Властитель огня - Дэниел Силва

Когда-то он был великим реставратором, теперь же стал бизнесменом. Фирма Тьеполо была действительно самой успешной реставрационной компанией в Венеции. Бо́льшую часть дня он проводил, готовя ставки для различных проектов или состязаясь в политических баталиях с венецианскими чиновниками, уполномоченными охранять художественные и архитектурные сокровища города. Раз в день он заскакивал в церковь Сан-Кризостомо, чтобы подтолкнуть своего талантливого главного реставратора, норовистого и скрытного Марио Дельвеккио, ускорить работу. Тьеполо был единственным человеком в мире искусства, кроме Джулиана Ишервуда, кто знал правду о талантливом синьоре Дельвеккио.

Тьеполо предложил пойти на угол, чтобы выпить по стаканчику сухого вина, но наткнувшись на нежелание Габриэля уходить из конторы, принес вместо этого из соседней комнаты бутылку ripasso. А Габриэль пробежал взглядом по фотографиям в рамках на стене за венецианским письменным столом. Там появилась новая фотография Тьеполо со своим добрым другом – Его Святейшеством папой Павлом VII, или Пьетро Луккези, который был патриархом Венеции, прежде чем нехотя переехать в Ватикан и стать во главе миллиарда римских католиков всего мира. На фотографии Тьеполо сидит с папой в столовой своего роскошно восстановленного палаццо на Большом канале. Не было на фотографии лишь Габриэля, который в тот момент сидел слева от папы. Двумя годами ранее – не без помощи Тьеполо – он спас папе жизнь и ликвидировал серьезную угрозу папству. Он надеялся, что Кьяра и команда зачистки обнаружат открытку, которую святой отец прислал ему в декабре, поздравляя с еврейским праздником Ханука.

Тьеполо налил в два бокала кроваво-красное ripasso и пододвинул по столу один бокал к Габриэлю. Половина вина из его бокала исчезла за один глоток. Тьеполо был осторожен только в работе. А во всем остальном – что касается еды, питья, множества женщин – Франческо Тьеполо был экстравагантен и склонен к излишеству. Габриэль пригнулся к столу и тихо сообщил Тьеполо новости – что враги нашли его в Венеции, что у него нет выбора: он должен немедленно покинуть город, не закончив реставрацию Беллини. Тьеполо грустно улыбнулся и закрыл глаза.

– Иной возможности нет?

Габриэль отрицательно покачал головой:

– Они знают, где я живу. Они знают, где я работаю.

– А Кьяра?

Габриэль правдиво ответил на вопрос. Тьеполо по-итальянски означает: uomo di fiducia, то есть «человек, которому можно доверять».

– Мне очень жаль, что так вышло с Беллини, – сказал Габриэль. – Я должен был закончить работу еще несколько месяцев назад. – Да он и закончил бы, если бы не дело Радека.

– К черту Беллини. Я о тебе беспокоюсь. – Тьеполо посмотрел в свое вино. – Мне будет не хватать Марио Дельвеккио, но еще больше будет не хватать Габриэля Аллона.

Габриэль поднял бокал в сторону Тьеполо.

– Я знаю, я не в том положении, чтобы просить об услуге… – И умолк.

Тьеполо посмотрел на фотографию святого отца и сказал:

– Ты спас моему другу жизнь. Что тебе надо?

– Доделайте Беллини за меня.

– Я?

– У нас был один и тот же учитель, Франческо. Умберто Конти хорошо нас выучил.

– Да, но знаешь ли ты, как давно я не прикасался кистью к полотну?

– Вы отлично все сделаете. Поверьте.

– Такие слова, исходящие от Марио Дельвеккио, – знак большого доверия.

– Марио умер, Франческо. Марио никогда не существовал.

Габриэль возвращался в Каннареджио в сгущавшейся темноте. Он сделал небольшой крюк, чтобы в последний раз пройти по древнему гетто. На площади он по-хозяйски проследил за тем, как двое юношей, все в черном, с торчащими нестрижеными бородками, поспешно шагали по камням в йешива.[17] Он посмотрел на свои часы. Прошел час с тех пор, как он расстался в церкви с Шамроном и Кьярой. Габриэль повернулся и направился к дому, в котором вскоре ничего не останется от него, а самолет вернет его в другой дом. Он шагал, и два вопроса не давали ему покоя. Кто нашел его в Венеции? И почему ему дают уехать живым?

Глава 5

Тель-Авив, 10 марта

На другое утро Габриэль приехал в восемь часов на бульвар Царя Саула. Его ждали два офицера из Отдела персонала. У них были одинаковые хлопчатобумажные рубашки и одинаковые улыбки – сухие безрадостные улыбки людей, обладающих властью задавать неприятные вопросы. По мнению персонала, Габриэлю уже давно следовало вернуться в лоно дисциплины. Подобно хорошему вину, его следовало познавать медленно, с обильными комментариями. Он отдал себя в их руки с меланхолическим видом беженца, сдающегося после долгого пребывания в бегах, и последовал за ними наверх.

Пришлось подписать заявление, дать клятвы и выслушать заданные без извинения вопросы о состоянии его банковского счета. Его сфотографировали и выдали персональную карточку, которую повесили, подобно альбатросу, ему на шею. У него снова сняли отпечатки пальцев, будто никто не мог найти тех, что снимали в 1972 году. Его осмотрел врач, который, увидев шрамы по всему его телу, казалось, удивился, что у него в запястье бьется пульс и существует кровяное давление. Габриэль даже вынес отупляющую встречу с психологом Службы, который набросал несколько строк в его досье и спешно покинул комнату. В автопарке Габриэлю временно выдали «шкоду», а административно-хозяйственная часть выделила комнатушку без окон в подвале, пока он не подыщет себе собственную квартиру. Габриэль, стремившийся создать буфер между собой и бульваром Царя Саула, выбрал заброшенную конспиративную квартиру на Наркисс-стрит в Иерусалиме, неподалеку от старого кампуса Безалельской академии искусств.

На закате Габриэля вызвали к руководству для окончательного оформления его возврата в Службу. Над дверью Льва горел зеленый огонек. Его секретарша, хорошенькая девушка с загорелыми ногами и волосами цвета корицы, нажала на невидимую кнопку, и дверь бесшумно открылась, словно вход в банковский сейф.

Габриэль вошел и остановился. У него было такое чувство, будто он попал не туда – словно, придя в свою детскую спальню, обнаружил, что она стала рабочим кабинетом отца. Когда-то это был кабинет Шамрона. Исчезли поцарапанный деревянный письменный стол, стальные картотеки и немецкий коротковолновый приемник, по которому он слушал воинственные голоса своих врагов. Теперь здесь царил модерн и серый цвет. Старый линолеум был содран, и пол покрывал мягкий, как и положено начальству, ковер. По комнате были стратегически разложены несколько дорогих на вид восточных ковров. Утопленная в потолке галогеновая лампа освещала места для посетителей, где стояла черная, обитая кожей мебель, напомнившая Габриэлю зал для пассажиров первого класса в аэропорту. Ближайшая к этому месту стена была превращена в гигантский дисплей, на экране которого бесшумно мелькали сообщения мировой прессы. На стеклянном кофейном столике лежал пульт величиной с молитвенник, выглядевший так, словно пользоваться им мог лишь человек с дипломом инженера.

Если у Шамрона стол стоял в виде барьера перед дверью, Лев предпочел сидеть ближе к окнам. Светло-серые жалюзи были закрыты, но под таким углом, что был виден зубчатый абрис центра Тель-Авива и огромный оранжевый шар солнца, медленно опускавшегося в Средиземное море. На столе Льва, большой плите дымчатого стекла, было пусто, если не считать компьютера и пары телефонов. Он сидел перед монитором, опустив на молитвенно сложенные руки свой вызывающе выдвинутый подбородок. Лысая голова слегка блестела в притушенном свете. Габриэль заметил, что очки у Льва не отсвечивают. В них были специальные стекла, не позволявшие его врагам – а это были все, кто в Службе держался иного, чем он, мнения, – видеть, что он читает.

– Габриэль! – произнес Лев, словно удивленный его появлением.

Он вышел из-за стола и осторожно поздоровался с Габриэлем за руку, затем, уперев костлявый палец в спину Габриэля, повел его через комнату к тому месту, где стояли кресла. Когда он опускался на стул, что-то, появившееся на экране, привлекло его внимание, но что именно, Габриэль не мог сказать. Лев тяжело вздохнул, медленно повернул голову и взглядом стервятника впился в лицо Габриэля.

Тень их последней встречи встала между ними. Встреча состоялась не в этой комнате, а в Иерусалиме, в кабинете премьер-министра. На повестке дня был всего один вопрос: следует ли Службе захватить Эриха Радека и привезти его в Израиль для суда? Лев упорно возражал против этого, невзирая на то, что Радек чуть не убил мать Габриэля во время Марша смертников из Аушвица в январе 1945 года. Премьер-министр отклонил доводы Льва и поставил Габриэля во главе операции по захвату Радека и вывозу его из Австрии. Теперь Радек находился в полицейском исправительном центре в Яффе, и Лев последние два месяца пытался ликвидировать последствия своего противостояния захвату Радека. Рейтинг Льва среди сотрудников на бульваре Царя Саула упал до опасно низкого уровня. В Иерусалиме некоторые уже начали думать, не пришел ли конец эпохе Льва.