Немного пустоты - Александр Муниров

Все так и было – я мог сыграть произведение так, что даже самые черствые и замшелые тетки, из пришедших послушать по дешевке «классику», в исполнении студентов, работающих на публику в рамках обязательной практики, заслушивались, но, выходя, говорили, что я очень напоминаю то одного, то другого известного пианиста.

– Удивительный человек, – говорила деканша, ласково похлопывая меня по плечу, когда вручала диплом – талантливый, но…

На этом «но…» она делала такое лицо, что сразу становилось понятно – особых надежд на мое будущее не возлагается.

Впрочем, директор детского дома, к тому времени, все-таки оказался прав относительно многих из своих воспитанников, так что я был рад уже тому, что, как минимум, избежал их судьбы и при вручении диплома был уверен, что уж в моем-то будущем музыка останется.

Что касается деканши, то, несмотря на слова, она ко мне относилась лучше, чем стоило бы. Поговаривали, что деканша была личностью неуравновешенной и пила столько успокоительных таблеток, что часто клевала носом прямо в своем кабинете, но сам я подобных особенностей за ней не заметил. Через год после моего выпуска деканша шагнула под поезд и никто до сих пор не знает, специально она это сделала или в том ей помогли лекарства. Я пришел на похороны, единственный из ее студентов. Какая-то престарелая тетка в старомодной и, одновременно, аристократичной шапочке с черной вуалью взяла меня за локоть и, отведя в сторону, сказала, что сын деканши был очень похож на меня, по профессии он был барменом в неком элитном гей-клубе в столице. Никого похожего на себя из пришедших я не заметил, а спросить где же он не решился. Тетка же сверлила меня взглядом на протяжении всех похорон, а потом, опять же, схватив за локоть, спросила, пойду ли я на поминки. Я отказался.

Глава 1. О предубеждениях и склонности к смерти отдельных людей

Как это водится у разного рода пьяниц с претензией на интеллигентность, находясь под алкоголем, мы, с другом из Департамента Смерти, часто имели привычку рассуждать о высоких материях и общей никчемности человечества, по очереди занимая позиции его адвокатов. Себя в эту массу мы, конечно, редко включали, но не потому что считали себя лучше и умнее большинства, а скорее оттого, что так рассуждалось проще.

– Ничего подобного, – говорил мой друг, в ответ на замечание, что люди в целом являются силой созидающей, – ты посмотри, сколько всего нужно разрушить человеку для того, чтобы хоть что-то создать!

– А как насчет развития общества? – возражал я, – философия, культура, искусство, новые технологии…

– Музыка?

– И музыка тоже.

– Ну хорошо, ты выпустил несколько альбомов. Ну и как, развитие социума ощущается?

Мои альбомы даже мне особого развития не дали – ни славы, ни денег. Несколько положительных отзывов и около тысячи загрузок с торрентов – вот и весь мой вклад в мировое искусство.

– Если бы человечество занималось разрушением, – говорили во мне литры пива и чувство противоречия, – то никогда не произошло бы ни промышленной революции, ни компьютеризации. Не было бы ни автомобилей, ни бетона, ни каучука…

– Ага. Вчера в этом городе умерло сто два человека. Я забрал троих – отравление некачественным героином, смерть от сепсиса после неудачного пореза на работе и бытовое убийство. Жена задушила мужа колготками, не выдержав побоев. Он еще после смерти пытался ей отомстить. А вот не открыли бы каучук – возможно и не задушила бы.

– Колготки, вообще-то, делают из капрона.

– Да неважно!

Лицо друга покраснело от выпитого. Мы сидели на лавке на выходе из двора моего дома, спасаясь от яркого весеннего солнца под единственным высаженным здесь деревом. Лобное место для всех местных пьяниц. Друг приехал сюда уже слегка навеселе и сейчас просто доходил до своей кондиции. Последнюю фразу он сказал так громко, что какая-то проходящая мимо дама с болонкой на привязи испуганно обернулась на нас, будто сама только что кого-то задушила колготками и теперь скрывалась с места преступления.

– Ты не знаешь, но у почти у каждого человека на сегодняшний день вероятность смерти не опускается ниже одного процента. Понимаешь, что это значит? Мы рискуем каждый день, просто выходя на улицу. Потому что живем среди других людей.

– Если бы все было так, как ты говоришь, – заметил я, то город вымер бы в течении ста дней. Теория вероятности на моей стороне.

– Ты плохо знаешь теорию вероятности, товарищ гуманитарий. Каждый новый день не приближает человека к несчастливой выборке. Я тебе о том говорю, что сегодня в безопасности находиться просто невозможно. Ты этого не видишь, а я вижу.

И он, совершенно невежливо, принялся тыкать пальцем в людей.

– У него полпроцента. Везунчик. У нее – полтора… ну, чуть меньше, неважно. Вон у того деда восемь процентов. Ну оно и понятно, почему. А у той – четырнадцать и она в большой опасности.

Последнее относилось к девушке в черном, с дредами на голове и несколькими амулетами на шее. Она шла по узкому тротуару, с одной стороны ограниченной грязной стеной промзоны, на стыке с которой и стоял мой дом. Словно почувствовав взгляд, девушка повернула голову и посмотрела на меня. Вид у нее сменился с «немного отсутствующего», как бывает с погруженными в свои мысли, на «слегка недоуменный», когда мы встретились глазами. Дескать, зачем я обращаю на нее внимание.

Мы пристально посмотрели друг на друга, я – с бутылкой пива на лавочке, как последний гопник, о котором и не скажешь, что он зарабатывает на жизнь музыкой и она – непонятно зачем и непонятно куда спешащая девушка, с вероятностью смерти в четырнадцать процентов.

Она даже сбилась с шага.

– А ты, как выпьешь, становишься неотразимым, – хмыкнул мой друг.

Девушка, обреченная умереть отвернулась и пошла дальше, а я остался сидеть как сидел. Наш с другом разговор постепенно сменился с чужих смертей на модели созидания и разрушения в компьютерных играх.

Но с того момента, пожалуй, все и начало меняться.

Следующим утром я проснулся со страшной головной болью. Казалось, будто кто-то изнутри бил молотком в стенки черепа, пытаясь расколоть его и вылезти наружу. В комнате стоял аккуратный, сверкавший в лучах солнца, ряд пустых бутылок – трофеи вчерашней попойки, после того, как мы перебрались ко мне домой.

У всех свои таланты. Я играю на пианино, кое-кто даже говорит, что талантливо. Кто-то не обладает слухом, зато умеет делать стойку на руках. А я делать стоек на руках не умею. Мой друг умел пить так, как другим и не снилось – отчаянно, словно вот она истина, уже проглядывает где-то на дне очередной бутылки. Или следующей, если дно этой оказалось пустым. Все пьянки с ним для меня заканчивались разрушительно, а друг позже звонил и вполне здоровым голосом цинично осведомлялся о моем самочувствии, о котором можно было бы подобрать много эпитетов, кроме тех, что связаны с комфортом.

– Ты там жив? – спросил он в этот раз.

– Я еще не понял, – к моменту его звонка я уже дважды дошел до туалета, чтобы выплеснуть наружу и без того небогатое содержимое желудка.

– Помнишь, о чем мы вчера разговаривали?

– Очень смутно, – признался я.

– Понятно, – с явным облегчением сказал друг.

Но стоило ему об этом сказать, как я тут же все вспомнил. А еще вспомнил, что работникам Департамента Смерти запрещено что-либо рассказывать о своей деятельности. Но ответил только:

– Ага.

– Ну ладно, поправляйся давай, – и мы разъединились.

Так получилось, что через два дня я познакомился с Шаманкой – той самой девушкой с четырнадцатью процентами на незавидную перспективу.

Это произошло одновременно и случайно, и неслучайно. В тот день я возвращался домой пешком, выйдя на полпути из автобуса, пользуясь свободным временем и наслаждаясь хорошей майской погодой, а когда дошел до той лавки, где мы с другом спорили о глобальном, постоял, вспоминая его слова, а потом повернул и пошел в том направлении, в котором тогда шла Шаманка.

Сделал ли я это специально? Конечно. Рассчитывал ли я на что-нибудь? Конечно нет. С самого начала это было глупой затеей, расчетом на чистую удачу.

Но удача была на моей стороне. Дойдя до конца стены, я повернул направо, пошел дальше и через пятнадцать минут, когда промзона закончилась и начался микрорайон из старых двух и трехэтажек, увидел ее.

Многие не любят знакомиться на улице и это, в целом, понятно. Какая-нибудь девушка идет по делам, и вдруг неизвестный мужик начинает выпрашивать телефон, рассказывать о себе или, того хуже, звать куда-нибудь. Сам я ни разу не знакомился на улице.

Что я скажу, если вдруг мы встретимся? – думал я до того, шагая между старыми домами, и, втайне надеясь, что ничего подобного не произойдет, а я дойду до края следующей улицы, пройду пару остановок, на третьей сяду и поеду к себе успокоив свою совесть тем, что сделал все, что мог. Но мы шли друг другу навстречу и когда оказались в паре метров друг от друга, я открыл рот и сказал быстрее, чем подумал: