Немного пустоты - Александр Муниров

– Например с войны?

– Например с войны. Во всех остальных случаях, я говорю о самых бытовых ситуациях, в большинстве случаев все прогнозируемо и тут ничего не поделаешь. И ничего делать не надо. Ты меня понял? Ни-че-го.

– А как понять, когда все?

– Ты издеваешься?

– В смысле, как понять, что она уже одной ногой в могиле?

– Этим занимаются специальные люди. Мой тебе совет – держись от нее подальше.

– Да поздно уже.

– И ей ни в коем случае ничего не рассказывай. Сделаешь только хуже, причем всем – и ей, и себе, и мне тоже.

– Хорошо.

– Ладно, я потом позвоню.

Я остался один в пустом и безмолвном мире. Часа через четыре, первые солнечные лучи, высветят ржавые трубы и пустые цехи, асфальт и бетон, и стайки бродячих собак – единственных местных жителей – беспородных потомков тех, кто охранял эти места. Сейчас же он был пуст и лишь две ниточки связывали меня с ним – телефон в руке и дверь за спиной, за которой спала девушка, которая должна была умереть.

Повернувшись и дернув за ручку двери, я обнаружил, что дверь на балкон заперта.

Шаманка продолжала спать в той же позе, в какой я ее оставил – свернув одеяло и поджав под себя ноги. Выглядела она так, словно собиралась проспать целую вечность. Свет и здесь делил ее лицо не две части и если долго всматриваться начинало казаться, будто бы из одной Шаманки выглядывает другая.

Одна ниточка.

Я оперся спиной о перила балкона.

Учитывая все обстоятельства, слова Шаманки о том, что она защищает свой дом, не лишены смысла. Если моя квартира – квинтэссенция пустоты, то ее – концентрация смыслов. Прямо как поэзия в лучшем воплощении.

Интересно, Шаманка пишет стихи?

В детском доме и школе писать стихи казалось чем-то стыдным, признаком тонкокожести, что презиралось. Хотя почему – сейчас уже не вспомню. А в консерватории, как оказалось, стихи были нормой. Писали все, или почти все – преподаватели, студенты, даже охранник – седой старикан с трясущимися руками, способный поддержать порядок только вопросом о том, куда ты идешь.

Каждый из писавших считал свои опусы эталоном утонченности, даже если стихи состояли сплошь из глагольных рифм. Даже стихи о несчастной любви, хотя что может быть банальнее в поэзии? Даже если они были простыми, как рекламные слоганы. Интеллигентные люди, музыканты, готовы были, в буквальном смысле, начистить морду тому, кто назовет их опусы бездарными. И это нисколько не преувеличение.

Как сказала наша деканша:

– Эти интеллигенты Родину защищать не готовы, но вполне способны убить за пару своих строчек.

А уж она воспитала не одно поколение интеллигентов.

До консерватории я вообще не задумывался о сочинительстве стихов, но там, в семнадцать лет, вдруг осознал, что слова, сказанные в правильной последовательности и нужном порядке, произнесенные в нужном ритме, могут, оказывается, иметь огромную силу. Это была просто еще одна форма музыкальности. Я начал ходить на все поэтические вечера и слушать людей, читающих свои и чужие стихи. Добыл в библиотеке несколько томов с поэзией Серебряного века и читал в свободное время, стремясь найти свою истину. Тогда, в семнадцать лет, казалось, что еще немного и я открою тот самый философский камень творчества, настолько все было сильно и по-настоящему.

Набравшись опыта, я начал видеть недостатки в творениях окружающих меня людей, но вместо того, чтобы перестать ходить на встречи поэтов, сам взялся за перо, дабы достичь той гармонии, которой не хватало в стихах других людей. Но не очень надолго. Скрипач, ставший первым и последним моим читателем, когда увидел эти строки, своим смехом сильно уронил мою самооценку и больше таких ошибок я не совершал и отныне писал только в стол. Мой сожитель, кстати говоря, тоже увлекался стихами, причем примерно того же качества, с тем лишь нюансом, что все его творения были о любви к той самой идеальной женщине, которая примет его в объятия и навсегда там оставит. В отличие от меня он цитировал свои сочинения нескольким дамам, но те то ли не любили поэзию, то ли слишком хорошо разбирались в стихосложении…

Когда я переезжал в квартиру из общежития, собирая вещи, то вытащил две своих тетрадки со стихами и две тетрадки Скрипача. На мой вопрос, что с ними сделать, Скрипач, к тому времени тоже признавший свою неспособность к этому виду творчества, безапелляционно резюмировал: «Сжечь».

Я потратил пару часов и прочитал их все – и свои, и его, а после разорвал тетрадки так, чтобы восстановить содержимое было невозможно.

– Ты что здесь делаешь? – Шаманка выглянула в приоткрытую дверь балкона и озадаченно смотрела на меня. Луна мерцала в ее глазах.

– Похоже, что сплю, – я обнаружил себя сидящим на полу балкона, – дверь заперлась. Тут замок дурацкий, все никак не могу починить…

– А почему не постучал?

– Не знаю, – я встал, чувствуя, как все тело онемело. Было холодно, – ты не подумай, я не люблю спать голым на балконах. Просто так получилось.

Так получилось. Самые популярные слова за последние дни.

Мы вернулись на диван, я прижался к Шаманке, радуясь ее теплу.

– Так что ты там делал-то? – спросила она.

– Сперва разговаривал по телефону о судьбе, потом размышлял о стихах.

Шаманка только покачала головой.

Вот так просто все у нас и вышло. А дальше уже начались проблемы.

Глава 3. О пьяных признаниях и чудовищах с похмелья

Впервые инкубом назвал меня друг, когда еще был в равной степени подающим надежды будущим экономистом и игроделом, хотя мир уже начинал рисовать ему более вероятные перспективы первого варианта.

– Все упирается в отсутствие времени, – говорил он, и, немного подумав, добавлял, – и в отсутствии команды.

Ни программировать ни рисовать друг не умел и учиться не планировал, считая сюжет единственным, что он был готов предложить команде разработчиков и веря, что этого достаточно для покорения Олимпа игровой индустрии.

Сюжет и правильная маркетинговая политика.

– Если делать игру из глав и продавать так, чтобы без первой нельзя было запустить вторую, продавая их раз в полгода, можно, таким образом, заполучить стабильную фанбазу, которая будет покупать игры без возможности скачать пиратскую, особенно, если новые главы не будут подходить к старым пиратским.

Как видите, экономика давала определенные бонусы в интересном ему направлении. Для четвертого курса он строил довольно смелые экономические схемы и хотя, пока еще, как и я, не совсем отчетливо представлял что это такое – жить самостоятельно и обеспечивать семью, уже видел где-то там, на горизонте единственно верный путь в будущее – сквозь экономические тернии к звездам игрового бизнеса.

Гораздо отчетливее, чем я, до сих пор не представляющий, чем буду заниматься, после получения диплома.

Спустя восемь лет, когда светлая идея друга была реализована другими разработчиками, менее озадаченными финансовым благополучием, а друг уже работал с умершими, он шутя говорил, что его тогда кто-то подслушал.

В тот вечер, когда он озвучивал эту идею, разговор зашел и об инкубах.

– Ты просто инкуб какой-то и потому никогда не женишься. Это просто противоречит твоей природе, – говорил он тогда, будучи уже изрядно пьяным. Кстати, это был один из тех удачных случаев, когда мы пили наравне.

В тот вечер тоже было полнолуние. Мы сидели на лавочке в сквере перед библиотекой, совершенно не беспокоясь о том, что какой-нибудь полночный ребенок проходящий мимо, травмирует свою психику и станет алкоголиком, когда увидит будущего экономиста и будущего музыканта, пьющими вот так, без какой-либо культуры и официального повода.

– Почему инкуб? – идея демона-обольстителя, хоть и очень подкупала ощущением собственной крутизны, тем не менее требовала дополнительных разъяснений.

– Ну как почему? Ты вроде не урод, язык подвешен, умеешь нравиться людям и этим пользуешься. Я не знаю никого, кто был бы о тебе плохого мнения. И, при этом, еще не было ни одной женщины, которая была бы с тобой счастлива. Потому что ты на это неспособен, – резюмировал он, – я напишу игру о тебе. Это будет ролевая игра, где социальные навыки имеют первостепенное значение и от правильного разговора зависит больше, чем от убийств монстров.

– Отлично, – сказал я, глядя на луну и понимая, что мир вокруг нее уже начинает меркнуть в алкогольном забытьи, – если я прославлюсь, не музыкой, так хоть как персонаж компьютерной игры.

Мы еще о чем-то говорили, но помню это очень смутно, как и то, как добрался до общежития. К тому времени, когда я вновь смог осознавать реальность – она обернулась моей комнатой, которая, во-первых, кружилась, а во-вторых мне было так плохо, что попытки сделать хоть что-нибудь, кроме созерцания крутящейся комнаты, были связаны с невероятными мучениями.