Соперница королевы - Виктория Холт

Жизнь стала захватывающей. Именно о такой мы мечтали когда-то в скучной Германии. И я пребывала как раз в том возрасте, чтобы сполна насладиться ею.

Двор был сердцем страны — тем магнитом, который притягивал к себе богатых и амбициозных. Все знатные семьи, словно пчелы, роились вокруг королевы, пытаясь перещеголять друг друга в великолепии. А Елизавета, в центре всего этого движения, наслаждалась роскошью пиров, балов, маскарадов, хотя, как я заметила, была весьма воздержанна и в еде, и в питье. Ей нравилась роскошь, но только если за нее не нужно было платить. Королева обожала музыку и была неутомима в танцах. И хотя танцевала Елизавета обычно с Робертом Дадли, она могла удостоить танцем любого красивого юношу, если он достаточно хорошо умел танцевать. Меня поражал разносторонний характер королевы. Облаченная в сверкающее платье, она могла часами танцевать и кокетничать с Робертом Дадли. Тем, кто видел это, казалось, что перед ними разыгрывается прелюдия любовной сцены, а подобное вольное поведение считалось недопустимым для королевы, поскольку могло привести к печальным последствиям. Но она могла на глазах измениться, стать серьезной, язвительной, властной. Она не раз давала понять своим советникам, даже таким мудрым и уважаемым, как Уильям Сесил, что полностью держит ситуацию под контролем, и последнее слово всегда за ней. И поскольку никто не мог предсказать смены ее настроений, всем приходилось держаться крайне осторожно. Роберт Дадли — единственный, кто позволял себе все что угодно, но я не раз видела, как Елизавета давала ему пощечины. И хотя в них было больше любовной игры и кокетства, чем серьезного упрека, тем не менее этими пощечинами Елизавета ясно давала понять, что она королева, а он только ее подданный. В этих случаях Роберт целовал ударившую его руку, и королева оттаивала. В те времена он был очень уверен в себе.

Вскоре стало очевидно, что королеве я понравилась. Танцевала я не хуже Елизаветы, правда, немногие отваживались признать это. При дворе никто не танцует лучше королевы, никто так не красив, как она, никто и ни в чем не может сравниться с королевой, ибо она образец совершенства. И тем не менее я знала, что обо мне говорят как об одной из красивейших дам при дворе. Королева признавала это, называла меня кузиной[2] и часто держала при своей особе. Я также была не лишена остроумия и осторожно испытывала его на королеве. Мне часто удавалось ее рассмешить. Она поняла, что может помогать своим родственникам по линии Болейнов не только из чувства долга, но также и ради того удовольствия, которое ей доставляет их присутствие. В те времена, когда мы вдвоем часто сплетничали и смеялись, Елизавета наслаждалась моим обществом, и ничто не предвещало, что когда-то мы будем всей душой ненавидеть друг друга. Тем не менее ни я, ни какая-либо другая фрейлина не допускались в покои королевы, когда там находился Роберт Дадли. Часто мне казалось, что Елизавета требует постоянного восхваления своей неземной красоты именно потому, что она в ней не уверена. А насколько привлекательна была бы она без короны, спрашивала себя я. Вот только без короны Елизавету не представлялось возможным вообразить, поскольку титул королевы стал частью ее самой. Я часто сравнивала свои длинные ресницы, четко очерченные брови, сияющие темные глаза, довольно узкое лицо в обрамлении густых волос цвета светлого меда с ее белесыми ресницами и бровями, бледным лицом, белизна которого придавала ей почти болезненный вид. Объективный наблюдатель, безусловно, признал бы, что из нас двоих красавицей являюсь именно я. Но ее корона красноречиво говорила, кто здесь ясно солнышко, а кто лишь бледные звезды. Еще до того, как стать королевой, она несколько раз серьезно болела, и говорят, не раз была на пороге смерти. Став королевой, Елизавета словно встряхнулась, отметая все болезни, но из-за худощавости и бледной кожи все равно выглядела очень хрупкой. Когда она подрумянивала щеки, а она любила это делать, то теряла свой болезненный вид, однако все равно не утрачивала королевского достоинства. А с этим соперничать было невозможно.

Со мной она была более откровенна, чем с большинством своих фрейлин, наверное, из-за родства. Она обожала наряды, и бывало, мы часами болтали самым легкомысленным образом, обсуждая платья, которых у нее было столько, что точного их числа не знала даже дама, отвечавшая за гардероб королевы. Мода того времени была чрезвычайно жестока к полным женщинам, но украшала Елизавету, обладательницу стройной фигуры. В то время и Елизавете, и, разумеется, всем нам, приходилось терпеть тугую шнуровку и корсеты из китового уса. Это было очень неудобно, зато подчеркивало тонкость талии. Ее воротники были изготовлены из серебряных и золотых кружев и зачастую усыпаны драгоценными камнями. Уже тогда она носила то, что мы называли «мертвыми волосами», — накладки, придававшие дополнительный объем ее золотисто-рыжим локонам.

Я пишу о временах, предшествовавших скандалу с Эми Робсарт. После этого Елизавета никогда уже не была так весела и беззаботна. Несмотря на постоянную потребность в заверениях в ее совершенстве, она готова была учиться на опыте, пусть даже горьком. И это тоже красноречиво свидетельствовало о сложности ее характера. После той трагедии она никогда уже ни с кем так по-дружески не болтала, как со мной тогда.

Думаю, в то время она действительно вышла бы за Роберта, если бы он был свободен, но, с другой стороны, ее, похоже, не слишком беспокоило, что семейные узы ее любовника не позволяют им заключить брак. Однако тогда я, со своей наивностью, верила, что королева довольна тем, что он женат на Эми Робсарт, ведь это в свое время спасло его от брака с леди Джейн Грей. Это было слишком простое объяснение. Подобное суждение только показывает, как много мне еще предстояло узнать об изощренном уме королевы.

Елизавета часто говорила со мной о Роберте, и теперь я улыбаюсь, вспоминая эти беседы. Даже королева, несмотря на свое могущество, не могла предвидеть, как повернутся события. Она называла его своим Милым Робином, а еще Глазами, потому что, по словам Елизаветы, он всегда зорко следил за всем, что происходит вокруг, заботясь о ее благополучии. Она обожала давать прозвища красивым мужчинам, окружавшим ее. Правда, никто не мог сравниться с Глазами. Мы были уверены, что Елизавета вышла бы за него, не будь Роберт женат, но когда этого препятствия не стало, королева оказалась слишком хитра, чтобы попасть в такую западню. Многие ли женщины удержались бы от соблазна на ее месте? Я, например, вряд ли.

— Мы вместе были в Тауэре, — рассказывала мне королева. — Я туда попала из-за восстания Уайета, а он по делу леди Джейн Грей. Бедный Роб, он всегда говорил, что отдал бы все на свете, чтобы только увидеть меня на троне, — лицо Елизаветы изменилось, потеряв обычное хищное выражение, и стало вдруг очень женственным. Не то чтобы она не была женственной, наоборот, это в ней проявлялось в самые трудные моменты и в известной мере было ее сильной стороной, заставлявшей мужчин служить ей так, как никому другому. Умение быть женщиной составляло часть ее гения. Тем не менее такое выражение появлялось на ее лице, только когда она говорила о Роберте. Он был любовью ее жизни. После короны, разумеется.