Диагноз: Любовь - Мегги Леффлер

— Ты уже упаковала «Большую Берту»? — Бен имел в виду мамин чемодан. Мы всегда его так называли.

— Только собираюсь, — ответила я, и Бен, кивнув мне, выразительно посмотрел на часы. Было уже за десять.

— А что с едой? — спросил он, указывая на печенье и протеиновые палочки. — Ты забыла, что там тоже существуют магазины?

— Ну да, я всегда смогу купить кровяную колбаску, — ответила я.

По лицу брата было ясно, что он думает о чем-то совсем другом. Я всегда чувствовала такие вещи еще до того, как он успевал сменить тему.

— В каком-то смысле Ева права. Я и впрямь не прочитал Библию от начала до конца…

— У тебя на это есть еще два года, — заметила я.

— И я все еще думаю, что мне следует самому разобраться с тем, во что я верю, — медленно произнес Бен. Уставившись в какую-то точку на противоположной стене, он снова тяжело вздохнул.

— У вас с Алисией все в порядке? — спросила я.

— У нас сейчас трудные времена, но с нами все будет в порядке, — Бен снова перешел на официальный тон. Интересно, этому он у нее научился?

— Когда вы все же назначите дату свадьбы, не забудьте поставить меня в известность. — Я толкнула его локтем.

Бен кивнул и заверил меня, что я буду первой, кто об этом узнает, но я, признаться, сомневалась, слышит ли он, что говорит. Брат поднялся, подошел к двери и внезапно остановился, повернувшись ко мне.

— Знаешь, Холли, ты можешь не пить, не курить, правильно питаться и не заниматься сексом, однако это не спасет тебя, если завтра твой самолет решит упасть в океан.

Я села на кровати, чувствуя, что меня одновременно предают брат и нервы, но не могла понять, от какого из предательств мне больнее.

— Зачем ты так говоришь? — испуганно спросила я. — Ты же знаешь, как я боюсь летать.

— Расслабься, Холли. Все будет хорошо. — Бен улыбнулся. — Если бы я не был уверен, что с тобой все будет в порядке, я бы никогда такого не сказал.

В его голосе не было и тени сомнения, поэтому я поверила ему больше, чем верила когда-либо кому-то другому. Даже больше, чем я верила Джошуа Питеру.

Бен вышел, оставив меня упаковывать вещи, а я снова откинулась на подушку и, усевшись поудобнее, решила дочитать письмо Саймона.

Ты продолжала твердить мне, что не можешь себе этого позволить. Чего позволить — счастья? Я до того момента тоже не был очень счастлив. Лизетт заметила, что я очень изменился. Однажды она спросила меня, не жалею ли я, что уехал из Гренады, и не хочу ли туда вернуться. Я сказал, что не хочу. Я вспомнил о пыли, о перепадах давления, о влажности воздуха, от которой мечтаешь о жабрах, о вони гниющих водорослей, которые приносит океанский прибой.

Это запах полного одиночества, и он приводит к депрессии. А может, я просто дико скучаю без тебя. Мне тяжело думать о том, что с этого лета ты уже не принадлежишь мне. Ты уже не принадлежишь мне! У тебя есть семья! (Ну почему это до сих пор так шокирует меня?) Кроме того, я схожу с ума от мысли, что ты принадлежишь кому-то другому.

Ты выглядела такой самостоятельной, когда мы приступали к лабораторным работам. В то время, когда все нервничали, выбирая скальпели, ты говорила, что мы не сможем навредить покойнику, поскольку он все равно уже труп. Ты держалась так, словно делала вскрытия по меньшей мере раз сто. Позже ты по секрету сказала мне, что всего лишь притворялась, а в притворстве за время замужества ты достигла немалых высот. Мне хотелось бы верить, что женщина, чья кожа на вкус соленая от пота и солнцезащитного крема, женщина, которая провела со мной ночь на моем скрипучем раскладном диване, была настоящей Сильвией. Но, возможно, настоящей Сильвией была та, что выглядела невероятно испуганной, когда на лекции о работе сердца появился секретарь декана и сообщил, что приехала ее мать. Я никогда не видел тебя такой испуганной — я даже подумал, что ты упадешь в обморок, — и очень удивился, когда через несколько дней увидел твою мать. Женщина, готовая играть в теннис, одетая в розовый купальник, с белыми волосами, уложенными в высокую прическу, поразила меня. Я был удивлен, что именно эта женщина умудрилась родить столь легкомысленное существо, как ты, Сильвия. И уж точно она не была похожа на человека, которого можно так сильно бояться. Позже ты сказала, что боялась потому, что твоя мать знает тебя лучше, чем ты сама себя знаешь. Это заставило меня задуматься: «А что же такого она может знать о тебе? Что еще ты скрываешь»? (Джекси была первой, сказавшей мне, что у тебя есть дети. Вы поначалу так тщательно скрывали их от меня, миссис Беллинджер, или как там тебя зовут на самом деле? Видишь, я даже этого о тебе не знаю.)

Каждый раз, перечитывая это предложение, я чувствую себя так же, как в конце того дежурства, когда мне позвонил отец и сказал, что мама мертва. Я тогда едва удержалась на ногах.

Вы… так тщательно скрывали их от меня. Неужели мы не стоили и пары слов? Почему она назвалась девичьей фамилией, вместо того чтобы назваться Сильвией Кэмпбелл? Неужели она пыталась совсем забыть о нас?

Ты думала, что после того лета все будет по-прежнему, но ты ошибалась. С одной стороны, положение вещей никак не изменилось. А с другой, что бы ты ни думала, все всё знали. И не потому, что я им рассказал. Они просто знали. Это маленький остров, Ви, а ты знаешь, как любит сарафанное радио разносить истории, подобные нашей. О тебе ходили слухи еще до того, как появился я. («Ты слышал, что она бросила мужа и детей ради того, чтобы приехать сюда?» — спросила меня Джекси, и я был в полнейшем шоке.) Сарафанное радио знает, когда ты учишься, когда ложишься спать и когда встаешь, когда ты пьешь и что ты пьешь, знает, с кем ты спишь.

Возможно, ты была права. Все началось с Вездесущего Вика. Он рассказал всем, что мы были вместе еще в тот вечер в анатомичке, когда нам пришлось практиковаться на одном трупе. Помнишь, как он пришел, требуя, чтобы мы подписали его очередной глупый протест? Позже я сказал ему, что между нами ничего не было, — а тогда и в самом деле ничего не было, — но он ответил, что я слишком широко улыбался, чтобы он мог поверить мне. Похоже, то, что мы остались после занятий, а затем открывали черный мешок с телом и возились с трупом в анатомичке, заставило меня почувствовать: у нас появился какой-то общий секрет. Я помню, как разрезал трицепс с разных сторон, чтобы добраться до радиального нерва, как ты дотронулась до моей руки и наши глаза встретились. В тот момент я вдруг забыл все, чему успел научиться, меня не интересовало ничего, кроме тебя.

Сильвия, если ты удивляешься, зачем я это пишу, то я объясню — я не могу больше держать все это в себе. Мне нужно избавиться от этих воспоминаний, пусть даже так, оставив их на бумаге. Иначе я не смогу спокойно жить дальше. Как тебе удалось вернуться в обычную жизнь и удалось ли тебе это сделать? Как я могу оставаться с Лизетт, скрывая от нее то, где я был и что со мной произошло?

Помнишь ту ночь, когда мы впервые поцеловались? Мы шли по кромке прибоя, а стая бродячих собак лаяла нам вслед. Я поинтересовался, насколько им хватит сил, прежде чем они упадут от голода и усталости, а ты ответила, что моя сестра Джуд чуть раньше накормила их шоколадными батончиками. Мы шли к тому месту, где несколько месяцев назад впервые встретились и заговорили о дохлой свинье. Остановившись у воды, мы стали прислушиваться к ночным звукам, надеясь вовремя услышать, не начал ли кто-то тонуть. Внезапно самый большой метеорит из тех, что мне доводилось видеть, пронесся прямо над нашими головами. Это было похоже на баскетбольный мяч из чистого света, который Господь Бог бросил в нашу сторону. Он двигался, как в замедленной съемке. Ты невольно прижалась к моей груди, и я почувствовал, что у тебя перехватило дыхание. Так ты впервые прикоснулась ко мне. (Официально заявляю, что миссис Беллинджер первой поцеловала меня.)

Сейчас, когда я все это пишу, мне кажется, что почти все на том острове, с его метеоритами и светящимися полосами на воде, случилось лишь для того, чтобы мы с тобой встретились и полюбили друг друга. Ты со мной согласна? Когда мы впервые занимались любовью, звезды прыгали вокруг, подобно тихому фейерверку, и мы были так зачарованы ими, что не находили слов, да они и не были нужны. Мы лежали на досках причала, парализованные и изумленные. Даже собаки перестали лаять.

Возможно, именно поэтому я сейчас пишу тебе. Нью-Йорк, особенно этим летом, давит, словно похмельное утро. Если я не запишу то, что с нами случилось, у меня может возникнуть мысль, что это была просто сказка. Но это была реальность! Звезды танцевали над нами. И мы любили друг друга.

Я знаю, что однажды моя сестра сказала тебе, будто я всегда получал все, что хотел. Не верь ей. У Джуд совсем неправильное понимание того, когда мне везет. Она, как ни странно, считает величайшей удачей мое поступление в медицинскую школу на Карибах. Сестра напрочь игнорирует тот факт, что я туда отправился после пятидесяти семи отказов от медицинских школ в Соединенных Штатах и что отъезд здорово помешал моим планам, касающимся женитьбы. Джуд любит меня, но — сознательно или нет — не хочет видеть меня счастливым.