Навола - Паоло Бачигалупи

Глава 4

Я проснулся среди ночи от ощущения чего-то неправильного.

Мне снились странные, мучительные сны, кишевшие насекомыми, которые вылезали из земли и ползали по мне. Они облепили меня, а я лежал, застыв в неподвижности, зная, что, если шевельнусь, они меня сожрут. Жуки Скуро, муравьи, тараканы, некоторые размером с мою ладонь... И конечно же, когда я проснулся — извиваясь, чтобы стряхнуть их с себя, — ночь показалась мне полной угрозы. Но хотя сердцебиение постепенно успокоилось, чувство опасности осталось.

Ощущая себя одновременно глупым и испуганным, я разбудил Ленивку и слез с кровати. Надел тяжелый халат, и мы прокрались по холодному полу к двери и приоткрыли ее.

Снаружи только пустая крытая галерея, тихие колонны и спящие темные двери других жилых помещений, окружавших наш садовый куадра. Все выглядело как обычно. Стояла холодная весенняя ночь, ясная и безлунная. Высоко в небе поблескивали звезды, рассыпанные по куполу Амо.

Ленивка навострила уши. Я замер, прислушиваясь вместе с ней.

Люди. Тихий шепот. Звон и лязг. Следуя на звук, мы с Ленивкой прокрались к нашему куадра премиа. Скользнули в арочный проход и выглянули с дальней стороны, откуда над перилами открывался вид во двор. Я втянул воздух. Солдаты. Воины с Быком Регулаи на груди. Больше людей, чем я мог предположить по незначительному шуму, что они производили, седлая лошадей.

Пригнувшись, мы с Ленивкой спустились по лестнице и спрятались за древней урной. Солдаты затемняли лица углем и обтягивали доспехи шерстяной тканью, чтобы приглушить лязг и блеск. Другие заворачивали копыта лошадей в кожу, чтобы скрыть цокот. Я узнал некоторых, людей из нашей личной охраны. Риветус, Релус, Полонос. Лошади нетерпеливо фыркали, от холодных морд поднимались облачка тумана. Солдаты проверяли мечи, поднося сверкающую кромку к свету факелов, проводя по ней пальцами. Весь двор буквально вибрировал от предчувствия битвы.

В толпе появился человек, ростом не выше прочих, но все равно выделявшийся — просто благодаря своему присутствию. Он перекинулся словом с одним, стиснул плечо другому, обменялся тихой шуткой с третьим. Аган Хан, капитан отцовской стражи.

Аган Хан был великим мечником и, по словам отца, великим военачальником. В детстве я знал его как внушительного человека с кустистой черной бородой и глубоко посаженными глазами, который любил посмеяться и всегда тенью следовал за мной, когда мы с Ленивкой отправлялись исследовать город. Мы крали яблоки, апельсины и дыньки у уличных торговцев, а Аган Хан платил им, чтобы сделали вид, будто ничего не заметили. Такого Агана Хана я знал в раннем детстве: добряка, который нам потакал. Позже я узнал его с другой стороны, когда он начал преподавать мне владение мечом. Учитель оставил множество синяков на моем теле — всегда стремительный, всегда суровый и всегда готовый сделать мягкий выговор, резко контрастировавший с жесткостью его ударов.

Защищайтесь, Давико.

Следите за левой ступней, Давико.

Если не отучитесь так шагать, вам всегда будет больно, Давико.

И мне действительно было больно. Всякий раз. Но даже тогда его слова не были суровыми и глаза оставались добрыми.

Сейчас глаза Агана Хана были непроницаемо темны. Впервые в жизни при виде его я испытал страх. Это был великий военачальник, которого описывал мой отец. Кулак Харата, сокрушавший королевства. И все же, несмотря на жестокость, которую, казалось, источала сама его душа, люди словно тянулись к нему. Когда он проходил мимо, каждый солдат будто становился немного выше, немного внушительнее, сильнее и опаснее — подобно самому Агану Хану.

Еще одна фигура возникла в толпе.

Мой отец, не в доспехах, а в шитом серебром черном бархате. Одет столь изысканно, словно готовится принять самого принца Шеру. Люди, толпившиеся рядом с Аганом Ханом, искавшие его внимания, его благословения, его могущества, расступались перед моим отцом, склоняли головы и касались сердца. Иной вид силы, иной вид любви.

Двое мужчин встретились, сжали друг другу плечо. Склонили головы, почти соприкоснувшись. Немного поговорили, по очереди кивая, слишком тихо, чтобы я мог различить слова, потом крепко обнялись. Обменялись последним мрачным взглядом, а затем Аган Хан вскочил на лошадь. Поднял глаза к небу и вскинул руку в безмолвном приказе. В мгновение ока все его люди оседлали лошадей. Без единого командного слова они двинулись по двое через тоннель, ведущий к воротам нашего палаццо, и дальше на спящие, ничего не подозревающие улицы Наволы.

Остался лишь мой отец, молчаливо глядящий вслед солдатам, на ворота, за которыми они скрылись.

— Отец? — Я осторожно вышел из-за урны.

— Давико? — Отец оглянулся, и его глаза были такими же темными и суровыми, как у Агана Хана. — Я не знал, что ты не спишь.

Я пожал плечами, не в силах объяснить и не уверенный, что нужно объяснять.

— Куда отправился Аган Хан?

На протяжении долгой паузы взгляд моего отца оставался жестким.

— Исправлять мою ошибку.

Я удивился:

— Мерио говорит, ты не делаешь ошибок.

Отец рассмеялся и немного смягчился.

— Каждый может сделать ошибку, Давико. И рано или поздно делает. — Он присел на корточки передо мной. — Ты помнишь наш день с Томасом ди Балкоси?

Прошло несколько недель с тех пор, как я видел этого человека, но я помнил.

— В винограднике на холме.

— Очень хорошо. Что еще ты помнишь?

Я знал, что отец спрашивает не о тех вещах, которые я запомнил. Это был ясный день, солнечный, хрустально-прозрачный, с клочками грязного талого снега между виноградными лозами и несколькими призрачными облачками нетерпеливой травы на дремлющих бурых холмах. Один из первых теплых дней, пытавшихся разжать холодную хватку зимы.

Сам виноградник был разбит на трех сторонах неровного холма, который венчала древняя амонская вилла, почти разрушенная. Буйные лозы карабкались на стены виллы и выламывали кирпичи, но она все равно осталась уютной, и там Томас ди Балкоси встретился с нами: моим отцом, Мерио, Аганом Ханом, Полоносом и Релусом. Мы все бродили среди древних лоз и подрезали их.

Это был странный день, поскольку мой отец никогда не работал на полях. Его не слишком интересовало земледелие, и, в отличие от типичных наволанцев, он не был одержим винами. Нередко он говорил, что плохо в них разбирается, что у него недостаточно утонченное нёбо. Выбирая вина для наших подвалов, отец полагался на свою наложницу Ашью по части вкуса и на глаз Мерио по части цены.

И все же мы были там, подрезали карликовые лозы, которые виноградарь назвал бассаличе, короткие чаши, поскольку они росли из земли, словно пузатые деревца, или калимикси — друзья Калибы, — и которым, по его словам, была тысяча лет. Возможно, они не были столь старыми, но определенно успели основательно разрастись, толстые у основания, как бедро Агана Хана, приземистые и покрытые черной корой, с широко раскинутыми ветвями, которые доходили нам до груди. Теперь мы подрезали эти ветви, оставляя лишь короткие сучки для новых побегов. Стригли ногти, как выразился виноградарь. Они с Мерио с головой погрузились в обсуждение достоинств различных сортов винограда и способов ухода за лозами, когда прибыл Томас ди Балкоси.

— Что еще ты помнишь? — спросил отец.

— Он не был рад встрече с тобой, но все равно пришел.

Контраст между отцом и Балкоси был разительным. Отец вел себя дружелюбно, даже эмоционально, в то время как Балкоси держался холодно. Балкоси был пухлым, он облачился в роскошный бархат, его шею обвивали тяжелые золотые цепи, пряжку плаща украшали крупный рубин и бриллиант. Он приехал на черном скакуне, в сопровождении трех стражников, и при виде нас поджал губы, словно попробовал что-то неприятное на вкус.

— Он посмотрел на нас сверху вниз.

Отец слабо улыбнулся.

— Ты прав. Посмотрел. Но многие архиномо