Ввод - Григорий Покровский

— Это помощник начальника штаба майор Зеленков, — сказал, глядя на лицо майора и улыбаясь, Никольцев. — Знакомтесь, наш новый комбат.

Майор вытер руки ветошью, стирая тушь с пальцев, подал руку Бурцеву.

— А где начальник штаба? — спросил Никольцев.

— Офицеры с округа на полигон прибыли, к учениям задачу ставят.

— Вы всё лицо тушью испачкали. Почему сами чертите, где ваш писарь?

— Писаря на гауптвахту посадил.

— За какую же провинность вы его посадили?

— К учениям надо готовиться, приказал ему после ужина карты рисовать. Думаю, приду, проконтролирую, что он сделал. Захожу часиков в двенадцать в кабинет, а он, скотина, Тамару со строевой части на столе разложил и дерет.

— Он ваш приказ не выполнил?

— Я бы так не сказал. Почти всё сделал, вот последнюю карту не закончил.

— Выходит, он сверх возможного старался. Так, за что же вы его на гауптвахту?

— Ну, как же, товарищ подполковник, это же не бордель. Он прямо в кабинете бабу дерет.

— Эх, Зеленков, Зеленков. Наказание должно соответствовать проступку. Вы, что полиция нравов? А как я вас застал, с этой, как вы выразились, бабой. Я же вам взыскание не объявил. А следовало бы. И что мы за народ такой, как что, так сразу за устав. Так ведь он не дышло, куда повернул, туда и вышло. Он должен быть беспрекословный для всех, а не только для подчинённых. И что мне делать с этой Тамарой, ума не приложу. Уволить её, так куда ей деваться, обратно в совхоз? Лучше бы жену какого-нибудь офицера или прапорщика взяли. Так нет, этот капитан за нее горой стоит. Сидит напротив неё в строевой части, все карандаши роняет, чтоб Тамаре на коленки поглядеть. А для неё этот солдат может последний шанс, может хоть в жены возьмет, а ваш кобеляж ей, наверно, осточертел. Пойдёмте, Василий Петрович, в другой кабинет, а вы, Зеленков, подумайте, правы или нет.

Разговор длился долго. Чувствовалось, что командир полка подготовлен и знал, о чём спрашивать. Ему важно было знать, как подготовлен его офицер, в чьи руки попадет батальон. Следуя из разговора, было заметно, что Никольцеву Бурцев понравился. По окончанию разговора он вызвал прапорщика и велел отвести Бурцева на подготовленную ему квартиру.

— У нас капитан убыл, квартира однокомнатная, но вам как холостяку хоромы, я думаю, ни к чему. Двухкомнатных квартир нет, семейные офицеры в очереди ждут.

Когда Бурцев устроился в своей квартире, решил ознакомиться с городком, а заодно что-то купить поужинать. Городок был небольшой, но для полка домов было многовато.

— Кроме полка, тут стоят, наверное, и другие части, — подумал Бурцев. Рядом с домами находился магазин, одно крыло его служило продовольственным, другое промтоварным. Вдоль домов шла асфальтная дорога. Асфальт заканчивался на перекрестке с гравийной, по которой приехал Бурцев. С тыльной стороны домов было небольшое озерцо. Оно издавало зловонный запах. То ли это был отстойник в системе канализации, то ли озеро служило сливом на случай прорыва оной. Обойдя всё это, заглянул в магазин, с его скудным ассортиментом. После шумных столичных улиц Бурцев шёл по тихой улице захолустного гарнизона с одним рядом домов. В его душе наступила такая тоска и безысходность.

— Неужели это и всё — подумал он. — В этом далёком гарнизоне и закончится моя служба?

Глава 4

Никольцев, весь уставший, возвращался с партийного актива. С раннего утра до восемнадцати часов просидели в Доме офицеров. С докладом на активе выступал Член Военного Совета. Больше двух часов длился нудный доклад, который никто не слушал. Хотя в зале и стояла тишина, но люди занимались каждый своим делом. Все участники актива запаслись журналами, газетами, книгами, маленькими шахматами. Некоторые играли в морской бой и даже в «крестики-нолики». Никольцев краем уха слышал, что в докладе в худшую сторону два раза упомянули и его полк. Затем после доклада пошли выступающие. Хвалили доклад, Коммунистическую партию и лично Леонида Ильича Брежнева. Те, кого отмечали в лучшую сторону, продолжали хвастаться достигнутыми успехами. А те, кого отмечали в худшую сторону, клялись командованию округа, что непременно исправятся.

Теперь Вадим Степанович, расслабившись на переднем сидении машины, ехал по улице, разглядывая витрины и людей на тротуарах. Впереди что-то застопорилось и водитель, пытаясь объехать пробку, остановился на трамвайных путях. Приближающийся сзади трамвай начал звонить.

— Чего ты, Панасюк, на них залез. Сколько тебе одно и тоже говорить, — ворчал на водителя Никольцев.

— Чего она брякает, товарищ подполковник, впереди вся улица забита.

— Звонит потому, что ты не прав.

Наконец пробка стала рассасываться. Водитель съехал с трамвайной колеи, уступил дорогу трамваю. Затем высунул руку в открытое окно и показал вагоновожатой указательный палец вверх. Молодая девушка в ответ ему подкрутила пальцем у своего виска.

— Ты и тут грубишь, Панасюк?

Некоторое время они ехали вровень. Когда трамвай остановился, а УАЗ поехал дальше, Никольцев увидел на той стороне дороги, недалеко от остановки, прямо у входа в сквер стояла его жена Лена.

— Чего она здесь? — подумал он. — Она же должна с работы возвращаться домой, там же Настя одна?

Он глянул на часы.

— Автобус от площади ушёл в полк, надо бы её забрать.

Но развернуться не давал встречный поток. Никольцев поглядел в стекло двери за водителем. Машина двигалась медленно, и ему было хорошо видно. Напротив Лены остановились белые Жигули. Из них вышел высокого роста черноволосый мужчина. Он держал в правой руке красную розу. Подойдя к Лене, он, подал ей розу и поцеловал в щёчку. Мужчина повернулся к нему боком и Никольцев узнал в нем бывшего тренера Насти.

Когда Настя пошла в первый класс, Лена настояла, чтобы Настю отдать в секцию гимнастики. Она твердила, что это поможет Насте выправить осанку. Вадим Степанович не сопротивлялся, и жена отвезла ребёнка в город в спортзал. Были большие неудобства, часто задействовалась служебная машина. Никольцеву это не нравилось, но он молчал. Пару раз он и сам забирал её оттуда, там он и познакомился с тренером. Никольцев и не подозревал, что между Леной и тренером что-то было. Но ребёнок чувствовал, Настя походила несколько месяцев и заупрямилась. Увидев жену с тренером, Никольцев весь побагровел. Внутри все кипело. Он хотел развернуться и подъехать к ним, но пробка и встречный поток не давали этого сделать. Решил подойти к ним пешком, у трамвайной остановки на переходе перейти улицу.

— Панасюк, остановись, мне надо продуктов купить! — раздраженно прорычал Никольцев.

Водитель понял, что командир с партийного актива едет не в духе. Остановил машину у входа в продовольственный магазин. Когда Никольцев выскочил из машины, он увидел, что Лена и тренер садятся в «Жигули». Машина фыркнула выхлопной трубой и сорвалась с места. Он взглянул на своего водителя.

— Подумал, — видел ли он. Но тот не глядел по сторонам, что-то ковырялся в переключателе поворотов. Никольцев пошел в магазин. Был весь на взводе. Купил два батона, молоко, масло и мороженое Насте. У мясного отдела стояла огромная очередь за вареной колбасой. Решил постоять в очереди, взять домой колбасы.

— Наверняка, дома кушать нечего, Настя, голодная сидит. Будет хоть чем накормить.

Очередь была длинная, двигалась медленно, и Никольцеву было время, чтобы немного успокоиться, и обо всем подумать. Колбасу давали только по одной палке. Всегда уравновешенный, Вадим Степанович еле сдерживал себя. Ему было противно за свою жену, за такую страну, где палка колбасы и та была трудно доступной. Когда рассчитывался в кассе, его руки дрожали. Даже продавец это заметила. Она взглядом окинула его руки, а затем с пренебрежением посмотрела ему в лицо.

— Наверное, приняла за алкаша, — возвращаясь к машине, думал Никольцев.

Мысли кружились в голове.

— Разведусь, приедет домой, все допрошу. Расскажет, как на духу. Разведусь. А люблю ли ее? Конечно, да.

Он вспомнил ту белокурую девушку, ходившую к ним в училище на танцы. Тогда три курсанта ухаживали за ней, но победил он. Конечно же, люблю и ее и Настену.

— А как жить дальше? А она, любит ли меня? Скорее, нет. Иначе, почему долго не хотела ребенка, почему эти постоянные скандалы, и вечное недовольство. По любому поводу старалась упрекнуть его: то в излишней мягкости, то в солдафонстве, то не там руку подал, то даме не открыл дверь, постоянное выпендривание, этакой светской дамы восемнадцатого века.

— У тебя нет чувства эстетики, — любила повторять она. Ты все делаешь грубо, косо, криво, без чувства гармонии.

А, скорее всего, чувства гармонии отсутствовало в ней самой. Ей было все противно — и ребенок, и человек, который приходится отцом этому ребенку, и с которым она без чувства любви, решила образовать семью. Не это ли является дисгармонией. Ибо только с любовью к людям, своим ближним, к природе, к небу, солнцу, всему окружающему его, может гармонично развиваться человек. Любящий природу человек, никогда не будет хулить прекрасный лес только за то, что стволы деревьев в этом лесу кривые. Она ревновала его, но это была ревность собственника, а не от любви.