой своих крыльев чарует всех, а вторая обычная, серенькая и невзрачная. Правда, красавица-бабочка в первый же день своей жизни попала сначала в сачок любопытного натуралиста, а затем была пришпилена им же, и уже намертво, булавкой к стене, зато вторая, та, что была проста и скромна в своем одеянии, прожила долго и дала жизнь новым поколениям»…

– Красивая версия… И не лишена доли истины, – поддержала студентку Вяземская. – Есть другие соображения?

– Святые, например, часто являлись в черных плащах и с балахонами на головах… – подал голос с места студент Власов.

– И инквизиторы тоже… – не удержавшись, произнес Гасов.

– Да и старушка из сказки Пушкина про семь богатырей, когда принесла отравленное яблочко их сестре, тоже была в черном-пречерном, – поддерживая друга, сказал Андрей Бирюлин.

– Угомонитесь, любители сказок… – остановила друзей Вяземская, – ищите все же образ, а не детали, думаю, что так будет точнее.

Но раздавшийся звонок прервал сей диалог.

– Все свободны. Складывайте свои работы на край моего стола. А когда вернетесь, может быть, сообща и найдем крупицы истины…

Студенты начали выходить, и лишь тогда Вяземская увидела на галерке Ершова, как ни в чем не бывало сидевшего за последним столом.

Он спустился, подошел к Татьяне и вытащил из-за спины крохотный букет ландышей.

– Как давно вас не было… – сказала Вяземская, принимая подарок.

– Так и вы не звали… – тихо ответил Ершов.

– Вы правы… – согласно молвила Татьяна.

– Так подсказать им насчет добра и зла? – уже с улыбкой спросил Ершов.

– Тогда не будет смысла в моей работе… Я должна их самих научить сначала думать, потом формулировать, а уже затем и отстаивать свои взгляды…

– Они дети иного поколения… – негромко начал Ершов. – Их информированность, чтобы вы знали, в тысячи раз превосходит вашу, а уж про меня и говорить не приходится… Но все это им не на пользу…

– Почему же вы так считаете?

– Любая информация должна пропускаться через сердце человека, то есть сначала через сердце, а уже потом достигать мозга, уже как личного хранилища…

– А если наоборот… – снова спросила Татьяна.

– Тогда это будет лишь забитый до отказа всякой рухлядью, захламленный… чердак.

– Выходит, что сердце – это своего рода фильтр? – спросила Вяземская и улыбнулась.

– Это хорошо, что вы улыбаетесь, – сказал ей в ответ Петруша. – Вы, я смотрю, снова входите во вкус. Этот поиск для вас становится уже больше чем творческой игрой или просто добротно сделанной работой… Он становится смыслом всей вашей жизни. И вы не хотите подсказок, от кого бы они ни исходили…

– Наверное, вы правы, не хочу… – твердо, словно отрезала, произнесла Вяземская.

– Тогда вам осталось лишь еще научиться не бояться публично признавать… свои ошибки. Тогда и некому будет вас в них уличать…

– Как-то вы сегодня воинственно настроены… – подметила Вяземская.

– Это все Марс, – начал Ершов, – и моя изначальная предрасположенность к воинской службе, согласно звездам и потаенному желанию родителя… Но не сложилось. Так и с вашей нынешней молодежью…

– И что же у них-то не сложилось? – спросила Вяземская.

– А у них, почти у всех, есть один серьезный недостаток – сердечная составляющая отсутствует… И причем во всем, даже в сексе… Вся получаемая ими информация, по умолчанию, минуя сердце, как некий катализатор, пересылается сразу в мозг… И все последующие поступки человека проходят как бы уже на автопилоте… То есть без осознания данности: добро это или зло… Их напичканный чаще бесполезной информацией мозг со временем, как вы догадываетесь, залипает, и тогда человек, как и компьютер, просто зависает… Вот с этого момента и начинается коллективная стагнация…

– Какие вы слова, оказывается, знаете… – произнесла Вяземская.

– С каким поколением поведешься, от того и наберешься, – парировал, улыбаясь, Петруша.

– А мне нравится наша молодежь… Так хочется верить в их светлое будущее… Вот так! И никак иначе!

– Вы мечом-то своим словесным особенно не размахивайте, – тихо сказал Ершов. – Я ведь вам не враг… Да и себя так ненароком поранить можно…

И исчез, оставив Вяземскую наедине с кипой исписанных листков бумаги тех, кто в недалеком будущем намерен сеять разумное, доброе и вечное, а сегодня пытается рассуждать о добре и зле…

Придя домой, Вяземская отложила стопку сочинений в сторону. В этот вечер у нее был магнит более притягательный – дневник Ершова…

«И как это я не додумалась спросить его о подлинности дневника, о том, чьи стихи в посвящении…» – подумала Татьяна, прибирая стол, да так, чтобы ни единой крошки не осталось, а затем постелила на стол новую скатерть и только после этого положила на нее дневник и раскрыла его…

Июль, 22. Почему-то под вечер вспомнился Императорский театр, куда мы с друзьями были допущены до просмотра репетиции гоголевского «Ревизора»… Театр, как же мне его уже не хватает. Эти золотом убранные ложи, напоминающие янтарные пчелиные соты, гудению пчел подобен и сам зал за несколько минут до начала чарующего действа… Но вот приподнимается занавеса. Взгляды и слух всех мгновенно устремляются к сцене… Начавшееся действие мгновенно завораживает и вбирает тебя целиком. И вот ты уже не есть сам, а представляешь единое целое с труппой и остальными зрителями. Мы вместе дышим, одновременно вздыхаем и рыдаем или же взрываемся радостным возгласом и даже криком, потрясенные искусством преображения того или иного актера, участвующего в этом занимательном таинстве.

Но записать хотелось вот по какой причине: поставить бы «Ревизора» в Сибири. Как-то простой народ поймет это удивительное произведение широко известного ныне писателя Николая Васильевича Гоголя?

Июль, 24. Идут дожди, и каждый день радуга стоит над нами. Возницы погоняют, пытаясь пройти под ней… А она все одно всегда впереди и снова манит… Матушка говорит, что это доброе предзнаменование, а по мне так ловушка… Господи, прости за сии слова. Куда едем, зачем?

Июль, 28. На берегу реки во время короткого отдыха солдатик, искупавшись, нашел в песке татарскую саблю. Слегка очистил и дал мне поупражняться… Вспомнились наши мечи…