Ввод - Григорий Покровский

— Брось, Галя, чепуху молоть, как ты можешь? Сколько евреев Гитлер уничтожил в лагерях.

— Да, Асю, евреев невинных, собака уничтожил, только вот жиды остались. Можно подумать, русских и украинцев он меньше уничтожил.

— Ты так и пышешь национализмом! — воскликнула Ася, — откуда он у тебя?

Она не понимала, что националистами не рождаются, а становятся. Попади эта девочка на воспитание в качестве приёмной дочери в еврейскую, эстонскую или латышскую семью, тогда бы она ненавидела русских, украинцев и белорусов. Это заложено природой в борьбе за место под солнцем. И нападкам больше всего подвергаются те особи, которых численность меньше, их можно без труда согнать с накормленного места. На этой почве зарождается бытовой национализм. Люди не хотят признать свою вину во всех своих неудачах. Они с завистью смотрят на приспособившихся людей к этой нелёгкой жизни, более удачливых и более умных. Среди еврейства, скитавшегося многие годы по странам, выжили только те, кто наиболее был удачлив и сплочённей. Они больше всего уделяли воспитанию и учебе своих детей, музыке, литературе, искусству, медицине, техническим наукам. Не мудрено, что все ключевые посты занимались ими. Поэтому на бытовом уровне они воспринимаются как изгои. А выход тут один — учите своих детей, не жалейте на это средств, соревнуйтесь, будьте конкурентами за престижное рабочее место. Надо усвоить, что место не занимается по национальному признаку, а по профессиональному мастерству.

— Ты меня не поняла, — сказала Галя, — зря меня националисткой назвала, ты не права. Я уважаю евреев, таких, как Маша Рутицкая, как Саша Бортник, они с нами в жару и дождь работают. Я люблю Кобзона, Райкина, Жванецкого, Фрадкина — это евреи с большой буквы. У них много умниц. Я против жидов, как твой Боря Ефимович, которые лезут по головам, у них один девиз: «хапай, цапай, не будь быдлом».

— Тогда и не надо виновных искать в национальности. Национальность тут ни причем, все дело в человеке. Если человек любит свою семью и с уважением относится к своим близким, то он и к другим семьям относится с уважением. А если он к своей семье относится абы, как, начхать на них, то ему на чужих тем более наплевать.

До разговора с Галей она где-то там, в душе, сожалела, что дала Борису пощёчину. Ведь это был шаг к разрыву их отношений. Это наносило удар по её личному благополучию. Не выйдя замуж за Бориса, она лишалась ленинградской клиники, перспективы роста, а может быть и будущей диссертации. Замаячила провинция и врач какой-то участковой больницы. Ей не нравился Галин бытовой национализм. Но сейчас, после разговора с Галей, она чувствовала себя частичкой того гигантского спрута, окутавшего щупальцами коррупции, мздоимства и протекционизма всю страну.

Под стук колёс, она вновь вспоминала этот разговор, и только сейчас окончательно решила. Нет, не может она разменять любовь на какие-то материальные блага. Выйти за Бориса — значит заточить себя добровольно в темницу, где любовь будет заменена банальным супружеским долгом.

Открылась дверь, и в купе к девушкам зашёл Борис.

— Ася, я заказал чай, сейчас проводница принесет, приготовь бутерброды, будем кушать.

Ася посмотрела на него и ничего не ответила. Она ещё плотнее прижалась в угол купе.

— Я же с тобой разговариваю, не с этой стенкой, — возмутился Борис.

— Спасибо, я не хочу чаю.

Борис вышел. Ася сидела, прижавшись в угол, на её щеках появились слёзы. Она вспомнила, как через два дня после той пощечины он пришел в медпункт и делал вид, что ничего не произошло. На душе скребли кошки. Припомнилась очередная поездка на дачу к его родителям. Как она, изрядно потрудившись на чужом огороде, уставшая, а он, отлежавшись, целый день в тени, вечером домогался её. Как она отдалась ему без всякого на то чувства, а он, пыхтя, фактически изнасиловал её. Вспомнила, как его мать вначале была против его выбора. Но после неоднократных выездов на дачу, увидев её трудолюбие и умение готовить, заявила: «Боря будет ухожен». Тогда ей это было обидно. Она поняла, что мать видит в ней не избранника сыном любимого человека, а как хорошую служанку её Борису. И вот сейчас эта горечь всплыла и будоражила душу еще сильнее.

В дверях купе снова появился Борис. Девчонки читали, не обращая на него внимания. Ася сидела также неподвижно. И только непримиримая Галя отложила журнал на столик и взглянула на Бориса.

— А, между прочим, колы заходят в купе, надобно постучаться, тут девчонки едут, и могут переодеваться. И потом, ваше купе рядом. Вы, мабуть, ошиблись дверью?

— Заткнись, я не к тебе пришёл. Ася, что с тобой случилось? Кто это был?

— Это был мой бывший муж.

Борис запнулся, открыв рот от недоумения. Все вокруг молчали. Он почти прокричал:

— Что, у тебя был муж, а почему я до сих пор о нем ничего не знаю?

— А с какой стати ты должен о нём знать?

— Как, ведь ты собиралась стать моей женой?

— А вот так, каком кверху. Почему ты решил, что я стану твоей женой? Кто тебе это сказал? Я тебе что, согласие давала? Или ты мне предложение сделал, а я взяла время на обдумывание? Вы с мамой решили, что нашли отличную домработницу. Так домработницу, Боря, нанимают за деньги, а не регистрируют за рубель пятьдесят в Загсе. Если быть честной до конца, я не люблю тебя. Я люблю другого человека, моего бывшего мужа. И пусть мы с ним разошлись по недоразумению, по глупости, может быть от чрезмерной любви к нему, но я любила его и буду его любить, и ты в мою душу не лезь, тебе этого не понять.

Только теперь в душе у Аси всё стало на своё место. Наступил покой и умиротворение. Всё четко разложилось по полочкам. Исчезли недосказанность, компромиссы с собой и никому ненужная игра в любовь, и только стук колёс нарушал этот покой, в такт, повторяя слова: «почему, почему, почему».

Борис выскочил из купе как ошпаренный. Галя высунула голову в коридор, затем, задвинув дверь, повернула защёлку, прощебетала:

— И нечего тут ходить. Бродят тут всяки. — Потом она подсела к Асе, обняла её и поцеловала. — О, яка ты умница, Асю, як я тебя люблю.

Поезд замедлил ход. Вот он выехал на равнину и пошёл вдоль берега реки. В метрах пятидесяти от колеи была вода. Волны плескались в бетонный откос железной дороги. Девчонки прильнули к окну и смотрели на огромную гладь воды. Перед ними расстилалась могучая русская река Волга. Она величаво несет свои воды, как бы напоминая всем смотрящим на неё, что является тем разделом, той границей между Русью европейской и Русью азиатской.

По реке плыл теплоход. На его верхней палубе стояли люди, скорее всего туристы, две девушки в ситцевых платьицах махали проезжающему поезду руками. Буруны волн от винта белого теплохода отрывались и мчались в обратном направлении. Пройдя метров сто, они еще показывали свои белые спины, затем замедляли ход и затихали, исчезая навсегда в глубине матушки реки. У самого берега в небольшой заводи стояла лодка. На ней, склонив голову, в полудреме сидел рыбак. Солнце было уже высоко, клева, по всей видимости, уже не было. Голова рыбака подбородком упиралась в грудь, и он неподвижно замер в позе кучера. Его две удочки торчали с бортов лодки, поплавки равномерно покачивались на волнах. Затем поезд отошел от реки, и за окном девчонки увидели равнину с холмами, предгорьем Жигулей. Это была впечатляющая красота, той раздольной, огромной Руси-матушки.

Вновь показалась река, и поезд медленно въехал на огромный мост. И вот уже вагон оказался на середине Волги. Здесь в самом её центре она была могучая и непокорная. Её огромные волны с белыми вершинами ударялись в красные буи, обозначающие фарватер, швыряли их в разные стороны, пытаясь вон выбросить из реки.

Матушка Волга, пройдут века, все будет меняться, родятся и вновь исчезнут многие поколения, но ты будешь вечной. Ты будешь многих кормить со своих вод, ими ты многих поглотишь, и там они обретут покой. Но ты будешь, как и прежде, красива и величава, и человечество до конца дней своих будет любоваться твоими красотами.

Глава 3

После посещения управления кадров округа, Бурцев с предписанием поехал в штаб дивизии. Штаб находился на окраине города. В управлении ему объяснили, как туда добраться. И сейчас на городском автобусе он подъезжал к нужной ему остановке. В груди от радости подпирало. Он получит назначение в один из полков этой дивизии, а значит, рядом с большим городом.

— Все-таки повезло, — думал он, — не надо ехать в эти Тоцкие лагеря.

Дежурный офицер внимательно осмотрел его документы, после подвел его к двери начальника отделения кадров дивизии, на котором висела табличка п./п-к Ким М.И. Бурцев постучал в дверь. Ответа не последовало. Он осторожно приоткрыл её. Над столом, закопавшись в ворохе бумаг, торчала, лысая голова с круглым, как блин лицом. Туловища не было видно над стопкой красных папок личных дел офицеров, Василий разглядел маленькие руки.