Хороший сын - Пол Маквей

— Иди с собакой поиграй, — говорит Ма и, сдвинув брови, глядит на потолок.

Она уходит к Папане, а я выхожу во двор. Может, Пэдди наврал. Пердун сумеет это выяснить. Только как с ним повидаться? Мы ж ни о чем не договорились. Жаль, что у нас телефона нет. Можно промыслить 10 пенсов и добежать до автомата на Клифтонвиль-роуд, но это еще опаснее, чем двинуть прямо к Пердуну домой — там вокруг сплошные проты. Кого бы попросить?

Мелкая Мэгги разлеглась на земле, а Киллер так и скачет вокруг. Хватаю его. Он меня облизывает. Щекотно, я смеюсь, но мне не сосредоточиться. Надо бы мальчишек порасспросить, но я же с ними не вожусь. Я в гробу их видел, а они меня. Почему я не живу в Америке, где мальчики и девочки ходят в одну школу? Девочки бы меня защитили.

— У меня есть вку-у-усные конфеты, — поет Мелкая Мэгги.

— Ням-ням, — говорю я клоунским голосом.

Смеемся, а потом она пихает мне в рот что-то розовое, мягкое и сладкое. Я откусываю половину, а вторую даю Киллеру: чтобы знал, что он мой пес. Киллер! Мальчишкам он точно понравится. Я смогу использовать его в качестве секретного оружия, чтобы пробраться в тыл врага. Ну я и гений! Ха! Микки Доннелли так просто не победишь. Он не сдается! Блин. Это ж протестанты так говорят. По счастью, никто, кроме нас с Мелкой, не умеет читать мысли, а то мне бы крепко влетело. В будущем-то все будут телепатами, и на плакатах ИРА будет написано: «Не думай лишнего». Но все равно надо поаккуратнее — может, они уже и сейчас испытывают эту технологию.

3

В дом мне нельзя, потому как я раздражаю Папаню. Это вообще-то нечестно, потому что по телеку показывают кучу классных передач. Ма говорит, что не понимает, зачем мне в такой день сидеть в четырех стенах. Говорит, все дети играют на улице. Она бы уж как-нибудь определилась — ведь гораздо чаще она говорит, чтобы я не играл с уличными. Этим летом вообще все не так.

Папаня в очередной раз бросил пить и курить и теперь мучается. Ма говорит — на этот раз он будет стараться всерьез. Этот раз будет примерно стотысячным. С другой стороны, кто знает. Он же достал мне Киллера.

Мэгги Ма забрала с собой на работу — говорит, мал я еще один с нею сидеть, но уже достаточно большой и гнусный, чтобы оставаться дома один. Киллера она, правда, мне выводить на улицу не разрешает — пока. А я все равно почти вывел. Не понимаю, какая разница, когда я с ним буду гулять — когда Ма дома или нет. Я ее вообще не понимаю. Ма — такая же загадка, как зерновые батончики, странный мясной соус, как телевизионные лучи передаются по воздуху, Бермудский треугольник и уж тем более — правило офсайда в футболе.

Указания мне дали совершенно четкие. В левый конец улицы не ходить — там всегда беспорядки. В правый конец улицы не ходить, потому что там Ничья Земля и всегда беспорядки. Не соваться на холмы Брэй и на Боун, потому что там рядом протский парк, и они со своей стороны швыряются камнями через дорогу. Не лезть в старые дома, потому что в одном из них под каким-то пацаном провалилась лестница, и он сломал обе ноги. Кажется, и шею тоже. Хотя, может, Ма и преувеличила. Да, и еще не ходить на Яичное поле, потому что там клей нюхают.

Лучше бы Ма привязала меня к калитке или заперла в буфете.

Я наступил на две жвачки, лежавшие на асфальте, и дальше иду на пятках. Выкручиваю ноги от колена и щелкаю каблуками, будто на мне серебряные башмачки с золотыми пряжками. Ставлю правую ногу вперед, выкручиваю. Переношу вперед левую, выкручиваю. Выкрутил правую, шажок, выкрутил левую. Ух ты, а ведь здорово!

Быстрее, еще быстрее. Эй, глядите сюда! Больше никто так не умеет. А вот американцы — запросто. Потому что на них бейсбольные бутсы, как и на мне. Классно! Круто! Обалденно!

Краем глаза вижу, что за мной наблюдают. А почему бы и нет, когда я такой крутой? Я даже глаз не поднимаю. Вот я какой крутой. Видела бы меня сейчас Мартина, вот только она играет с девчонками. Или Мелкая Мэгги. Ничего, я ей потом покажу.

— Ну ты совсем плохой, Дуркелли! — На свете есть только один человек, которому кажется, что звать меня Дуркелли — смешно. Шлюхован из моего класса. Я терпеть не могу его, а он — меня.

— Эй, Дуркелли, последние мозги потерял? Очнись, дурилка, — цедит он.

— Зависть — плохое чувство и до добра не доведет, — бросаю я. А как ему мне не завидовать? Вон у меня какие классные бейсбольные бутсы. И как я коленки выкручиваю.

— Че завидовать-то? Твоим бутсам? Больно надо! Нафиг мне сдались такие бутсы! Да в Ирландии вообще никто в бейсбол не играет, — говорит он.

Я останавливаюсь.

— Верно, только я на каникулах еду в Америку, а там все играют.

— Так вот прямо в Америку? Ври больше! — Он ржет.

— В любом случае, их можно носить, даже если не играешь в бейсбол. Они называются «кроссовки», там они у всех есть. Ха! Погодите-ка полсекундочки. А спорим, он тоже будет учиться в Святом Габриэле? — Ну, и чем ты сейчас занят? — спрашиваю.

— Да я-то знаю, а ты догадайся.

Ухмыльнулся и пошел дальше. Взял надо мной верх.

Неприятно, но я ему позволил, потому что мне кое-что от него надо, так что выходит, что верх все-таки взял я. Улыбаюсь. Гляжу, как он плюет через плечо, — прямо как взрослый. Фу. Но он водится с Ардойнскими Крутыми Парнями. А в Святом Габриэле мне это может пригодиться. Нагоняю его — грудь колесом, руки в карманах, подбородок задран, колени вывернуты наружу. Сам такой крутой. Вышло, видно, неплохо, потому что он меня не отмутузил.

— Я в Святом Габриэле буду учиться. А ты? — спрашиваю с таким видом, будто страшно этим горжусь.

— Да ну, — говорит. — А я думал, тебя взяли в Святого Малахию.

Я фыркаю.

— Меня-то? Больно надо. Они там все снобы.

Мне очень хочется стать снобом, когда вырасту.

Молчание. Иду дальше. Поворачиваем за угол и шлепаем вдоль Яичного поля — там стоит сгоревшая яичная фабрика. Надеюсь, Шлюховану не туда.

У фонарного столба, где дорога упирается