История религий. Том 1 - Иосиф Крывелев

Колоссальная литература посвящена вопросу о подлинности посланий Павла и его историчности. Наиболее радикальное крыло мифологической школы причисляет Павла, как и Христа со всеми его апостолами, к фигурам мифологическим 31. Нам представляется это недостаточно обоснованным. Правда, цифра «12», несомненно, носит на себе отпечаток символа, весьма распространенного в древних религиях, и особенно в иудаизме, — вспомним хотя бы о двенадцати сыновьях Иакова и соответственно двенадцати коленах израилевых. Не вызывает, однако, сомнений тот факт, что в распространении первоначального христианства сыграли важную роль бродячие проповедники, вербовавшие прозелитов и основывавшие общины. Были ли среди них лица, носившие «те самые» имена, или им впоследствии были эти имена присвоены для авторитетности, существенного значения не имеет. В тех случаях, когда нет прямых противопоказаний к признанию аутентичности того или другого имени, нет оснований ее отрицать. Что же касается Павла, то, пожалуй, из всех апостолов он имеет наибольшее право претендовать на историчность.

Нет ничего неправдоподобного и в том, что Павел был автором посланий, с которыми он обращался к христианским общинам или к их руководителям.

Другой вопрос: принадлежат ли все новозаветные послания Павла одному автору? Тюбингенская критико-экзегетическая школа из 14, приписываемых Павлу, выделила и признала подлинными лишь 4: к римлянам, к галатам и два — к коринфянам. Действительно, и по содержанию и по ряду языковых и стилистических особенностей перечисленные послания могут быть признаны принадлежащими одному автору. Ничто не мешает нам называть его Павлом.

СТАДИЯ БОРЬБЫ ЗА ГОСПОДСТВО В РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

В III — начале IV в. христианство вело борьбу за господство в Римской империи, завершившуюся его победой. Для империи это был период упадка. Кризис охватил все стороны экономической, политической и культурно-бытовой жизни, идеологии и религии. А усилившиеся внешние нападения в этих условиях могли иметь роковые последствия. Картина дополнялась ярко выраженными центробежными тенденциями в самой структуре империи. Неустойчивое и тревожное положение почти всех слоев римского общества, обострявшееся такими явлениями, как эпидемии и другие стихийные бедствия, не могло не найти своего выражения в области идеологии. III век ознаменован бурным ростом мистицизма среди населения империи.

Идеологическая атмосфера в Римской империи III в. была благоприятна как для христианства, так и для других религий. Все дело было только в том, какая из них окажется более жизнеспособной.

Государственно-политическая обстановка в империи рассматриваемого периода оказалась тоже весьма благоприятной для христианства. Империя нуждалась в средствах, которые способствовали бы ее объединению и противодействовали тенденции к распаду. Назрела необходимость в общеимперской религии, которая служила бы центральной власти идеологическим костяком, скрепляющим империю. А среди культов, заполнявших религиозную арену Римской империи, не было таких, которые могли бы успешно конкурировать с христианством.

Христианство обладало качествами, чрезвычайно важными в этом отношении. Его космополитическая направленность, выработавшаяся в предыдущем веке («ни еллина, ни иудея» — Колосс., III, 11), его демократичность и нарочитая любовь к социальным низам, реально не угрожающая состоятельным и правящим слоям общества, создавали условия для наилучшего распространения в многонациональной массе населения, притом независимо от его классового состава. Его верноподданническая позиция в отношении властей, связанная с проповедью непротивления и полного подчинения (I Петр., II, 18; Еф., VI, 5; Тит., Ill, 1; Колосс., III, 22), как нельзя лучше подходила для государства, одной из главных забот которого было добиться безропотного повиновения со стороны всех слоев общества и со стороны всех провинций империи. И если в христианстве начала II в. было еще много такого, что исключало возможность его «огосударствления» (актуальная эсхатология, узконациональная иудейская ограниченность, оппозиция в отношении богатых и в отношении «вавилонской блудницы» — Рима, неприятие античной культуры, в том числе и философии), то к началу III в. во всех этих отношениях вехи были решительно сменены и христианство стало единственной религией, способной стать государственной в Римской империи. Понадобилось длительное время, чтобы эта возможность стала реальностью.

Конечно, порой те или иные мероприятия империи в отношении христианства определялись случайными обстоятельствами — личными симпатиями и антипатиями императоров, ситуациями, складывавшимися в их борьбе между собой, и т. д. В некоторых случаях могли действовать и корыстные побуждения, направленные к тому, чтобы попользоваться церковно-христианским имуществом. Главная же причина «зигзагообразной» политики императоров в отношении христианства заключалась, видимо, в том, что на всем протяжении рассматриваемого периода они нащупывали идеологические средства сплочения империи и с неуверенностью относились к тому, что таким средством может явиться именно признание христианства государственной религией. Только в начале IV в., когда стала очевидной безрезультатность диоклетиановых репрессий, императоры пришли к решению, которое и было осуществлено сначала Галерием (293–311), а потом Константином (306–337).

Если бы репрессии в отношении христиан приводили к успеху, то, может быть, политика Римской империи и осталась в этом вопросе неизменной. Но добиться решительной победы не удавалось ни одному императору. И дело вовсе не в том, что, как утверждают церковные историки, христиане проявили удивительную силу духа и доказали неистребимость их религии постоянной готовностью к мученичеству.

Многотомная эпопея житий «святомучеников» явилась для церкви, по выражению одного из ее деятелей, Якова Ворагина (XIII в.), «золотой легендой», принесшей ей не только огромные богатства, но и морально-идеологический капитал 32. Тем не менее и церковная историография не может скрыть того факта, что гонения вызывали массовое отступничество среди христиан. Люди часто под страхом казни, пыток, конфискации имущества соглашались на то, чтобы, принеся жертву статуе императора или языческого бога или отведав жертвенного мяса, доказать тем самым свой отказ от христианства и готовность примкнуть к общепринятой религии. Правда, известны случаи, когда тот или иной христианин во время очередного гонения спасался от ренегатства бегством или взяткой: покупал у соответствующего чиновника libellus — справку о выполнении им предписанного властями языческого обряда. Вряд ли можно считать такое поведение соответствующим нормам христианского подвижничества. Но оно, безусловно, помогало христианам переносить репрессии и гонения.

Гибкость христианства проявлялась и в том, что после окончания очередных преследований массы отпавших вновь возвращались к прежнему. Это стимулировалось не только идейно-религиозными побуждениями. Христианские общины были коллективами, в какой-то мере опекавшими своих членов во многих отношениях, в том числе и материальном: если «общность имуществ» в основном не соответствует исторической действительности, то взаимопомощь и благотворительность были поставлены в общинах достаточно хорошо. Каждая из них являлась своего рода «обществом взаимного кредита», притом не только в материальном, но и в ряде других отношений, и это помогало человеку чувствовать себя увереннее и безопаснее в том беспокойном мире. Общины, вышедшие из подполья после гонений, обычно быстро восстанавливали свою былую численность и силу.

Если вначале епископ был лишь первым пресвитером и председателем совета пресвитеров, избираемым довольно демократическим способом, то в дальнейшем он становится высоким и властным сановником, не избираемым, а «рукополагаемым» своим предшественником и стоящим высоко не только над мирянами, но и над рядовыми клириками. Его решения безапелляционны, он единолично распоряжается всеми делами своей епархии. Иначе говоря, наступает эпоха «монархического епископата».

Возвышение значения епископов нашло выражение в специальной титулатуре церковных сановников (преосвященство, высокопреосвященство, блаженство, святейшество), в роскошном облачении, ставшем их прерогативой, в шикарной «архиерейской» форме выездов. Об апостолах и их преемниках, бродивших по стране пешком и живших скудными подаяниями, остались только новозаветные легенды и смутные предания.

Епископы вели борьбу не только за укрепление и возвышение епископата как церковного института, но и между собой — за видные места, за влияние, за богатство и власть. Евсевий с огорчением констатирует: «…зависть не упускала из виду наших благ: она… поссорила епископов и, под предлогом (защиты) божественных догматов, возбудила между ними несогласия и раздоры. Вслед за этим, будто от искры, воспламенился великий пожар и, начавшись как бы с главы, с церкви Александрийской, распространился по всему Египту, Ливии и за пределы Фиваиды… Вид этих событий доведен был до такого неприличия, что досточтимое божественное учение подверглось самым оскорбительным насмешкам даже на языческих зрелищах» 33.