Лицо с обложки - Белкина Юлия

Моника увидела меня с Райманом в зале и решила, что я его подруга. Сам Райман танцорку не узнал, — во-первых, в сценическом гриме родная мама ее не узнала бы, а во-вторых, если они и встречались в прошлом, то девочка Моника тогда прыгала со скакалкой по двору и внимания великовозрастного лицеиста не привлекала. А вот она Павла запомнила…

Первая моя реакция — здесь же, в туалете, броситься Монике на шею и, рыдая, поведать страшную тайну: Райман меня похитил. пичкает наркотиками, избивает и принуждает заниматься проституцией.

Но жизнь меня била, била и вбила-таки каплю осторожности. И я первое желание подавила, сосчитала до ста и затем уже подумала: броситъся-то я брошусь, но что со мной будет потом? Даже если Моника не выдаст меня Райману, а сообщит куда следует… Что потом? Я попаду в полицию. там начнут разбираться… А, Зоя Ерофеева? Фрейлейн со студенческой визой, нелегально работала в Германии? Депортировать вас вон из страны на родину! А на родине меня давно ищут те, чья служба и опасна и трудна, и под белы руки поведут от трапа самолета в Шереметьеве прямо в «воронок»… Здорово! Лучше не придумаешь! И я воздержалась от бурной радости, а просто попросила у Моники телефон.

— Лучше я оставлю тебе номер моего агента, — предложила танцорка, записывая номер мобильника на бумажной обертке от спичечного коробка с эмблемой «Матрешки». — У меня вечно проблемы с квартирой, переезжаю с места на место. А через агента ты всегда на меня выйдешь. А с тобой как связаться?

Она смотрела на меня выжидательно, а я соображала, что ответить? Сказать, что у меня нет телефона? Неправдоподобно: у кого это в Германии пет телефона? Моника решит, что я не хочу с ней поддерживать отношения, а мне, наоборот, очень нужен свой человек на свободе!

Но быстрее ума сработала моя патологическая фантазия, и я, округлив глаза, трагическим шепотом поведала, что Райман жутко ревнив. Он просто бесится, если мне кто-то звонят, даже если это подруга, — он всех моих подруг считает стервами и своднями. Поэтому будет лучше, если я сама ей позвоню.

Моника сразу поверила!

— Да, — посочувствовала она, поправляя перед зеркалом бюст Памелы Андерсон, — мужики просто скоты! Чем больше у них денег, тем больше придури. Позвони, когда сможешь. Выпьем, переберем Павлу косточки. Чао, подружка!

Она чмокнула меня в щеку. сделала прощальный жест акриловыми когтями и удалилась. А я спрятала спички в белье. При обыске (каждый раз после возвращения домой меня шмонали) на них никто нс обратил внимания.

День сорок второй

Я осталась одна.

Райман отловил Катю «на конвейер» в одно из своих увеселительных заведений, которых, по слухам, у него в Берлине великое множество. Там Катька окончательно дойдет… А мне Май приказала переселиться в Катину комнату. Там сделали небольшой ремонт, привезли рояль. Райман хороший менеджер. Он из нас делает звезд.

Райман говорит мне: «Голливуд и телевидение задают планку секса. Мужчины хотят иметь то, что мельтешит на экране. А я им это даю!»

Он узнал, что я играю (еще бы! судя по документам, я приглашена в Германию на стажировку в оркестре Котбусского городского театра!) Теперь это мой сценический образ: «Бай, бай, майн либе герр!» — Лайза Минелли в фильме «Кабаре», черные чулки в сеточку…

Райман привозил фотографа. Тот был похож на грача, каким его изображают в кукольных мультфильмах: лысоват на макушке, длинноволос на затылке, весь в черном, на шее «златая цепь». Райман влил в меня полбутылки коньяка, (фотограф разложил меня на рояле, как ветчину, рядом с гипсовым бюстом Бетховена, и нащелкал портфолио. Как Бетховен в гробу не перевернулся? Может, и переворачивался, кто проверит?

В конце рабочего дня я спросила:

— Райман, почему ты не используешь добровольцев? Ведь в той же России полно проституток. Зачем тебе лишние проблемы?

Хозяин остановился в центре комнаты, заложив руки за спину, и внезапно заговорил о смерти. Он говорил, что нет ничего интересное, чем видеть смерть. Видеть, как человек медленно умирает на твоих глазах, как борется за жизнь, как чаши весов колеблются… И знать, что это не голливудские спецэффекты, а правда! Реальность!

— Если я показываю убийство — это настоящее убийство, если самоубийство — это настоящее самоубийство. Кровь — настоящая кровь. Если женщина орет от боли — эго настоящая боль. Круче, чем то, что я делаю, были только игры в римском Колизее!

Райман нс смотрел на меня, он смотрел в никуда, в пространство, словно видел там то, что недоступно обыкновенным людям. Фотограф свернул свои манатки и стоял у двери, но Райман не замечал, что он хочет уйти. Когда фотограф попытался привлечь к себе его внимание, хозяин рявкнул на него так, что бедняга позеленел и слился со стеной. Райману не требовались слушатели. Он беседовал сам с собой.

Он заговорил об энергиях, об обмене энергиями между мужчиной и женщиной, о древних культах плодородия и о бессмертии… Все мы, говорил он, одна энергетическая цепь, мы связаны между собой ближе, чем кровной связью.

— Ибо сказано: «Оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и станут они плотью единой»! Это как в старинной немецкой сказке про золотого гуся: все хотели выдернуть золотое перышко, а прилипали намертво, и чем больше людей прилипало к золотому гусю, тем больше дурачья сбегалось посмотреть на такое диво, и все прилипали… Я — хозяин золотого гуся. Конец цепи у меня в руках. Это энергетическая цепь, я питаюсь энергией, деньги мне нужны только как средство для строительства сети. Шлюхи для цепи не подходят, в жертву приносится только чистое.

Я никогда прежде не видела Раймана таким: бледные щеки порозовели, глаза загорелись диким огнем. Когда он говорил, голос его прерывался, словно ему не хватало воздуха. Потом… вдохновение пропало. Райман запнулся. Посмотрел па меня с таким видом, будто его мучила зубная боль, нахмурился, пробормотал фотографу, что им пора, и они скоро ушли. Райман казался уставшим, словно выплеснул вместе с эмоциями остатки сил…

Как странно. Все это время я не считала его за человека. А оказалось — мы с ним похожи. На него тоже порой накатывает… Вдохновение. Странное и страшное. Я впервые задумалась: а что за человек мой Хозяин?

День пятьдесят четвертый

Вчера по пути в «Матрешку» Райман заехал в свою потсдамскую штаб-квартиру.

— Брану должен привезти новый товар, — сказал он мне по дороге. — Тоже русская. Хочешь на нее взглянуть?

— Нет, — ответила я, зная, что мои желания хозяина не интересуют.

На самом деле мне было все равно, куда ехать, на что смотреть. В то утро я хотела повеситься на чулках. Но я повторяюсь…

Мы проехали огромный парк и дворцовый комплекс Сан-Суси, подсвеченный голубыми и розовыми огнями рождественской иллюминации, замок Цецилненхоф, где в 1945 году проходил знаменитая Потсдамская кoнференция… У этот мерзавца были аристократические замашки! Коньяк «Камю», резиденция «Бабельсберге…

Водитель свернул в узкий тупик, с обеих сторон отгороженный трехметровыми каменными стенами, и отсвете фар мелькнули голые ветви плюща. Лимузин Раймана нырнул в ворога подземного гаража и остановился. Хозяин ткнул тростью мне в спину:

— Вперед, на выход!

Мы вошли я подвальное помещение, оборудованное под видеостудию. Догадываюсь: Райман здесь штампует свою порнопродукцию для Интернета (он хвастал, на чем заработал миллионы).

Я узнай фотографа, похожего на грача, — он вертелся возле штатива видеокамеры. Райман разорался на него, потому что ему не понравились фотографии, которые грач сделал для моего портфолио. Они ругались по-польски, перебивая друг друга. Наверное, давние друзья, если грач позволяет себе в таком тоне говорить с Хозяином.

Жертва — девчушка лет восемнадцати — встала при нашем появлении и в немом восторге переводила взгляд с меня на Раймана. Мы для нес, наверное, словно сошли с фотографии модного журнала.