Хороший сын - Пол Маквей

— Гряз-ная шлю-ха! Гряз-ная шлю-ха! — скандируют они. — Англий-ская под-стилка! Англий-ская подстилка! Гряз-ная шлю-ха! Гряз-ная шлю-ха!

— Шлюха хуже, чем проститутка, потому что дает задаром, — произносит Шлюхован.

Странно от него такое слышать, потому как все говорят, что его маманя именно такая.

Кружок расступается, и я вижу, что к столбу привязана девчонка постарше. Она перемазана чем-то черным, вроде гудрона, а в это черное воткнуты перья. Предательница. Я вижу в кругу нашу Моль.

— Давайте, проходите, — говорит нам Моль. — И, Микки Доннелли, ты ведь помнишь, что тебе не разрешают заходить в старые дома.

— Знаю! — ору я и фыркаю, будто мне пофиг. Затягиваю Шлюхована в проход, в переулок за нашей улицей. — Давай сюда, а то Мэри нас отлупит.

Перед ним я никогда не называю ее Молью.

— Блин, у нее титьки еще больше выросли!

Он оглядывается на мелких девчонок, которые смотрят на старших девчонок. А говорит он про Бридж Маканалли. Я ее терпеть не могу. Бридж Маканалли все боятся, потому что она злющая, папаня ее сидит в тюрьме, поскольку был большим человеком в ИРА, а у нее в одиннадцать лет уже здоровенные титьки. Но я не поэтому ее боюсь. Я боюсь Бридж Маканалли из-за того, как она пьет кока-колу.

Она таскает деньги у соседей по улице, чтобы купить большую бутылку кока-колы — Ма такую покупает, чтобы добавлять ее в водку. Бридж пьет, запрокинув голову и перевернув эту здоровенную бутылку, кока-кола так и хлещет ей в горло. Горло булькает, будто она ящерица или пришелец, а она не отрывается, пока не выдует полбутылки. Я попробовал то же самое с банкой и едва не захлебнулся до смерти. Я вообще считаю, что кока-кола — опасная штука.

Но это еще не все про Бридж Маканалли.

Если вы едите яблоко, а кто-то вам говорит «дай мне краюшки», это значит, что вы должны обкусать яблоко по кругу, но так, чтобы сверху и снизу осталась мякоть; это и называется «краюшками». Бридж же просит еще и «середку»: то есть после того, как кто-то съел верх и низ, она доедает то, что нормальные люди выбрасывают: огрызок вместе с семечками. Это потому, что дома у нее вообще нечего есть, так как ее мать все тратит на выпивку.

— Винси тискался с Бридж, — говорит Шлюхован.

Интересно, «тискался» — это как?

Мы идем, а он говорит про девчонок — все какую-то грязь. Мне очень хочется домой, смотреть «Лорела и Харди».

— Давай, бери две, — говорит он, когда мы упираемся в тупик, и распускает веером палочки от леденцов, как будто он Ловец Детей из «Пиф-паф, ой-ой-ой».

Садится прямо на дороге — она перекрыта из-за старых домов. Ма из меня котлету сделает. Я проверяю, что никто нас не видит, потом сажусь рядом. Он втыкает палочку в мягкую гудроновую полоску посреди дороги. Гудрон слегка раздвигается, как очень густой черный клей, похожий на жевательную резинку. Я повторяю все за ним, в точности.

Таким же гудроном, похожим на черный клей, вымазали ту девчонку. Интересно, что они теперь с ней делают? И как она этот гудрон смоет с волос? Видимо, она этим самым занималась с бритом. Ее теперь выживут из нашего района. Когда закончим, пойду посмотрю, там она еще или нет. И если рядом никого, я ее спасу. Может, она и крутит любовь с бритом, но так все равно неправильно. В смысле, ты же не сам выбираешь, в кого влюбиться. Посмотрите на Ромео и Джульетту. На Красавицу и Чудовище. На Питерса и Ли. Про них я, кстати, одного не понимаю: слепой — еще и урод, хотя, казалось бы, слепой должен был выбрать уродку.

Мы делаем кресты: перекрещиваем две палочки, в середине обмазываем гудроном, прижимаем. Шлюхован сделал два, а я только один.

— Ты вчера этот филим видел? — спрашивает он.

— Который?

— Про войну, где они самолет строили. По-моему, это самый классный филим на свете. А по-твоему?

Так, посмотрим… есть «Звездные войны», «Бриолин», «Звуки музыки», еще тот, про маленького мальчика, который умирает от лейкемии — я прямо глаза выплакал — и «Ограбление в Монте-Карло». Гм… наверное, либо «Бриолин», либо «Волшебник страны Оз».

— «Волшебник страны Оз», — говорю.

— Ты че, совсем больной? — Он явно обалдел. — Да это же для девчонок и малышни!

— Верно, — произношу таким вот тоном: «ты ничего не понимаешь».

Как он может не знать, что это один из лучших филимов на свете? Я в одной документалке это слышал — значит, правда. Кстати, я не знаю ни одного человека, кроме себя, который смотрел бы документалки. Но я когда-нибудь найду себе подобных. И окажется, что живут они в Американских СШ.

Из-за брандмауэра за спиной у Шлюхована высовывается винтовка. Над винтовкой появляется голова брита, он смотрит в телескопический прицел. Поднимает руку, из-за линии выходит военный патруль.

Шлюхован поднимается и уходит. Я иду следом по задворкам старых домов.

— Ты чего ищешь? — спрашиваю, пройдя третий.

— Лестницу, — отвечает. — А, вон она.

Пробираемся через задний двор к дому. Он ползет вверх по лестнице, тихо-тихо — можно подумать, в доме все еще живут. Я остаюсь внизу.

— Пошли, — говорит он. — Чего бояться? Ты ж уже большая девочка.

Нужно по-быстрому вытянуть из него все сведения — и хватит с меня оскорблений на сегодня. Я ползу за ним следом, держась за стену, а последние пару ступенек пробегаю, потому что в филимах именно они всегда обрушиваются. Из пустого оконного проема чьей-то спальни мы видим, как бритские патрули шагают двумя шеренгами по пустырю, некоторые спиной вперед.

— Поскорее бы начались занятия в Святом Габриэле, да? — произношу.

— А то. Лучшая школа в мире, — говорит он.

Может, Пэдди просто меня дурит. Может, там есть театральный и музыкальный кружки, я там выучусь на блестящего актера, а еще петь и танцевать и, может, стану вторым Джоном Траволтой.

— На гандбольной площадке можно курить, учителя не ругаются, — продолжает он. — И уроки прогуливать можно сколько хочешь, никто и не заметит. А наш Та говорит — там можно хоть каждый день драться с протской школой, которая дальше по улице.

Пресвятая Богородица! Не буду я, пожалуй, больше ничего спрашивать про Святого Габриэля. Хочу домой, прямо сейчас.

Он поднимает с пола полиэтиленовый пакет.

— Клей, — смеется. — На гандбольной площадке и понюхать можно, если ты свой.

Я быстро отворачиваюсь, он роняет пакет.

— Ну давай поглядим, кто дальше бросит, — говорит он и идет к окну.

Кидает наружу свой крест — и сам едва