Диагноз: Любовь - Мегги Леффлер

Бабушка прервала свою тираду и, глубоко вздохнув, отложила ложку.

— Бенджамен, когда ты прекратишь жить с этой девицей в том ужасном сарае?

— Это вовсе не сарай, — ответил Бен, — а вполне приличная квартира.

— Твоя мать пришла бы в ужас, узнав о том, как ты живешь.

— Вот в этом я очень сомневаюсь. — Бен взял стакан воды и одним глотком ополовинил его. — Думаю, мама была бы рада, что кто-то действительно любит ее сына.

— Сам Иисус ужаснулся бы.

— Иисуса распяли вместе с разбойниками. Не думаю, что моя ситуация способна его ужаснуть, — отрезал Бен.

— Как же ты собираешься стать священником, если сам не исповедуешь праведной жизни? — поинтересовалась бабушка.

— В изначальном смысле быть «праведным» не означает быть лучше, чем все остальные. Это означает «верить в Бога», так что мы все тут праведники, — сказал Бен, резко поднимаясь из-за стола, словно он собрался куда-то уходить. — Лед, — коротко объяснил брат, поймав мой недоуменный взгляд.

— Я удивлена, Бен. Разве этому тебя учат в семинарии? — возмущенно продолжала бабушка Ева. — Неужели Церковь потворствует добрачной половой жизни? Именно к этому ты собираешься призывать, став священником?

Бен остановился и ответил ей своим отвратительным «вежливым» смехом, который на этот раз получился каким-то отрывистым и ненатуральным.

— Я буду призывать к любви и прощению, — с нажимом произнес он, заставив слова прозвучать как «ненависти» и «мести».

— Но есть же вполне определенные законы. Ты что, не читал Библию?

— Пап? — позвала я, надеясь, что отец не удалился в туалет, чтобы изучать там энциклопедию. С моего места была видна часть коридора с унитазом (пустым, к счастью).

— Лед, — повторил Бен и исчез в кухне, забрав с собой свой полупустой стакан.

— Что-нибудь выяснилось по поводу того убийцы-самоубийцы? — спросила Ева. Она вновь взяла ложку и принялась за суп, словно речь шла о подарках на свадьбу, а не о кровавом преступлении в Эккстоне.

— Выяснили, что у него была депрессия. — К сожалению, я не шутила. Четвертый канал показал несколько интервью, взятых у соседей и знакомых убийцы, и те подтвердили, что в последнее время он был подавлен, легко раздражался и впадал в ярость. Оказывается, парень перестал получать удовольствие от жизни с тех пор, как его бросила девушка. Репортеры использовали этот материал, чтобы в очередной раз напомнить публике: «Поговорите с вашим доктором о депрессии».

— А как она это восприняла? — Ева редко называет Алисию по имени, и мне это нравится, поскольку в бабушкином исполнении оно звучит ужасно. Она всегда произносит его насмешливо и превращает «Алисию» в «А-ли-си-ю» — четыре отдельных слога, в отличие от Бена, который говорит «Алиша».

С кухни донесся звон разбитого стекла. Хотя, возможно, Бен просто пытался расколоть блочный лед.

— Я точно не знаю, как она это восприняла. Я видела ее только в новостях. — Я потянулась за новой порцией овощей. Открытка с соболезнованиями, которую я так и не решилась послать, лежала на моем журнальном столике среди газет и рекламных проспектов до десяти часов сегодняшнего утра. В десять часов я отправила весь хлам в мусорный контейнер. Мне, конечно, следовало ей позвонить, но я предпочла передать слова соболезнования через Бена. Честно говоря, мне трудно общаться с Алисией. Она не разговаривает, а как будто берет интервью. «Как ты справляешься с осознанием смерти матери? Ты все еще в шоке?» — такими были ее слова, когда мы впервые встретились. Бен думает, что я слишком чувствительна, и, по всей видимости, он прав. Я и представить не могла, что брат приведет свою подружку на похороны мамы. Алисия была одета в коротенькое черное платье, которое заставило Бена воскликнуть «Вау!», а моя бабушка отвела меня в сторонку и спросила: «Это что еще за шлюха?» Я слышала, как Алисия сказала: «Наконец-то я нашла, куда пойти в этом платье!», словно речь шла о вечеринке. Позже я выглянула в окно и увидела, как она затащила моего брата за угол дома и они принялись зажиматься… Нет, вряд ли мы с ней сможем стать подругами.

— Бенджамен, я только что спрашивала Холли, как самочувствие твоей подруги, — обратилась бабушка к вернувшемуся в комнату Бену. Как и мой отец, бабушка избегала слова «невеста». Ну что ж, «подруга» все же лучше, чем «шлюха».

— У нее сейчас сложный период, но она справится, — Бен ответил со всей искренностью политика, делающего объявление для прессы. Я заметила, что вода в его стакане сменилась скотчем со льдом. Бабушка наверняка примет это за холодный чай.

— Винчестер находится в часе езды к югу от Лондона, — объявил папа, который подошел к столу с путеводителем по Англии в руках. Я внезапно почувствовала облегчение, хотя понимала, что теперь жертвой разговора стану я.

Папа начал читать нам вслух, и мы узнали, что Винчестер, город ярмарок, расположен в холмистой местности и окружен зеленеющими дюнами. В свое время он был столицей Англии, рыцари точили здесь свои мечи и заседали за круглым столом в замке. Неоготический кафедральный собор прежде считался центром этого «когда-то великого» города.

— Это называется «карьерное самоубийство», Холли, — сказала бабушка, помешивая суп.

— А Джейн Остин там даже умерла, — добавил папа, и я с тяжелым сердцем подумала о завтрашнем полете, в который отправлюсь с чемоданом размером со шкатулку для драгоценностей.

— Почему ты решила ехать? — не унималась бабушка. Она указала на меня ложкой, и это было похоже на жест судьи, когда он направляет свой молоток на нарушителя заседания. — Это что, молодежная жажда приключений?

Я открыла рот, собираясь объяснить ситуацию с Кларой Шторм и мужчиной из 305-й палаты, а также рассказать о том, что я злюсь на пациентов из-за их страданий, но… Внезапно я поняла, что не знаю, почему мне вдруг так захотелось уехать. Вместе с тем я была уверена, что мне нужно что-то делать с собой, с мамой и, пожалуй, даже с Саймоном Бергом.

— Послушайте, мама тоже уезжала, и эта поездка многое ей дала, — заявила я.

— Холли. — Бабушка выпрямилась на стуле и отложила свою ложку.

— Холли, — эхом откликнулся Бен, и это звучало бы укоризненно, если бы он не улыбался, потягивая скотч.

— Не самое лучшее сравнение, — сквозь стиснутые зубы выдавил папа.

После ужина папа и Бен помогли мне перенести коробки с вещами и мебелью из грузовика в подвал. «Думаю, здесь осталось место для того, чтобы я занялся лодками», — решил папа, когда мы закончили. Теперь я сидела в своей спальне и ждала момента, когда последняя партия белья закончит крутиться в стиральной машине и я смогу вывесить ее для просушки. Кроме одежды, я решила приготовить себе еду для путешествия: три коробки хрустящего печенья, пятифунтовая пачка изюма, пятнадцать Balance Bars и обезжиренные «Фиг ньютонс»[5].

Еще я отложила свои любимые книги: «Синхрония» Карла Юнга (подарок Бена, который теперь верит в экстрасенсорные возможности), Оксфордский учебник клинической медицины (подарок отца, который не верит в медиумов) и «Пуанты» (эту книгу подарила мама, когда мне было девять лет, а она уезжала в Гренаду). Теперь осталось лишь постараться упаковать все это.

В чулане мне удалось найти старый твидовый чемодан, с которым раньше путешествовала мама. Чемодан пришлось откапывать из горы старой обуви, растянутых вязаных свитеров и неиспользуемых брезентовых чехлов. Зажатый между старыми коробками с надписью «Личное», в которых хранились мои старые, но все равно любимые футболки вперемешку с игрушечными зверями, чемодан упирался как мог, так что пришлось применить и силу, и вращательный момент. В процессе освобождения чемодана я стукнулась затылком о верхнюю полку и едва успела увернуться, чтобы вдобавок не получить по голове металлической коробочкой для завтраков с картинкой из «Возвращения Джедая». Отступив назад, я массировала ушибленное место и взирала на коллекцию альбомов, стоявших на полке, — никакой классики рока, только диснеевская «Золушка», «Белоснежка» и, как ни странно, «Country Christmas» Лоретты Линн[6].

Кроме альбомов, на полке оказалась коробка — судя по размеру, из-под обуви, — обернутая бумагой с тропическим рисунком. Потянувшись, чтобы ее достать, я заметила на ней цифры «1983», написанные мамой.

Усевшись на кровать, я начала перебирать содержимое коробки. Внутри оказались мамины фотографии, ее самой и сокурсников по медицинской школе: двухметрового роста Тор Барншак возится с грилем; Джессика ДеМатто кормит бродячего кота; Эрни Чанг бросает банановую кожуру на крышу; Джекси и мама машут руками с борта катера, на них акваланги. Потом вся группа друзей вместе стоит на краю чего-то, похожего на гигантский кратер. На обратной стороне фотографии маминой рукой было написано: «Гора Соуфрир, Св. Винсент, октябрь 1983». Я снова перевернула фотографию и начала ее рассматривать. Тор похож на Моисея с его посохом, вот только посох Тора больше напоминает ствол дерева. Джекси получилась размытой, она танцует в опасной близости от края. Эрни сидит на земле в позе индейца и держит… плохо видно… консервный нож и банку с тунцом. А мама просто стоит. Похоже, ей холодно в вязаном жакете, ее рыжие волосы раздувает ветром, и они практически закрыли лицо, но она выглядит счастливой — полностью счастливой. Я ничего не могла поделать с навязчивой мыслью, что фотографировал их в тот момент именно Саймон Берг. Я просматривала фотографии одну за другой, пока не нашла эту молодую парочку запечатленной на пляже, в компании открытых учебников и бродячих собак. Мама была в фиолетовом купальнике и темных очках «Кэт Леди». Он улыбался и делал ей «рожки». На обороте фотографии незнакомым почерком было написано: «Саймон и Сильвия».