Я не прощаюсь - Хан Ган

Когда нужно было снимать интервью, она ставила камеру на штатив, а когда нужно было делать фото – брала её в руки и, смеясь, говорила мне:

– Если нужно что-то сделать, достаточно просто начать!

Улыбка Инсон была заразной – она сразу осветляла мой день, а её спокойный взгляд внушал ещё больше уверенности.

«Ничего страшного, я всё сделаю».

Эти слова успокаивали меня как некое заклинание. В любой ситуации – будь то вредный человек на интервью или какие-то непредвиденные обстоятельства при съёмке – достаточно было посмотреть на её умиротворённое лицо, глядящее в видоискатель камеры, чтобы всё беспокойство или злость улетучились.

* * *

Тогда я и осознала, что, когда мы в последний раз говорили по телефону, она сказала то же самое.

Одним утром августа прошлого года, когда, болтаясь между реальностью и сном, я снова столкнулась с тем полем, покрытым чёрными брёвнами, я сумела проснуться и убежать из этого лимбо. Подняв своё взмокшее от пота тело, я пошла на веранду, открыла все окна, но как только почувствовала дуновение прохладного ветерка, воздух снова начал нагреваться.

Стрекотали цикады, казалось, этой ночью они и не утихали. Чуть позже внешние блоки кондиционеров соседних квартир снова зашумели. Я закрыла окна и приняла холодный душ, пытаясь смыть с себя соляной покров, оставшийся от одежды. В этой жаре было некуда бежать, некуда прятаться – я разлеглась на полу гостиной, положив телефон рядом с головой, и ждала, когда часы пробьют семь. Потому что до полудня Инсон могла говорить только в это время – с раннего утра до шести вечера она работала в мастерской, оставляя телефон в беззвучном режиме.

– Алло, Кёнха? – как обычно радостно поприветствовала меня Инсон.

– Как ты?

Я ответила ей, что лучше нам бросить проект с посадкой чёрных деревьев, что я с самого начала не так поняла этот сон, что мне было жаль и что при встрече я расскажу ей об этом подробнее.

– Вот как… – сказала Инсон в ответ. – А ведь я уже начала им заниматься… Сразу после того, как ты приехала в тот раз.

Человеком, первым заговорившем об этом годом ранее осенью на Чеджудо, была Инсон. «В этот раз я точно этим займусь», – говорила она, на что я ей ответила: «Хорошо, давай». Я осторожно спросила её: «А ты за всё это время ничего ещё не сняла?» И добавила: «То есть ты хочешь начать заново?» Инсон, немного подумав, ответила: «Да, наверное».

– Кёнха, я с зимы собираю деревья, – спокойным тоном говорила Инсон, словно это был проект, за который она отвечала.

– Я собрала все девяносто девять деревьев и с весны их высушиваю. Сейчас, конечно, лето, и погода достаточно влажная, но где-то в октябре, думаю, сможем довести их до нужного состояния. Если постараемся, то сможем их высадить до того, как земля промёрзнет, и с декабря до самого марта мы будем снимать.

Когда я ей звонила, я особо не думала о том, как продвигается подготовка, поэтому удивилась. Про себя я думала, что, как и в последние четыре года, у неё найдётся причина, из-за которой она ничего не делала с этой задумкой.

– Может, эти деревья где-то в другом месте пригодятся?

Инсон засмеялась:

– Очень сомневаюсь.

У Инсон была манера передавать свои эмоции в едва ли заметной перемене в смехе. Когда ей было весело или смешно, то, естественно, смеялась она искренне и шутливо, но другое дело, когда она смеялась перед тем, как отказать в чём-то или выразить несогласие, при этом не желая ссориться.

– Прости меня, Инсон, – снова извинилась я, – но нам правда лучше забросить эту затею.

Уже без смеха серьёзным тоном Инсон спросила:

– А ты не передумаешь?

– Нет, не передумаю.

Мне показалось, что я была недостаточно убедительна:

– Это моя вина. Я всё неправильно поняла.

Те несколько секунд, пока Инсон молчала, тянулись целую вечность. Разорвав тишину, она ответила:

– Ничего страшного, я всё сделаю.

– Нет, Инсон, не нужно, – пыталась я её отговорить, но она, словно великодушно отвечая на извинения, сказала: «Да нет, всё в порядке». Почему-то её голос звучал так, будто она пыталась успокоить меня, а не себя: «Всё в порядке, Кёнха, не беспокойся».

* * *

Три минуты прошло, снова – будоражащий скрежет открывающейся алюминиевой коробочки медсестры. Я столкнулась взглядом с ней, и будто оправдываясь, она сказала:

– Ваша подруга большая молодец, очень крепко держится.

Не реагируя на её слова, Инсон медленно протянула медсестре свою правую руку. Покрытый кровью бинт выглядел засохшим. А медсестра с утра вообще меняла его? У неё ведь постоянно кровь течёт…

– Так и все врачи, и все медсёстры говорят – вы очень хорошо справляетесь.

Пока две иглы вонзались и выходили из пальцев Инсон, она молча смотрела в окно. Маленькие, но полные влаги снежинки, падая вниз, чертили изящные вертикали.

– Какой-то странный он – снег, – сказала Инсон и, не дожидаясь ответа, добавила: – Откуда он вообще берётся?

* * *

Словно она с самого начала адресовала это не мне, а кому-то другому – где-то за окном – Инсон заговорила шёпотом:

Когда я очнулась в грузовике,

Я почувствовала вопиющую боль, пронизывающую мои пальцы.

До этого такую боль мне не приходилось даже представлять.

И даже теперь, испытав её, мне сложно её описать.

Я не могла понять, сколько прошло времени,

Кто и куда меня вёз.

Единственное, что мне было понятно – это то, что мы проезжали Халласан[16], потому что по дороге нас постоянно окружали деревья[17].

Посреди коробок, толстых резиновых верёвок, грязных одеял и тележки с заржавевшими колёсами корчилась я, похожая на умирающего таракана.

Боль была такая дикая, что мне казалось, я потеряю сознание, и в тот момент я почему-то вспомнила о твоей книге.

И я подумала о людях из книги… Или даже, скорее, о людях, которые действительно там были и это пережили.

Нет, не только там, я подумала обо всех людях, коих настигла похожая участь.

Люди, в которых стреляли,

Избивали дубинами, резали ножами,

Люди, которые умирали.

Какая у них была боль?

Сравнится ли моя боль с той?

Той болью, которую испытывали те, кому отрывали части тела до смерти.

* * *

Тогда я осознала, что всё это время Инсон думала обо мне. Точнее, о нашей задумке. Даже не так – о тех чёрных брёвнах из моего сна четырёхлетней давности. О той книге, которую я написала, вдохновляясь тем сном.

А дальше я поняла кое-что ещё более страшное, и у меня