Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

Британский историк Дж. Сэмпл посвятила рассматриваемому нами трактату небольшую главу в академичном труде «Тюрьма Бентама: исследование Паноптикона», в котором обозначила некоторое пренебрежение исследователей к ранним работам и воззрениям И. Бентама и «затененность» памфлета более поздним нашумевшим проектом Паноптикона[139]. Кроме того, автор отметила «сумбурную» внутреннюю структуру произведения, когда комментарии автора практически неразделимы с пунктами законопроекта, приписываемого знаменитым законотворцам второй половины XVIII в. У. Блэкстону и У. Идену. Открывая для российского исследователя этот не известный ранее памфлет, мы постараемся заполнить небольшую лакуну в отечественной ревизии наследия великого интеллектуала, что позволит установить более раннюю отправную точку генезиса и эволюции взглядов И. Бентама на устройство современной системы исполнения наказаний.

В современной отечественной научной мысли анализ пенологических теорий Бентама представлен в контексте более широкого рассмотрения взглядов мыслителя на государство и право[140]. Рецепции многочисленных идей И. Бентама в России посвящены работы М.П. Айзенштат[141]. Бесспорно уникальным исследованием малоизученного аспекта научного творчества Бентама – взглядов мыслителя на бедность и социальную помощь – является работа Ю. Барловой «Надзор и прибыль» общественное призрение и социальная помощь в теоретических конструктах Иеремии Бентама»[142]. При рассмотрении проекта «Паноптикон» в традициях научной школы интеллектуальной истории автор актуализирует внимание на «знаке равенства», который мыслитель ставил между бедняком, попавшим в нужду, и преступником, как отправной точки построения его системы надзора за девиантами. Во всех упомянутых работах отечественной историографии в фокусе исследователей находится знаменитый Паноптикон, как воплощение консеквенциалистских взглядов И. Бентама. А. Ипполитова[143] ссылается на русскоязычный перевод, подготовленный А.В. Комаровой и А.Г. Севастьяновой, который нам обнаружить не удалось. При рассмотрении обсуждаемой работы Бентама мы пользовались оригинальной англоязычной версией[144].

Восьмая глава фокусирует внимание на острой памфлетной полемике двух неординарных мыслителей эпохи – ортодоксального священника Мартина Мэдана и парламентария Уильяма Ромилли. Трактатом «Размышления об исполнительном производстве относительно наших уголовных законов, в особенности на выездных судебных сессиях»[145] Мэдан обрушил критику на современную ему судебную систему, призывая не изобретать новых законов, а сосредоточиться на неукоснительном соблюдении существующих, то есть «кровавых статутов» в их кульминационной стадии! Ромилли ответил протестным памфлетом «Замечания по поводу недавней публикации “Размышления об исполнительном производстве”»[146], в котором, пожелав остаться анонимным, представил реформистскую позицию и выразил взгляды сторонников кардинальной либерализации и гуманизации системы уголовных наказаний. Однако в этом памфлетном поединке парламентарий не получил и половины славы, доставшейся трактату консервативного Мэдана!

Личность и интеллектуальное наследие популярного в свое время, но, по непонятным причинам до сих пор малоизвестного в отечественной историографии, Мартина Мэдана – религиозного и общественного деятеля второй половины XVIII в. – до сих пор не становились предметом исследовательского интереса ни в зарубежной, ни в отечественной историографии. Краткие биографические сведения о Мэдане содержатся в энциклопедических изданиях[147], а также на страницах тематических интернет-проектов[148], однако исследования, в котором в полной мере были бы отражены его политические, социальные и философско-религиозные взгляды пока не представлено. Крайне редко встречаются исследования, в которых эпизодически затрагиваются его политические, социальные и философско-религиозные взгляды[149]. Поэтому главным, а точнее выражаясь, единственным источником при анализе взглядов М. Мэдана послужили оригинальные полнотекстовые произведения, версии которых доступны для исследователей. Первая попытка всестороннего анализа взглядов Мэдана на проблему совершенствования уголовного законодательства представлена авторами монографии[150].

Политические взгляды Самуэля Ромилли в дискурсе пенитенциарных реформ XVIII в. изучены несколько более подробно. В зарубежной и отечественной историографии он обрел и биографа[151] и почитателей его пламенной парламентской борьбы за сокращение сферы применения смертной казни[152].

Последняя глава завершает презентацию редких публицистических работ XVIII в. анализом трех работ английского богослова, историка, публициста из города Стоктон-он-Тис графства Дарем Джона Брюстера. В истории английской общественной мысли Дж. Брюстер прославился как богослов и краевед. Плодотворная публицистическая карьера Джона Брюстера насчитывает более трех десятков лет и более десятка изданий богословского характера. Его проповеди, размышления и назидания в простой и доступной форме разъясняли прихожанам вопросы веры, спасения и покаяния, и были так востребованы, что выдерживали несколько переизданий. Популярность Брюстеру принесло, однако, краеведческое исследование вполне светского характера «Местная история и древности местечка Стоктон-он-Тис». Малоизвестным остается тот факт, что публицистическая карьера Джона Брюстера началась с двух изданий не исторической, а скорее социально-правой направленности. Первая работа «Проповеди для заключенных. С включением молитв, рекомендованных для узников одиночного заключения»[153] вышла небольшим тиражом в Стоктоне, где находился его приход, а второй трактат «О предотвращении преступлений и преимуществах одиночного заключения»[154] опубликован уже в Лондоне в 1792 г. В зарубежных исследованиях эти произведения упоминаются лишь эпизодически[155], российскому исследователю ни автор, ни его работы практически не известны[156].

Научная новизна представляемого исследования заключается в том, что оно представляет собой вклад в реконструкцию уникальной интеллектуальной культуры эпохи английского Просвещения посредством обращения к уникальным публицистическим материалам и источникам личного происхождения. Среди функций публицистики, соединяющей факты и их авторскую оценку, в контексте анализируемых источников мы акцентируем внимание на коммуникативной, аксиологической, эстетической, воспитательной и побудительной. «Специфика публицистического текста заключается в его способности оперативно и непосредственно воздействовать на аудиторию. Оперативная составляющая этого вида текстов вытекает из природы публицистика, деятельность которой связана с актуальными общественно-политическими вопросами: такой текст – всегда результат злободневных проблем, требующих мгновенной реакции»[157]. Проблема преступности в XVIII в. осознавалось современниками как острая социальная дилемма, именно поэтому она стимулировала исключительный всплеск творческо-интеллектуальной активности, специфику и содержание которой методологически оправданно изучать в рамках «истории идей».

Современная модель «новой интеллектуально-культурной истории» в первую очередь отдает предпочтение не столько истории идей, сколько взаимодействию между движением идей и их исторической «средой обитания» – теми социальными, политическими, религиозными, культурными контекстами, в которых идеи рождаются, распространяются, развиваются. Такой современный способ историописания явственно дистанцируется от статичного рассмотрения эволюции норм и институтов в сторону изучения истории социальных и культурных практик: «’’Практики” – один из лозунгов новой культурной истории: история религиозных практик вместо теологии, история речи вместо лингвистики, история экспериментов вместо научной теории»[158]. Представляя базовые принципы «новой интеллектуально-культурной истории» для российского исследователя, Л. Репина обращает внимание на важнейший постулат: «практики [социальные и культурные – авт.] развиваются в рамках институтов, в соответствии с нормами и ограничениями разного порядка, под контролем власти, но они, в свою очередь, являются источником мутаций институтов, замещения норм и производства новых властных отношений. Так формулируется концепция «культурной истории социального», центральным вопросом которой является соотношение