Скоро конец света - Франко Микита

Если честно, когда мы дошли до белой двери с обшарпанной табличкой «Директор», я никуда не ушел. Я остался подслушивать. Мне было уже ясно, что за этой дверью все всегда и решается – заберут меня или нет. Обычно там и говорят: «Он дебил», или «Он писал в штаны до семи лет», или «У него больная кровь, он заразный». И тогда обычно твои будущие мама и папа как-то внезапно перестают быть твоими.

Бруно немного говорил по-русски и немного понимал. Он задавал неправильно сформулированные вопросы вроде: «Какой с нас нужны документ?» или «Какой нужен справка?» Иногда Анна переводила ему часть разговоров.

А потом директриса, тяжело вздохнув, все-таки сказала:

– Вы же понимаете, что у него ВИЧ?

Бруно удивился вопросу:

– Ну и что?

Они продолжили обсуждать бумажки, и мне стало скучно подслушивать – я отошел от двери и дожидался их на клеенчатой скамейке. Спустя целую вечность они наконец вышли, о чем-то тихо переговариваясь между собой на английском.

Бруно, улыбнувшись, сел передо мной на корточки, протянул руку куда-то за мою голову (я опасливо попытался обернуться, чтобы посмотреть, что он делает), почувствовал, как что-то задело мое ухо, и через секунду он показал мне блестящую пачку жвачек, зажатую между его пальцами.

– Фокус! – улыбаясь, сказал Бруно и протянул пачку мне.

Дрогнувшим голосом я поблагодарил его, взял пачку и тут же открыл – зная, что потом все отберут, хотелось попробовать хотя бы одну штучку. Жвачки были неестественных ярких цветов. Я вытащил красную – со вкусом арбуза.

– Можно надуть огромный пузырь, – сказала мне Анна.

Я попытался, но мой огромный пузырь тут же лопнул, прилипнув к носу. Бруно и Анна по-доброму засмеялись, и тогда я тоже посмеялся, хотя сначала почувствовал себя глупо.

Когда мы проходили по коридору мимо наших комнат, я увидел Цапу – он злобно смотрел мне прямо в глаза. Но в чем я был виноват?

«Пожалуйста, Цапа, я веду ее мимо твоей спальни, – подумал я, глядя на него, – или ты боишься к ней подходить, когда рядом муж?»

Я знал, что потом меня все равно отметелят, но в тот момент чувствовал, что победил. Мы победили.

Гуляя по территории батора, мы много болтали, особенно Бруно – ему нравилось рассказывать про Америку и про разные штуки, которые есть у них, но нет у нас.

– Бейсбол! – говорил Бруно и делал вид, что замахивается битой, а потом смотрит вдаль, – показать ему было легче, чем объяснить.

– Я видел по телику, – вспоминал я. – А в чем смысл игры?

– Не знаю, – смеялся он. – Мне она никогда не нравиться! Но когда ты приехать к нам, обязательно сходим на матч.

– Это такое американское клише, – объясняла Анна, улыбаясь. – Отец и сын ходят смотреть бейсбол.

У меня радостно екнуло сердце: «Отец и сын!»

– А когда я приеду?

– Когда нам одобрят все бумажки и пройдет суд. Это, наверное, на несколько месяцев.

– Понятно, – разочарованно произнес я.

– Не переживай, – подбодрил меня Бруно. – Мы будем навещать тебя все время!

– А конец света?

– Какой конец света? – не понял он.

– Ну, в декабре…

Анна прыснула:

– Боже мой, Оливер, это бред! Не будет никакого конца света, кого ты слушаешь?

– Телевизор.

– Не смотри телевизор!

– А что смотреть? Нам тут больше нечем заниматься.

– Тогда смотри, но только хорошие фильмы, понял? – с шутливой строгостью сказала Анна. – А никакого конца света не будет. Я тебе обещаю.

Когда они уехали, меня, конечно, снова побили. Сначала шестерки Цапы отобрали у меня жвачки, а потом сам Цапа заехал кулаком по скуле из-за того, что Анна с ним не переспала.

А перед сном уже никакие не шестерки, а просто обычные пацаны и девчонки, которые никогда никого не обижают, вылили мне на постель целый графин воды.

– За что? – не понял я.

– Вали в свою Америку, – только и ответили мне.

Воспиталки считали, что Анна и Бруно ненормальные.

Это я понял, когда услышал, как другие ребята ноют им:

– Почему они выбрали его?

– Чем мы хуже?

– Я тоже хочу в Америку!

В ответ воспиталки рассказывали им, что в Америке живут страшные, больные люди. Что они видели научную передачу, где маленьких детей родители принудительно переделывали в людей другого пола.

– Так что радуйтесь, что они вас не выбрали, – заключали воспиталки, а затем с укором обращались ко мне: – Тебе лучше лишний раз подумать, чем соглашаться.

Сначала я распереживался, потому что мне не хотелось стать жертвой чьих-то злых экспериментов. Это было слишком пугающе и не укладывалось в голове: я не мог решить, что буду делать, если мне действительно скажут сменить пол.

Но тем же днем до директрисы долетели слухи, что воспиталки распускают сплетни про новых усыновителей, и она пригрозила, что всех уволит, если не перестанут внушать детям «всякую чушь».

Слова про чушь меня успокоили. Хорошо, если это неправда и я не стану подопытной зверушкой.

Когда Анна и Бруно приехали, они сразу заметили у меня на скуле синяк, оставленный Цапой. Начали расспрашивать, что произошло, и я рассказал, что он мне врезал, как только они ушли. И вообще про все рассказал: от отобранных подарков до передач про злых американцев, меняющих детям пол. Я не жаловался, мне просто нравилось сидеть на скамейке между ними и болтать. Просто о том, как дни проходят. Я ведь не виноват, что мои дни именно такие, – вот и получалось, что рассказываю будто ябедничаю.

Все, чего я желал больше всего на свете, – сидеть и говорить с людьми, которые хотят тебя слушать. А Анне и Бруно будто мало было просто слушать, им все время хотелось сделать для меня больше. Оттуда и подарки эти.

Вот и тогда они спросили:

– А мы можем что-нибудь для тебя сделать так, чтобы это потом не отобрали?

Я задумался. Вспомнил грустные глаза-вишни Костяна. Вспомнил длинные грязные пальцы Цапы, разрывающие наш праздничный торт.

И сказал:

– Привезите, пожалуйста, еды и накройте стол. Но никуда не уходите, пока все не доедят.

В американских фильмах, которые иногда удавалось посмотреть по телику, всегда было очень много еды: герои часто сидят в кафе и ресторанах, едят на улицах по дороге куда-то, даже их полицейские все время жуют пончики. Находясь в баторе, я думал о еде почти так же много, как и о будущих родителях.

Вообще-то у нас было пятиразовое питание: завтрак, обед, полдник, ужин и поздний ужин. Кормили нормально, не хуже, чем те домашние блюда, которыми угощали взрослые на гостевом режиме, но из-за порядков старших никто толком не наедался. А еще мы очень редко видели «плохую» еду: пиццу, бургеры, колбасу.

Когда я попросил Анну и Бруно покормить нас, я надеялся, что еда будет американской и наша вонючая столовка, в которой всегда пахнет борщом (даже если борщ давно и не готовили), станет похожей на «Макдоналдс».

Они приехали перед полдником, и, пока Анна накрывала столы, а Бруно таскал из машины целые коробки с пакетами сока, я бегал по коридору, заглядывая во все спальни подряд:

– Все, кто хочет, спускайтесь на полдник! – и добавлял загадочно: – От американцев!

Конечно, при слове «американцы» кучу вредной еды представили все и одной галдящей толпой – от младших до старших – повалили в столовую.

Но типичной американской еды мы не увидели: никаких бургеров, хот-догов и пончиков. Зато были блины, пирожки с разной начинкой (их разбирали быстрее, чем Анне удавалось объяснить, какие из них с чем), домашнее печенье, фрукты (мы все впервые попробовали манго и киви), шоколадные конфеты и соки.

Естественно, на пир спустился и сам Цапа со своими шестерками. Оглядев столовую так, будто это его владения, он остановился возле ребят из младшей группы и вырвал у какого-то малыша конфету прямо из рук.

– Эй! – Бруно, пытаясь преодолеть трудности произношения, вмешался в происходящее: – Ты зачем это делать?!

Цапа ростом был ниже Бруно, но крепкий благодаря своему хобби: крутиться на турниках. В этом «эй» он тут же уловил призыв к драке и даже вскинул руки, как в какой-то бойцовской стойке.