Немного пустоты - Александр Муниров

По правде сказать, не считаю возможным лезть в особенности воспитания своих учеников и скандалить с их родственниками, но не могу также сказать, что мне совсем все равно.

В детском доме к нам приходил читать лекции, которые мы сами называли нотациями, православный священник. Директор считал, а может быть ему министерство образования навязало эту мысль, не знаю точно, что общие человеческие ценности, поданые с точки зрения религии, уменьшают шанс выпустить из наших стен «в большой мир», как это громко называлось, социально неблагополучных людей. Время от времени священник забирал детей на своеобразную исповедь, подолгу беседуя с ними в директорском кабинете, куда все подопечные, в другие разы, обычно заходили только для получения выволочки. То ли это входило в его программу, то ли казалось, что так правильнее, то ли было так принято – я опять же не знаю. Дети выходили слегка смущенными, рассказывая, что священник, а его звали отец Петр, по большей части занимался тем же самым, чем занимался директор, когда к нему приводили провинившихся детдомовцев – ругал их и читал мораль.

– Я уже было подумала, что он оказался педофилом, – сказала Шаманка.

– Нет, педофилом он не был. Во всяком случае, никого из наших детей он не совратил. Да и шли к нему в кабинет, в основном те, у кого были проблемы с поведением – пойманные на курении, или после драки, или после какой-нибудь кражи в одном из соседних магазинов.

Но никто, надо сказать, после тех нотаций, к православию не пристрастился.

– Ты тоже был у него на исповеди?

– Да! Правда, всего один раз. Помню, когда, постучав и приоткрыв дверь я заглянул внутрь, отец Петр сидел за директорским столом и что-то читал, надев на нос маленькие очки. На мое присутствие он обратил внимание далеко не сразу, а я, не желая особо находиться в этом кабинете, стоял в дверях, надеясь, что священник скажет, что ему не до меня, и чтобы я зашел позже.

Обстановка в директорском кабинете, была так себе – никаких шикарных кресел и столов – все очень по офисному – длинный стол, монитор, одинаковые серые шкафы вдоль одной стены и фотографии прошлых выпусков на другой. Ничего лишнего.

Я здесь бывал и раньше, но поскольку все-таки являлся примерным ребенком, то не слишком часто. Поэтому и решил, что меня вызвали по ошибке и, постояв немного на пороге, я уже было приготовился закрыть дверь и тихонько уйти, но тут отец Петр, в самый последний момент, поднял на меня глаза и показал рукой на стул. А когда я, с грохотом, а по-другому директорская дверь не закрывалась, хлопнул ей и сел на предложенное место, он отложил книгу в сторону и внимательно посмотрел мне в глаза.

– Я посмотрел твое личное дело, – сказал он, – в школе учишься хорошо, воспитатели тебя ценят, сверстники относятся благожелательно. На пианино играешь. Играешь?

– Играю, – кивнул я, не понимая в чем из этого я виноват.

– Прямо идеальный ребенок. В детском-то доме. А мой личный опыт подсказывает, что из самых положительных детей потом вырастают чудовища. Убийцы, насильники, богохульники. Понимаешь, о чем я?

– Вы думаете, что из меня может вырасти чудовище, – повторил я.

– Ты понимаешь, что это значит?

– Что я буду грешить?

– Все грешат и за это мы еще ответим, – назидательно сказал отец Петр и многозначительно поднял глаза к потолку, – ты знаешь, кто твои родители? В документах написано, что твоя мать сбежала из роддома, оставив там совершенно здорового ребенка. И ее не сумели найти по документам. Знаешь почему? Потому что они были поддельными. Таинственная история, правда?

Эту историю я слышал еще в восемь лет, когда все дети проходили психологическую комиссию и, для ускорения процедуры, нас по одному заводили в кабинет, знакомили со специалистами и зачитывали выдержки из личного дела, а уж потом эти специалисты разговаривали с нами. История может и таинственная, но среди прочих она никак не тянула на самую интересную. У одного мальчика годом старше, отец, как говорили, погиб где-то на стройке, а мать, через месяц после похорон, с горя покончила с собой. Он, четырехлетний, два дня сидел рядом с ее телом, не зная, что делать. По сравнению с его историей, моя выглядела пребанальнейшей и стоила того, чтобы ее досочинили.

Но я ответил:

– Наверное таинственная.

– И, что немаловажно, такого хорошего и талантливого ребенка никто не усыновил. Удивительно.

Это тоже было совсем неудивительно. На моей памяти, в этом детском доме не был не усыновлен никто. Удивительным было бы считать, будто сюда выстроилась очередь желающих взять чужого ребенка в семью. На это я просто промолчал.

– Ты не хочешь мне ничего рассказать?

Два дня назад я впервые в жизни занимался сексом с девочкой, живущей здесь же, только, по понятным причинам, в женском крыле. Она со всеми занималась сексом, поэтому событием было скорее для меня, чем для нее. Но рассказывать об этом я не собирался, тем более, что опыт был не самым удачным.

– У таких как ты, всегда много секретов.

– А вы точно православный священник? – спросил я.

– Прямо так и спросил? – Шаманка устроилась поудобнее на моем плече.

– Ну… или что-то очень похожее, я уже не помню точно. Это было шестнадцать лет назад.

– Ну ладно-ладно, а отец Петр что?

– Отец Петр издал странный звук горлом, словно хотел прокашляться, но тут же передумал.

– Не сбивай меня с мысли, – ответил он, – Подумай над этими словами. Я тебя не тороплю. Сам знаешь, я здесь бываю раз в две недели. Если вдруг захочется поговорить – приходи. Давить на тебя я не могу, желание открыться должно исходить от тебя. Не уверен, что ты сейчас это понимаешь, но, если вдруг почувствуешь, что понял – приходи. Хорошо?

Я кивнул и на этом наш разговор был окончен. И, понятное дело, к нему больше не ходил.

– А он и в самом деле был священником? – спросила Шаманка.

Мы лежали у нее дома, окруженные очертаниями десятком амулетов, висящих на стенах. На потолке были нарисованы звезды.

– Слушай, все эти штуки, они от чего-то защищают? – спросил я.

– Не все. Некоторые тут просто для красоты.

Единственное светлое пятно в комнате – квадрат на стене и на потолке – след от фонаря за окном. Напротив меня была фотография пожилой женщины. Один ее край был скрыт в темноте, другой попадал в освещенную область отчего казалось, будто бы она выглянула на секунду и вот-вот снова спрячется.

– Не знаю, – ответил я на ее вопрос, – все атрибуты были при нем – ряса, борода и крест. Самый что-ни на есть каноничный священник, хранитель Православия во всей красе.

– Каноничный настолько, что даже живот был?

– Он определенно был полным, но, как бы сказать, далеко не карикатурно жирным, как обычно изображают попов. А был ли он настоящим священником или нет – понятия не имею. После детского дома я видел его всего однажды, и то на фотографии.

Несколько дымящих ароматических палочек создавали сладковатое ощущение легкой духоты. Шаманка, кажется, немного стеснялась водить меня к себе домой после того, как побывала у меня в гостях, считая, видимо, что после своей домашней стерильности, я буду негативно относиться к обилию вещей в ее квартире и теперь всякий раз старалась создавать мягкую таинственную атмосферу, в которой чувствовалось что-то почти потустороннее. Таинственные вещи, запахи, причудливая посуда на полках, кровать с разноцветным, сшитым из лоскутов, пододеяльником – все подчеркивало общую сказочность происходящего. В темноте казалось, что где-то, на краю зрения, тени сплетаются в узоры, понятные только тем, кто умеет читать те знаки, о которых она говорила.

– Он что-то подозревал в тебе? – Шаманка лежала на левой стороне моей груди. На правой угнездилась ее черная кошка. Шаманка утверждала, что кошка была сама по себе и приходила сюда только поесть и поспать, запрыгивая в форточку, а потом снова уходила по своим делам.

– Ты ей нравишься, – говорила она, – странно, эта кошка обычно не любит других людей, кроме меня.

– Никогда бы не подумал.

– Знаешь, о чем это говорит? В тебе есть что-то такое, что видят только кошки. Что-то очень привлекательное.

– Что-то безопасное?

И это тоже. То, что ты о себе еще не рассказал, – Шаманка зевнула.

– Я о тебе тоже многого не знаю.

– У меня в жизни все очень просто. А вот в твоей жизни явно чувствуется какой-то большой секрет. И это настораживает.

Я тоже зевнул. Кошка подняла голову и недовольно посмотрела мне в глаза.

– Если я расскажу, то ты не захочешь больше со мной общаться.

– Пожалуй, лучшего способа создать интригу еще не придумано.

– Ну хорошо, ты знаешь, кто такие инкубы?

– Ты что, инкуб? – она хмыкнула.

– Думаешь, это смешно?

– Ну… это так… я бы сказала, очень самоуверенно и немного хвастливо. А как ты это понял?