ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы. - К. Александров

Началось с «призвания коммунистов на царство», как выразился один местный священник. Затем, при участии тех же коммунистов, занявших командные места в штате вновь сформированной городской полиции, последовали умопомрачительные репрессии по отношению к евреям. Затем немцы не разрешили крестьянам поделить землю и фактически сохранили колхозную систему. Затем немцы отказались допустить в какой бы то ни было форме участие русского народа в освобождении своей собственной страны от большевиков. Затем они почему-то вдруг перестали отпускать пленных, а вместо этого принялись уничтожать их так же, как до этого уничтожали евреев. Затем в оккупированной зоне как апофеоз политического недомыслия были введены публичные казни и телесные наказания. Перечислять дальше, пожалуй, не стоит, ибо все остальное, зачастую тоже весьма существенное, совершенно меркнет по сравнению с вышеуказанным. К перечисленному же выше необходимо дать некоторые пояснения. Коммунисты завладели русскими административными учреждениями без особого труда или, даже вернее сказать, без всякого со своей стороны участия. Совсем по русской пословице: «Без меня меня женили».

Сейчас же по приходе немцев последние издали распоряжение, согласно которому все бывшие советские служащие и рабочие должны были вернуться на прежнюю работу. Таким простым образом вся партийная верхушка просто автоматически оказалась снова у власти. При этом ортскомендант даже официально заявил, что, с немецкой точки зрения, политические убеждения — личное дело каждого, и никакие заявления о бывшей принадлежности кого-либо из служащих к Коммунистической партии немцами рассматриваться не будут. В частном же разговоре, немедленно распространившемся по всему городу, он развивал несколько иную концепцию. Он сказал: «Нам нужны люди, имеющие опыт управления народными массами. В России такими людьми являются сейчас только коммунисты. Мы знаем, что это беспринципный элемент: им все равно кому служить: служили Сталину, будут служить и нам». Сути дела это, конечно, не меняло[72].

Но если приход коммунистов к власти и был с их стороны актом чисто пассивным, то из этого, конечно, еще отнюдь не следует, что, оказавшись наверху, они так и не захотят или не смогут дальше организоваться по своему обычному партийному принципу, а будут покорно служить немцам не за страх, а за совесть. По-нашему выходило скорее как раз наоборот, по-немецки же казалось именно так. Мы увидим дальше, какие это имело последствия и для немцев, и для самих партийцев, и для все того же многострадального русского гражданского населения.

Другим, крайне тягостным для всех, впечатлением была непостижимая в своей жестокости и бессмысленности массовая расправа с евреями. Фронтовые части не проявили к евреям ни особого интереса, ни заметной враждебности. Они даже кормили их наравне со всеми прочими «цивилистами»[73] из своих походных кухонь в первые дни по занятии города. И вдруг, недели две или три спустя после этого, как гром из ясного неба, появился приказ о создании гетто[74]! И этот приказ, и все дальнейшее, что за ним последовало, вызвало волну глубочайшего негодования и открытого протеста абсолютно во всех слоях населения. В Белоруссии, где так много еврейской бедноты, жизнь которой ни в чем в сущности не отличается от остального угнетаемого советской властью населения, антисемитизма нет, и масштаб вопиющего немецкого злодеяния буквально не укладывался людям в голову. Принципиальная сторона дела была, конечно, как всегда у русских, на первом месте. Но, кроме того, каждый думал, что если немцы могли поступать так с евреями, то им ничто не помешает при случае поступить так же и со всеми другими. Это последнее вполне здравое соображение оправдало себя скорее, чем можно было предположить, когда началось массовое уничтожение людей в лагерях военнопленных.

Как известно, с землей, то есть с роспуском колхозов и с переходом на единоличное крестьянское хозяйство, при немцах получилось тоже совсем неладно. Немцы прилагали все усилия к тому, чтобы оттянуть роспуск колхозов как можно дольше. Каждому крестьянину было ясно, что немцы, как и большевики, считают обобществленную форму землепользования лучшей системой для выкачивания из населения сельскохозяйственных продуктов. Таким образом, совместная с немцами борьба против большевиков теряла для крестьянина в значительной степени свой смысл.

Нарезка индивидуальных участков земли крестьянам в Полоцком районе началась только к концу 1943 года. С политической точки зрения это было, конечно, более чем поздно. Но немцы и сами отказывались от помощи русского народа. Только теперь, в ретроспективном плане, зная досконально чудовищные идеологические основы Третьего рейха, мы можем понять, в какое бешенство должна была приводить столпов национал-социализма наша претензия на участие в вооруженной борьбе против большевиков. Ни о русских формированиях, ни о мобилизации, ни о приеме добровольцев не могло быть тогда, конечно, и речи! Протянутая рука была отвергнута и осталась беспомощно висеть в воздухе. А на сердце росла обида и самые нехорошие подозрения. «Что ж это без нас хотят? — говорили крестьяне. — Если без нас, то, похоже, что и не для нас. Ну, пущай попробуют!»

И в то же самое время, то есть в конце 1941 года и в начале 1942 года, в Белоруссии вдруг необычайно пошли в ход украинцы. Хотелось бы мне знать, были ли тогда на оккупированной Украине в таком же почете белорусы? В Полоцке слово «украинец» быстро стало нарицательным и обозначало человека, пользующегося незаслуженными привилегиями. Украинцам — доверие, украинцам — особый паек, только украинцев принимают на всевозможные вспомогательные должности при немецких военных и гражданских учреждениях: украинцы десятники, надсмотрщики и погонщики. Спрос, как известно, родит предложение, а люди советской жизненной школы зевать не любят. Уж и наплодилось же тогда в Белоруссии новоявленных «украинцев»! Я думаю, что тогда и на самой Украине-то их столько не было. От своей «мудрой» политики с так называемыми украинцами немцы очень быстро сами стали в тупик: было ясно, что очень скоро в Белоруссии не останется ни одного белоруса — все станут украинцами. Немцам пришлось прекратить эту акцию, но у населения надолго остался неприятный осадок на душе от нее. Всем было понятно, откуда ветер дует, и до 1944 года включительно в Полоцке сохранилось ироническое выражение «пойти в украинцы».

Особо должно быть отмечено впечатление, которое произвело на народ введение публичных казней через повешение и телесных наказаний. Этой частной мерой, совершенно оставленной уже к весне 1942 года, немцы навредили себе не меньше, чем всеми остальными, вместе взятыми. Почему немцам нельзя было этого втолковать даже тогда, когда под давлением явно неблагоприятных результатов публичные казни и порки были давно отменены? Всем известно, что в личных отношениях немцы при желании могут быть даже очень приятны по отношению к отдельным лицам. Но ни один народ в мире не обладает такой исключительной способностью в организованном порядке восстанавливать против себя все другие народы, как немцы.

Уж так повелось, что пропаганда воюющих между собой стран поливает друг друга грязью без всякого зазрения совести. Война есть война, а слово, как известно, может быть очень вредоносным оружием. Использовать это оружие против немцев было особенно удобно и легко, потому что они действительно совершили ряд возмутительных поступков. Но война давно окончена. С точки зрения исторической правды было бы неправильно продолжать ругать немцев без всякого разбора и абсолютно за все или приписывать и то, чего в действительности никогда не было. Немцам, как и многим другим народам, вполне хватает их действительных настоящих грехов, чтобы нужно было эти грехи для них еще специально придумывать.

Я беру на себя смелость высказать следующее положение: насколько плоха была немецкая политика в занятых областях, настолько же хорошо вели себя в массе немецкие военнослужащие по отношению к местному населению. Говорят, что там, где было так называемое «гражданское управление», было вообще много хуже, чем у нас. Этому не приходится удивляться, ибо гражданское немецкое управление было сплошь партийным. Хозяйственники, работники так называемых «Виртшафтскоманды»[75] (ВИРО) и Центрального торгового общества (ЦТО) и у нас были в массе значительно хуже военных. Кстати сказать, и это тоже очень характерно, что между теми и другими шла непрекращающаяся вражда на принципиальной почве. Военные немцы будто были сделаны совсем из другого теста, чем гражданские, партийные. Отнюдь нередки были случаи, когда офицеры и солдаты в разговоре с нами, русскими, подчеркивали свою беспартийность. Отмежевывались от нелепых или жестоких мероприятий власти и от всей души старались смягчить или даже вовсе не проводить их в жизнь.