Лицо с обложки - Белкина Юлия

Я пожала плечами. В Берлин? Почему бы и нет? Мне все равно, где работать, если найдется подходящее место, готова отправиться хоть на нефтяную платформу на Аляске.

Брану чему-то обрадовался и стал перечислять достоинства смены места жительства. Он сказал, что его земляк и дальний родственник содержит в Берлине большой бар. Большой — то есть зарплата официантки там раза в три выше, чем здесь!

— А жилье? — скептически заметила я.

И с жильем нет проблем, объяснил Брану, в баре работают одни югославы, они живут в доме рядом с местом работы, там очень дешево сдаются комнаты с отдельной кухней.

— Ведь тебя устроит комната с отдельной кухней? — наивно уточнил он.

Должно быть, если бы я тогда ответила «нет». Брану, не задумываясь, предложил бы мне трехкомнатную квартиру с видом на Бранденбургские ворота. Но это я поняла гораздо позже! А пока предложение показалось мне заманчивым. Я решила съездить в Берлин, увидеть все своими глазами…

Обратно к Инесс я уже не вернулась. Может, хозяйка и обращалась в полицию с заявлением о пропавшей официантке, но вряд ли исчезновение иностранки сильно взволновало местные власти. Вряд ли меня долго искали. По крайней мере, Брану был настолько уверен в своей безнаказанности, что взялся отвезти меня в Берлин на встречу с «земляком» на собственной машине.

Бабушка Гедройц рассказывала, как после освобождения в пятьдесят четвертом году из карагандинского лагеря она впервые вышла за ворота — свободная! иди на все четыре стороны! — отошла метров триста от ворот лагеря, а дальше двинуться не смогла. Страшно! Страх парализовал и ум и волю. И от страха приключилась с бабушкой Гедройц медвежья болезнь. Так и добиралась она до железнодорожной станции: шаг вперед по дороге — шаг в сторону, в придорожные кусты, шаг вперед — шаг в сторону…

Так вот! — мысленно доказываю я кому-то, — со мной такого не случится! Хватит повторять печальное семенное прошлое! Достаточно не менее печального семейного настоящего! Я выйду отсюда. И не ползком, на полусогнутых, дрожа и шарахаясь от собственной тени. Я выйду отсюда свободной, живой и здоровой!

Хоть сто Райманов! Никто меня здесь не удержит.

День седьмой

Бежать было не сложно, и это уже казалось подозрительным. За неделю я обнаружила два способа. Но оба способа нс решали проблему документов. Мои документы остались у Раймана! А без них никуда не ткнешься. Разве что явиться в посольство и сказать, что потеряла паспорт? Но в посольстве станут выяснять, кто я такая и как оказалась в Германии. А у меня в Москве такие «хвосты», что после «счастливого» возвращения на родину мне светит одна дорога: в прокуратуру. Так вот выбирать приходится даже не между Райманом и тяжелей жизнью нелегальной иммигрантки в Германии. Приходится выбирать между Райманом и камерой в следственном изоляторе города Москвы. А при очень пессимистичном (зато вполне ожидаемом) раскладе событий выбирать пришлось бы между Райманом и годами заключения в мордовской колонии. Тут сам Соломон не подскажет, что предпочесть.

Но есть еще один, самый лучший и самый фантастический вариант: бежать с документами! Сначала найти и забрать свой паспорт и потом — бежать.

День десятый

Здесь ходят легенды о тех, кому удалось убежать от Раймана. Да-да, некоторым удавалось даже выехать из Германии, вернуться домой! Но ничем хорошим эти истории не заканчивались.

Райман знал о девушках все, их паспорта оставались у него. Он мстил родственникам, легко мог отдать приказ убить родителей, детей… Разыскать человека на родине очень легко, а Райман, по словам Кати, не скупился на расходы такого рода. Знал: окупится с лихвой.

Он и сам часто рассказывал о тех, кого ему удалось «достать» и наказать. Хвастал: его люди сжигали дома с целыми семьями. Не лжет. В его кабинете, здесь, в квартире, хранится коробка с видеокассетами. Райман устраивает для новеньких просмотры. На кассете — расправы… Иногда рядком на полу все вместе — старики, дети…

Сам Райман смотрел с удовольствием, комментировал: эту шлюху я помню, эту не помню…

Когда я опускала глаза, он тростью тыкал мне в подбородок, говорил:

— Смотри? И с тобой будет то же самое!

Знал — это ему ничем не грозит, а на девчонок действует лучше всяких проповедей о смирении, терпении и любви к «гостям»…

Но сегодня Райман устроил мне другой просмотр. Может, решил, что одного мне мало? Или что на свою родню мне плевать? (Фотографии и письмо из дома наверняка нашел среди моих вещей.) Может, подумал: что мне старая бабка, которой все равно на тот свет давно пора, да младшие братья — обуза на шею? Он привел меня в свой кабинет, на моих глазах открыл сейф, замаскированный под картиной. Достал из сейфа литровую банку с желтоватой, мутной жидкостью, поставил ее на стол и сказал:

— Смотри.

В банке что-то плавало, похожее на маринованные грибы-решетники. Присмотревшись, я поняла, что это отрезанные человеческие уши. В некоторых поблескивали сережки.

— Ну что? Нравится? — сказал Райман.

— Нет. Гадость! — ответила я как можно громче, чтобы голос предательски не дрогнул.

Райман с улыбочкой отвинтил крышку, залез в банку двумя пальцами и выловил одно ухо. Продемонстрировал:

— Настоящее!

И неожиданно бросил его в мою сторону. Я не смогла сдержаться, ойкнула и отскочила. Отрезанное ухо шлепнулось мне под ноги, на узорный паркет.

— Подними и положи обратно, — приказал Райман. — Я не могу!

Удар тростью по плечам.

— Подними и положи обратно!

Я попыталась, но едва дотронулась, как все внутри перевернулось.

— Не могy…

Я ползала перед ним по полу на коленях, умоляла, называла по имени — Йорг, пожалуйста, миленький, не заставляй меня… Мерзавец стоял надо мной, смеялся и время от времени бил палкой по рукам. В конце концов я не знаю как, но сунула это ухо обратно в банку. и меня сразу вырвало.

— Некоторых не обязательно убивать, — вытирая мокрые пальцы о белоснежный батистовый платок, объяснил Райман. — Некоторым хуже остаться уродом. Плеснуть в лицо серной кислоты, отрезать нос, груди, вырвать губы. Чтобы мужчины шарахались от них, как от гиены… Не желаешь пополнить мою коллекцию? Тогда веди себя тихо. Поняла? Не слышу ответа.

Я ответила:

— Поняла.

Он остался доволен.

Тебе же хуже! После того, что ты заставил меня испытать, я поняла: я многое еще смогу выдержать! Человек не животное, животное сдохнет, а человек приспособится. Я приспособлюсь. И уничтожу тебя, герр Йорг Райман!

День одиннадцатый

Катя спивается, но гостей к ней ходит по-прежнему много, пять-шесть человек в день. Катя радуется:

— Я веселая, немцы меня любят.

Бедная, она этим себя утешает!

Чтобы клиентов не беспокоил запах перегара, Май подсадила Катю на наркотики. На таблетках она протянет недолго и сама это знает, но бодрится.

— Да плевать, я здоровущая, черт меня не схватит! — похвасталась она, когда я потихоньку стала уговаривать ее остановиться или хотя бы не увеличивать дозу. — Поспорим, кто из нас больше приседаний сделает, ты или я? Майка, считай! — скомандовала она горничной и лихо начала приседать: раз-два! раз-два!

Как ванька-встанька, словно у нее коленки на пружинах. Я не фанатик спорта и быстро сдалась, а Катька еще, и на одной ноге раз двадцать присела, хохоча…

Май — наша надсмотрщица. Я узнала ее историю от Кати, а она от других девчонок, которые жили здесь раньше. Куда они исчезли, лучше не думать, чтобы не удавиться с тоски.

Райман познакомился с Май много лет назад в Бангкоке. Май тогда уже перевалило за тридцать пять, по азиатским меркам — древняя старуха, и она ни по каким статьям не подходила Раймону. Зато Райман стал для нес светом в окошке. Почему так, из-за денег только или на самом деле нашла на старуху проруха, «пришла пора, она влюбилась», — это одной Май известно. Но шансов — ноль. У Раймана запросы специфические: только с девушками.