Груз небесный - Сергей Александрович Трахимёнок

– Юра, ты шесть лет в стройбате и должен знать, что к бане одну бутылку не берут… это кто-то поддать решил после баньки, а ты бутылку нашел и успокоился.

– Да нет там больше ничего, – вяло отбивался Силин, – у меня нюх, я бы услышал…

Они спорили минут пять, пока в дверях не появился наш дневальный Казарян. Казарян снял зачем-то шапку и без предисловий сказал: «К нам второй рота пришел…»

За полминуты мы оделись и помчались в часть…

В окнах клуба горел свет, и рев, приглушенный кирпичными стенами, исходил оттуда. Вдоль клубной стены бегал раздетый до пояса Кошкин и, матерясь, бил бляхой по окнам, нагнетая обстановку и призывая земляков на помощь. На крыльце нашего временного расположения стоял дежурный по части и, раскинув руки, как Христос на кресте, не пускал в клуб очередную группу бойцов «второй рота».

Оттеснив дежурного, мы прорвались в помещение. Картина, представшая перед нами, была ужасна. В середине расположения в сплошном клубке сплелась и оглашенно ревела толпа человек на сто, не меньше. Из этого рева, как брызги из водоворота, вырывались отдельные крики и ругательства на двух языках: драка шла между русскими и азербайджанцами. Остальные сидели на верхних ярусах коек и наблюдали – они держали нейтралитет.

Дежурный по роте Мамедов-третий в драке не участвовал. Он стоял на тумбочке и, уклоняясь от летящих в него ножек от табуреток, кроватных прутьев, приговаривал: «Эй… кончай, гуртар… эй, нэ нада…»

Сулейманова, второго дневального, не было видно: вихрь национальной солидарности закрутил его, заставив забыть об обязанностях по службе.

– Отставить, назад, прекратить, – заорали мы в три глотки, мельком заметив, что куда-то пропал Гребешков.

На наши команды никто не отозвался: драка зашла слишком далеко, и остановить ее могла сила, равная той, что участвовала в побоище, либо что-то страшное, мгновенно отрезвляющее. Раздайся сейчас, неважно на каком языке, крик «убили», и его поймут все, без перевода. И тогда ревущая куча рассыплется на сотню отдельных индивидов, обеспокоенных только тем, как быстрее покинуть это место.

Неприятный холодок страха вперемежку с чувством восторга, какие испытывают мальчишки перед тем, как очертя голову броситься в реку с обрыва, ощутил я, прежде чем потерял способность вообще что-либо ощущать. В последний момент мне вспомнилось предупреждение Шабанова о том, что «политработнику не пристало разнимать дерущихся, как босяку…». Потом наступил провал, и я ничего не помнил. Правда, временами я приходил в себя, но словно раздваивался. В эти мгновения мне казалось, что я сижу на втором ярусе коек и вместе с нейтралами с интересом смотрю, как обезумевший лейтенант растаскивает дерущихся, сам мало от них отличаясь… В одно из таких мгновений я увидел, что враждующие стороны раздвинулись, а я оказался между ними, не зная, к кому же на этот раз повернуться спиной: «свои» были и справа, и слева… В руках я держал палку, черенок от лопаты. Как она оказалась у меня, я не помнил, видимо, вырвал у кого-то, но расстаться с ней уже не захотел…

Окончательно я пришел в себя, когда Силин выдернул из моих рук черенок и стал закрывать им, как засовом, дверь клуба, но тут снаружи кто-то отчаянно забарабанил в дверь. Силин открыл. Там были Казарян и Гребешков. Казарян прошмыгнул мимо Силина к месту службы – к тумбочке, точнее, к месту, на котором она еще полчаса назад стояла. А Гребешков начал торопливо рассказывать, как помогал дежурному по части наводить порядок на крыльце.

Время разбрасывания камней прошло, пришло время собирать их. Страсти выплеснулись: «нейтралы» сползли со второго яруса вниз, участники драки разбежались, разошлись, расползлись по своим койкам, кроме тех, кто ходить не мог. Таких оказалось семеро. С оханием, аханием и ругательствами они под охраной Силина и с помощью десятка «нейтралов» отправились в санчасть.

Где-то пропал Шнурков, но я не стал его искать, нужно было закреплять успех, не давая враждующим сторонам опомниться.

– Строиться, рота, – рявкнул я как можно грознее.

Через четверть часа кое-как удалось выстроить в две изогнутые шеренги тех, кто двадцать минут назад готов был разорвать друг друга.

– Начинайте, – сказал я дежурному.

Тот раскрыл чудом уцелевшую книгу вечерних поверок.

– Младший сержант Алиев, – начал он, и тут по шеренгам прошел шум, я оглянулся. Из-за сдвинутых в угол кроватей, пошатываясь, выходил Шнурков. Он был без шапки и морщился, словно от зубной боли, однако каких-либо повреждений и крови на лице не было. Дежурный растерянно смотрел на меня, будто спрашивая: давать ли команду «смирно»?

Шнурков понял его, махнул рукой, мол, продолжайте, а сам уселся на один из уцелевших табуретов и стал слушать доносившееся с разных сторон «я». За моей спиной к ротному прошмыгнул Казарян с шапкой в руках.

После проверки мы уложили личный состав, дождались из санчасти потерпевших, перекинулись несколькими словами с активом, уточняя причины конфликта, выставили усиленный наряд, дополнив прежний двумя «нейтралами», и двинулись на поиски Козлова, которого на момент поверки в роте не оказалось.

На плацу нас встретил дежурный по части. Он с плохо скрываемым злорадством сообщил, что информировал о случившемся УНР и политотдел. Дежурный мстил за неприятные минуты, которые ему пришлось пережить на крыльце клуба.

Ни в ротах, ни в ДОСе, ни в известных нам сторожках, будках и кладовках, именуемых «бендюгами», Козлова не оказалось.

– Надо в котельной посмотреть, – сказал Силин. Шнурков утвердительно мотнул головой. С того времени, как ротный выбрался из-под кровати, он не произнес ни слова.

Три огромные бесформенные тени метались по стенам котельной – это огонь из топок отражал фигуры двух вольнонаемных кочегаров, игравших в карты на грязном засаленном столе, и Козлова, который неумело бросал совковой лопатой уголь в топку, отрабатывая ночлег.

– И здесь на тебе катаются, – сказал Силин. Он отвел Козлова в роту, а вернувшись, смеялся: – Детский сад. Он, видите ли, испугался. Как с такими в атаку ходить… наберут голышей в Красную армию…

Прапорщик сел на койку и собирался развить мысль о голышах дальше, но вмешался ротный.

– Ложись спать, – засипел он, – завтра нас рано поднимут…

И тут все догадались, почему молчал Шнурков. Ввязавшись в драку, он получил тумбочкой по голове. Тумбочка оказалась прочнее головы ротного и не развалилась… Ротный же получил большую шишку и… потерял голос.

– Голос в пятки ушел, – смеялся потом Силин.

– Не ушел, а вбили в пятки, – сипел Шнурков, нисколько не обижаясь, – скверное ощущение, признаться, будто голова ушла в грудь…

– Во, во, – ржал Силин, – и смотрела на мир сквозь решетку ребер…

– И какими-то