Возвращение «Конька-Горбунка» - Сергей Ильичев

Но вот в зале, где еще только что, подобно пчелиному рою, гудела толпа, мгновенно стихло; все, затаив дыхание, стали слушать Пушкина.

Безумных лет угасшее веселье

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино – печаль минувших дней

В моей душе чем старе, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Здесь поэт сделал небольшую паузу, словно выискивая кого-то, к кому хотел обратить уже следующую часть стиха. И уже чуть форсируя голосом, продолжил:

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть – на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Последние слова поэта потонули в рукоплескании. В толпе кричали: «Пророк!» – и тянулись к нему с бокалами шампанского.

– Вот где настоящий огонь, энергия в нем клокочет неземная… – тихо, почти на ухо Татьяне, говорил Ершов. – Как бы только не сгорел или же под дурную пулю не подставился. Честно вам, как на духу, скажу: молюсь за него…

Вяземская внимательно посмотрела на этого не по годам рассудительного девятнадцатилетнего юношу и мысленно вспоминала своих студентов, невольно сравнивая.

А Ершов продолжал свой взволнованный монолог.

– Он мне представляется как мощный живительный родник огромной неиссякаемой силы. Такой силищи, что все наносное в нашей литературе сметет напрочь. Поверьте мне. А на вид… шалопай, похлеще нашего Николя будет… На днях меня с ним познакомили…

– Рада за вас…

– Спасибо! Хоть кто-то рад, а то меня тут все кличут тюленем, ладно бы с мишкой сибирским сравнивали, а то с тюленем, я же не на Северном полюсе родился, правда? – спросил он и улыбнулся.

В это время в гостиной ударили часы.

– О, вам уже пора, библиотека закрывается… – сказал Петр и, мгновенно открыв перед ней какую-то дверь, пропустил ее вперед.

И Вяземская снова оказалась в подвалах библиотеки.

Казалось, прошла вечность… Нет, на часах было без четверти шесть, библиотека готовилась к закрытию…

– Всё успели просмотреть, что хотели? – спросила Татьяну дежурная сотрудница, принимая от нее ключи.

Вяземская автоматически кивнула головой, а затем задумалась.

«Вот ведь растяпа, самого главного у него и не спросила», – неожиданно промолвила она вслух и медленно пошла в сторону выхода из библиотеки.

Но сотрудница даже не обратила на ее слова внимания, за годы работы она слышала и видела тут самое неожиданное, что подчас казалось невозможным, но происходило и происходит и по сию пору… Все зависит от того, что сам-то человек хочет увидеть или узнать! И кто, какие силы ему в этом помогают…

А мы вернемся к Вяземской, возвращающейся в квартиру своей Александры и все еще не понимающей, с чем именно она столкнулась…

Вечером сестры встретились за ужином.

Какое-то время ели молча.

– Я хотела бы кое-что рассказать тебе, – начала первой Татьяна. – Это длится уже третий день.

– Слушаю тебя!

– Только прошу, не начинай сразу нравоучительный монолог. Я помню, что ты старшая сестра, и все же… сначала выслушай.

Александра нервно закурила.

И Татьяна поведала ей все, что с ней приключилось в эти дни.

И даже вытащила из потайного места спрятанный ею подсвечник, который был оставлен ночью Ершовым.

Она видела, как Александра несколько раз порывалась что-то сказать, но сдерживала себя.

– А теперь сама решай, что здесь вымысел или больное воображение, – сказала Татьяна и замерла в ожидании вердикта сестры.

– Предположим, что все это с тобой действительно произошло, но тогда почему же он не приходит ко мне? – задала вопрос Александра.

– С какой это стати? – мгновенно парировала сестра.

– Действительно, с какой стати, но в то же время… Он же приходит в мою квартиру, и, думается мне, не очень вежливо с его стороны, чтобы сначала не представиться хозяйке…

– Он же покойник… – тихо произнесла Татьяна.

– Не упырь же, раз тебя привечает. А то, что он где-то здесь, можно сказать, всегда рядом, говорит лишь о том, что его земля по каким-то причинам не принимает, – задумчиво сказала Александра, выпуская клубы табачного дыма.

– Я как-то об этом не подумала…

– Подумай. И вообще дух покойника в доме не к добру…

– Возможно, что и не к добру. Хотя, должна тебе заметить, что ему нравятся твои стихи, он даже попросил меня сказать тебе об этом…

– Не может быть…

– Серьезно, оказывается, он даже их читал…

– Их читали все, кроме тебя…

– Ну почему же? Я помню твои стихи, еще те, когда нам было лет по десять… Хотя бы вот это – «Вышло Добро, по селу пошло…»

– Действительно? А я уже про него и забыла… Хорошо, давай вернемся к твоему Ершову… Ты уверена, что это он, что это его дух общается с тобой, приходит к нам…

– Хотелось бы в это верить. Помню, бабушка давно еще говорила, если от встречи с чем-то неизвестным на сердце легко и радостно, значит, это наши, а если сердце начинает вдруг бить, подобно тому, как оно стучит в страхе, – непременно быть обману или беде… Так вот, мое сердце в его присутствии, я бы сказала… тает.

– Ты, поди, влюбилась в него…

– Возможно, иногда мне действительно очень хотелось, чтобы он, подобно Иванушке, окунулся с головой в то самое кипящее молоко и возродился уже в наше время, нам так сегодня его не хватает…

– Молодым и красивым… – улыбаясь, уточнила Александра.

– Я бы сказала, добрым и мудрым…

– Хорошо, а теперь давай спать укладываться, тебе завтра домой ехать, а я хотела бы тебя еще с утра по магазинам поводить да приодеть немного, а то ты выглядишь как пугало огородное.

Когда Александра убедилась, что Татьяна крепко спит, она накрыла в столовой стол на две персоны, поставила бутылочку французского коньяка из старых запасов второго мужа, бывшего дипломатом в Париже, зажгла свечи и стала ждать…

Татьяна, выйдя утром из спальни, увидела спящую за столом сестру, два прибора, нетронутую закуску и все поняла. Вечерний разговор, равно как и всякая сказка, оказалось, имел свое продолжение…

Уже в ванной комнате Татьяна нечаянно уронила что-то из массы косметических средств сестры на пол. Стеклянный флакончик упал и разбился, разбудив Александру.

– Ты не поверишь, – начала Александра, когда Татьяна вышла из ванной, – встала сегодня пораньше, решила тебя удивить, накрыла стол к завтраку, да сон сморил…

– Почему же не поверю, очень даже поверю… – ответила Татьяна. – Ты уже сколько раз женихов-то у меня отбивала?

– Только не начинай… – мгновенно среагировала Александра.

– Мало тебе было живых, так ты решилась и на мертвого позариться…

– Мне просто хотелось его увидеть, вот и все…

– Ладно, проехали, – уже улыбаясь, сказала Татьяна. – Что там у нас к завтраку?.. А то кто-то собирался еще по магазинам меня поводить.

И сестры, позавтракав, вышли за покупками.

А вечером Вяземская садилась в поезд, еще не ведая, что ждет ее в пути к дому.

Всю первую ночь она проспала как убитая, сказалась и московская жара и навалившиеся на нее открытия. В течение последующего дня вспоминала и делала подробные записи о событиях, в которых невольно приняла участие.

И снова мысленно возвращалась к памятным строкам любимой сказки, ища параллели с современным миром и актуальные подтексты…

С этими мыслями Вяземская и уснула…

Во сне некто вошел в ее купе и, дотронувшись до плеча, разбудил.

– Поднимайтесь. Высочайшим соизволением… вам разрешено увидеть один из годов жизни статского советника Ершова… Год выберите сами… Пойдемте…

Вяземская, еще полностью не отойдя от сна, встала и вышла за ним в тамбур.

– Вам туда, – сказал незнакомец в черном и пропал.

Татьяна пошла в указанную ей сторону вагона, который оказался длиной в целую жизнь, потому как на дверцах купе стояли даты: начиная с 1815-го – года рождения Ершова и далее – 1816-й, 1817-й, 1818-й… вплоть до 1869-го, то есть до года смерти Петра Павловича…

Вяземская, еще сама не понимая почему, дошла до последнего купе и, решительно отворив дверь, оказалась на… одной из улиц Тобольска. К дому Ершовых подходили люди в траурном облачении. Крышка гроба стояла у входа в дом.

– Кого у них Господь забрал на этот раз? – спрашивали друг у друга соседи и знакомые.

– Не ведаем… И так ведь двух жен, одну за другой, прибрал Господь через послеродовую горячку, неужели же и Елена Николаевна вслед им пошла?

– Слышала, что Петр Павлович сам гроб принимал и даже несколько раз, примеряя, ложился в него…

– Господи, к чему бы это? Спаси и сохрани…