Мемуриалки - 2 - Алексей Смирнов

Что до меня, то я всегда смотрел на тамошних покойников с раздражением, потому что должен был вызубрить, из чего они состоят. Других чувств у меня не возникало. Они же совершенно безобидны, эти заспиртованные головы немецко-фашистских захватчиков и врагов народа - на вырез, с демонстрационными разрезами-"окошками" на лбу и щеках. Может быть, эти мелкие дефекты - вообще прижизненного происхождения.

При виде больших костно-мышечных статуй со специально подкрашенными сосудистыми и нервными пучками мне всегда хотелось узнать, что думают об этом их неупокоившиеся души, которые, конечно же, так и порхают в анатомических залах, нашептывая студенчеству вредные, неправильные ответы. Хотелось бы мне так вот стоять, безымянным? Нет, только с указанием прожитых лет и литературных заслуг.

Самые веселые занятия - это, разумеется, когда изучаются сами знаете, какие органы.

Мрачный, но добрый грузин Каха угрюмо топчется. Перед ним - мошонка, по-латыни - скротум.

- Назовите орган по латыни!

- Скриптум.

- Нет.

- Скроптум.

- Балл долой за скриптум, балл долой за скроптум.

Поднос передвигается к его соседке. На подносе лежит черный от тьмы веков, заслуженный орган, внушающий невольное уважение. Похоже, что он, пожалуй, даже и не человеческий, а лошадиный какой-нибудь, забытый в лошади конем.

- Расположите орган по отношению к себе!

Тут надо дать пояснение: все органы, которые нам давали, полагалось располагать во фронтальной плоскости перед собой, как если бы они были наши собственные.

Девушка не смущается, нет. Уже одно то, как она принимает орган в руки, говорит о многом. Но секундное замешательство при попытке расположить орган по отношению к себе вызывает всеобщее ликование.

Поднос едет дальше.

Айболит-79

Вспоминается картинка: она мне очень понравилась в свое время и чем дальше, тем все больше нравится.

Я успешно закончил восьмой класс: сдал последний экзамен и потому отправился погулять в Таврический Сад.

День был погожий, в Саду стоял шум и гам. Привлеченный фанфарами и трубами, я, буратине подобный, пошел к летней эстраде. Там давали разудалое представление под названием "Доктор Айболит".

Площадка перед эстрадой заполнена детворой. Многие были с мамами, иные даже в колясках.

Царила атмосфера мирного праздника.

По сцене метались обезьяны и прочие твари, предводительствуемые не вполне адекватным доктором.

Уже не помню, как повернулся искалеченный сюжет, но в какой-то момент с эстрады стали кричать:

- Разбойники! Разбойники! Где вы?

Рядом со мною, голые руки скрестив, стояли два опасных лба, бритых налысо. Они жевали жвачку и снисходительно следили за действием.

Один улыбнулся и крикнул:

- Мы здесь!

Достигая невозможного

Я надеюсь, что мой ребенок вырастет пробивным человеком.

К тому есть задатки.

Повел я ее в поликлинику, выписываться в школу. Приходим, а там все прекрасно: детский плакат с коровой в шляпке и подписью "Кады-мады, неси воды! Корове пить! Тебе - водить". А еще - очередь на пятьдесят человек, и все, как один, в польтах, ибо гардероб не работает по причине зимы.

Короче, я ворвался в какую-то каморку, пал ниц, назвался невропатологом и сказал, что от моего немедленного приезда зависит жизнь полутысячи человек с бытовой травмой головы.

Выписали.

Я и раньше бывал расторопен. В детстве мама свела меня в зоопарк покататься на пони. Там была очередь часа на три, и мама, разобравшись с порядком стояния в ней, вдруг выяснила, что я уже еду. Я просто пошел и сел в тележку. И некий тип, при орденских планках, стал всячески ветеранствовать и вещать, что вот, мол, уже с таких малых лет, и так далее, и тому подобное.

На пони, однако, был я, а он стоял и пускал завистливую, бешеную слюну.

По материнской линии у моей дочки тоже все неплохо.

Однажды, на заре перестройки, ее мама приобрела без очереди сапоги, за которые убивали.

А тесть мой вообще совершил невозможное, прямо на моих глазах геракнулся тринадцатым подвигом.

Пошли мы, помнится, за пивом, с двумя трехлитровыми банками. Было это году в 1988. В унылой ноябрьско-мартовской мгле торчали два пивных очка; одно из них сомкнулось навсегда, другое же трудилось на износ, питая надежды очень, очень длинной и молчаливой очереди. Она выгибалась больной загогулиной, страдая.

Тесть оставил меня следить, а сам привалился к ларьку, как бы ни в чем не участвуя. Он просто пришел посмотреть и постоять, ни к чему не стремясь. Он сделался маленьким, униженным и неожиданно доброжелательным ко всякой твари. Вскоре ему удалось завязать серьезный разговор с фигурами, которые тоже, по причине предвкушения, уже начинали наполняться благодатью. Я опомниться не успел, как тесть уже бежал ко мне с двумя полными банками.

"Быстро! Быстро! " - приговаривал он. Оказалось, что пиво на нем закончилось и не досталось людям, с которыми он разговаривал про былое и думы.

Очередь еще только начала ворочаться, плохо понимая, что произошло, а мы уж были далеко.

Чрезвычайно-Полномочный Мемуар

В годы работы на благо всеобщего здоровья, творившегося в моей славной пригородной больнице, мне удалось заполучить Мандат.

Дело в том, что наше отделение занималось старыми травмами и болячками, то есть так называемой реабилитацией.

К нам же из других больниц спроваживали Бог знает, кого.

Гниющих заживо, с трубками в животе, с грибковым поражением всего, что бывает.

Реабилитироваться. Острый период, дескать, миновал.

Так что у нас все цвело и пахло.

И мне выписали Мандат.

Он до сих пор есть.

С этим Мандатом я имел право ногой открывать двери в любые больницы и приговаривать кандидатов либо к реабилитации, либо к забвению. И все такие хитроумные больные шли только через меня.

Конечно, это была фикция. Вопрос решался гораздо выше, и не бесплатно, конечно. Моей задачей было придать безобразию видимость благообразия, то бишь навести понты.

Всех, кого я брал - брали.

И всех, кого я не брал - брали.

Да я и не отказывал никому, понимая, что себе дороже. Один раз только отказал, или два, в том числе одному романтическому молодому человеку. Я вот совсем не романтический, я очень черствый. Но, слава Богу, есть люди, которые еще способны забираться на крыши, любоваться там закатом и рассветом, следить за звездами, загадывать желания и мечтать о волшебной любви. Иные, как выяснилось, могут там немного поспать, и даже в собственный день рождения, уединившись от гостей - в этих маленьких странностях и чудаковатостях нет ничего страшного, на них стоит мир. Что с того, что этот маленький принц, наконец, навернулся и сломал себе шею. Главное - он был романтик.

Я отказал ему, потому что ниже подбородка у него ничего не работало, он весь был одним большим гнилым пролежнем. Кроме того, судьба наделила его сифилисом и гепатитом В.

Но его взяли.

Как взяли и дедушку, чей сын, из Новых (русских? нет, его звали Гальперин) катал меня в джипе-паджеро посмотреть на папу. Даже дал мне триста рублей "на такси", чтобы не везти меня домой.

Я взял дедушку, благо спорить было бессмысленно, и дедушка свел всех с ума за первые же полчаса своей реабилитации (обреченной, разумеется, на провал). Он составил графики с настоящей осью абсцисс и настоящей осью ординат. Потом стал чертить разноцветные ломаные линии, отражая в них частоту и время визитов дохтура (меня), профессора, санитарки, сестер и, вероятно, любящего сына.

Сын этот после нажаловался на меня, сказав, что я взял взятку.

Надеюсь, что за общую щепетильность в денежных вопросах его прямо в джипе взорвали родственники других больных, похожих на его папу.

А еще раз я, потрясая Мандатом, отказался принять не очень симпатичную девушку, но зато - с шизофренией.

На следующий день она уже лежала у меня в палате. Она быстро облизывалась. Глаза у нее бегали туда-сюда. На вопросы отвечала толково, но с некоторой досадой, как бы отмахиваясь. Люблю психиатров! Ей написали: "Контакт формальный".

Как это верно.

Потом я обнаглел и готов был сунуть свой Мандат кому угодно, даже милиционеру, который останавливал меня за следование в нетрезвом виде.

Корпоративный Мемуар

Корпоративные сабантуи - гнуснейшая штука.

Когда я был доктором, я этого хорошо хлебнул.

Тут тебе светлый праздник, лето или весна, а то и зима с осенью, Новый Год - гуляй, не хочу, но я не хотел. С одной стороны. Не хотел видеть эти физиономии, которые я и так терпел круглый год, хотя понимал, что обязан с ними обручиться, повенчаться, вступить в бытовую, астральную и замогильную связь. Но с другой стороны, эти физиономии были до того нестерпимы, что я уже даже хотел встретить с ними Новый Год, чтоб неприязнь моя, под действием разугрева, сменилась слабым подобием сочувствия.

Иначе просто незачем жить.

Хотя, когда бы черт разбудил меня ночью и предложил попользоваться его сатанинским сервисом так, чтобы все они сию секунду исчезли, не обязательно померли, а просто куда-нибудь делись, навсегда, безвозвратно, и все их прекрасные имена истерлись из собеса и ведомостей по зарплате, и никто бы, ни одна живая душа не узнала о моем на то согласии и моей же санкции, то я, ручаюсь, принял бы от него перо, а не случись у него пера - обмакнул бы в чернильницу с красной чернилой дрожащий от возбуждения палец, и вывел бы свою самую залихватскую, развесистую подпись.