Гендер и политика времени. Феминистская теория и современные дискуссии - Валери Брайсон

начале 21‑го века означает, что и в наши дни политические действия и решения находятся под влиянием темпоральных представлений, логика которых лежит за пределами человеческого, «земного» времени. К примеру, значительное количество граждан США верит в неотвратимость Судного дня, что не может не влиять на отношение этих граждан к глобальному потеплению и конфликту на Ближнем Востоке. Оптимизм в наши дни тяжело дается и для светских мыслителей, современная западная мысль не может игнорировать ужасов политических экспериментов 20‑го века и возможности того, что возросшие научные знания ведут не к прогрессу человечества, но к экологической и военной катастрофе беспрецедентного масштаба. Как пишет Левитас (Levitas, 1990, 2001), это чувство постоянной угрозы больше способствует мрачным, а не утопическим мыслям, она указывает на распространение повального чувства фатализма, затрудняющего позитивное мышление о том, какое общество нам бы хотелось достичь. Неуверенность в будущем была усилена открытиями естественных наук, считающих время относительным явлением, это нашло свое философское выражение в постструктуралистской/ постмодернистской критике идеи прогресса, уверенности в объективности знания. Хотя такие идеи не исключают политической активности, они скорее поддерживают реформы, а не революции, локализированные формы протеста, а не масштабные изменения.

Важно не упрощать причинно-следственные связи между политической деятельностью и темпоральными представлениями, между общими (схематичными) моделями и тенденциями (см.: Lane, 2000). Для многих отдельных темпоральных представлений, существующих в обществе или мышлении отдельного человека, время может одновременно пониматься и как своеобразная абстрактная длительность, повторяемость, и как переживание изменения. Как бы там не было, существуют основания утверждать, что изменение представлений о времени оказывает влияние на человеческое понимание политических возможностей и их действенности, а это влияет и на то, какие они принимают политические решения.

Политические последствия и выводы

Исследователи, чьи работы мы рассмотрели в этой главе, мало что писали о женщинах и гендерных вопросах, а многие их идеи могут показаться далекими от повседневной жизни или практической политики. Тем не менее, как будет показано в следующих частях книги, они имеют значительный потенциал для феминистских концептов и в целом — значительную релевантность для развития эффективной политики и политических стратегий.

Следующие главы покажут, что радикально переформулированная версия материалистической концепции истории Маркса, может включать в себя и традиционную семейную и «(вос)производственную» деятельность, приоткрывая противоречия между современными производственными и воспроизводственными условиями, делающих существующие социальные механизмы неустойчивыми. Теория структурации Гидденса также подразумевает, что гендер, в принципе, как и другие социальные институции, уязвим для изменений через механизмы неповторения действий, беспрерывно поддерживающих его до сих пор. Такие действия включают в себя конформизм по отношению к нормам гендерного времени, создающих неравное разделение на домашнюю работу и работу, выполненную в официальных местах труда. Это означает, что отдельные индивиды или государства могут бросить вызов традиционным моделям гендерного поведения, нарушив тем самым институт гендера как таковой и вызвав небольшие изменения, имеющие в дальнейшем важный кумулятивный эффект. Хотя, на первый взгляд, анализ Пайерсоном самоусиливающихся моделей предполагает, что гендерное поведение не может быть изменено на следующий день после принятия такого решения, его теория поощряет нас искать потенциальные источники конфликтов и давления на индивидуальном и коллективном уровнях. Сейчас, похоже, мы приближаемся к «критической точке», с точки зрения гендерной социальной политики, открывающей перед нами как возможности, так и необходимость радикальных изменений.

В общем, присутствие исторической перспективы напоминает нам, что мы неизбежно «начинаем из нее», а не из некой идеальной ситуации. Поэтому мы должны определять политические возможности и затруднения в этом реальном контексте. Это также означает, что наш выбор ограничен существующими институциями, идеями и структурами власти, но и они не будут существовать вечно и монолитно. Скорее, это продукт истории, существующий благодаря человеческой деятельности во времени. Они часто непреднамеренно и противоречиво развивались, вот почему являются потенциально открытыми для вызовов и изменений. Помогая определять проявления долгосрочных и краткосрочных процессов, анализ прошлого дает нам информацию о настоящем, а также руководство для формирования будущего. Создавая его, мы нуждаемся в смысле, отличном от настоящего; в этом значении утопическое мышление — это важная составляющая развития радикальных политических альтернатив (Levitas, 2001). Тут нужно быть очень ловким для сохранения баланса между реалистической оценкой политических возможностей и пониманием еще не существующего. Необходимо осознавать, что мы не игрушка в руках истории, но и не обладаем абсолютной свободой. Подобный баланс удержать сложно. Это чуть легче (возможно!), если мы осознаем историческую природу собственного темпорального мышления, следствия этого для нашего понимания политических целей и действий, для нахождения возможных союзников и оппонентов. Тут мои собственные убеждения об изменчивости гендерных механизмов предполагают противоречия с временными представлениями тех, кто считает, что гендер дан на все времена Богом или природой. Мои представления о том, что это несправедливо, также предполагают существование некоего вневременного понимания справедливости, выходящей за пределы отдельных обществ (эта мысль оспаривается некоторыми современными феминистками). Между тем, хотя я стараюсь поддерживать в себе оптимизм Просвещения и убеждение, что индивидуальные и коллективные действия могут улучшить мир, мне все сложнее смотреть в будущие с оптимизмом. Причинами этого могут быть как мой возраст, так и доминирующие предположения современных «постмодернистских времен» — ведь понимание своеобразия собственных темпоральных убеждений соответствует акценту постмодерна на их относительности. Это чувство только усиливается от исследования «темпоральных культур», рассматриваемых в следующей главе.

Глава вторая.

Темпоральные культуры/культура и социальная природа времени

Первая глава содержала дискуссию об изменениях темпоральных представлений, лежащих в основе политической теории. Хотя литература по этой теме достаточно разнообразна, идея о том, что наше понимание времени исторично и социально изменчиво, также поддерживается все новыми исследованиями различных социальных наук. После краткой характеристики идей социологов и антропологов по указанной тематике в этой главе мы рассмотрим различные «темпоральные культуры», связанные с переходами от традиционного времени к модерну и постмодерну. Эти переходы затрагивают вопросы власти и контроля, а завершающая часть этой главы определяет возможные источники сопротивления времени-часам капиталистической экономики.

Дюркгейм и после него: социальные функции времени

Отправной точкой для многих социологических и антропологических исследований времени является тезис Эмиля Дюркгейма о том, что человеческое понимание времени не носит врожденный характер, не просто отражает ритмы природы. Скорее, оно социально конструируется, это своеобразный изменчивый «социальный институт», который старается быть «… объективно понятым каждым в пределах единой цивилизации» и связывать индивидуальное с коллективным путем удовлетворения отдельных потребностей данного общества (1971 [1912], p. 10; в таких теоретических координатах написан ряд работ, см.: Starkey, 1988; Hassard, 1990; Gell, 1992; более критический подход, см.: Gell,