Скоро конец света - Франко Микита

Утром я познакомился с Сашей – это их дочь. Она оказалась ближе всех мне по возрасту: мне было одиннадцать, а ей – тринадцать. Она была похожа на мальчика: короткостриженая и в одежде не по размеру – видимо, донашивала за старшими братьями.

После завтрака мы с Сашей играли во дворе, ели малину прямо с куста и брызгались из шланга. Потом она сказала:

– Давай поиграем в бутылочку.

А я сказал:

– Давай. На что?

– На желания.

– Давай на поцелуи.

У нас в баторе старшие всегда играли на поцелуи или раздевания с девчонками. А если они не хотели, то иногда силой уводили в туалет и там доигрывали.

Саша тоже начала отказываться:

– Я не хочу целоваться.

А я начал торговаться, потому что хотел:

– Давай поцелуемся, а я тебе за это дам телефон.

Их родители были против гаджетов.

На самом деле я просто не знал, когда у меня еще будет шанс поцеловать девчонку. Я же не крутой, как Цапа или Баха, и я не смогу никого утянуть в туалет, когда стану старше.

– Ага, – хмыкнула Саша. – Не дашь…

– Дам, – пообещал я, вытащив свой телефон и показав его.

– Это же «Нокия», – отмахнулась Саша. – Он старый.

– Но у тебя-то никакого нет, – справедливо заметил я. – А тут есть игра в «Змейку».

Вздохнув, вяло оглянувшись по сторонам, она все-таки согласилась:

– Ладно, давай… Но только быстро.

Я приблизился к ее лицу и прижался своими губами к ее. Она тут же отстранилась, но мне показалось, что получилось слишком коротко, не как настоящий поцелуй, поэтому я еще раз прижался к ней губами, но тут уже нас прервал грозный крик отца Андрея:

– Вы что там делаете!

Саша, отпрянув от меня, затараторила:

– Папа, я тут ни при чем, это он просил, я не хотела, я ничего не делала!

– Ничего не делала?! Да я тебя щас!..

Отец Андрей побежал обратно в дом за ремнем, а Саша – прятаться за сараем. Только я стоял на месте и смотрел на эту беготню как на эпизод из «Деревни дураков» – когда мы были маленькими, нам иногда включали эту передачу в баторе. Просто клоуны – столько шума из-за какого-то поцелуя.

Вечером я слышал, как отец Андрей и матушка Светлана говорили между собой обо мне. Матушка шипела на мужа:

– Кого ты привел в дом? Что ты вообще о нем знаешь?

Отец Андрей отвечал тихо, я не слышал.

– Ты видел его личное дело? Как можно кого попало приводить? А если он ее заразил?

– Он не заразный, – услышал я ответ отца Андрея.

– Ты с чего это взял? Это тебе не шутки! Завтра же своди Сашу на анализы!

На следующий день они вернули меня в батор. Я не стал их семнадцатым ребенком, зато телефон остался при мне.

Я учился в коррекционном классе, потому что был дебилом. Я с трех лет знал, как звучит мой диагноз: «Умственная отсталость легкой степени». Мне объяснили, что это значит: в будущем я смогу жить самостоятельно и ухаживать за собой, но выучиться у меня получится только на сантехника или маляра.

Светлана Сидоровна преподавала нам математику: рассказывала, как складывать и отнимать цифры. Она всегда говорила мне, что я хорошо считаю, прямо как нормальный. Я это часто слышал и от других учителей, так что порой задумывался: может, произошла какая-то ошибка и меня случайно определили к дебилам?

Светлана Сидоровна была получше многих учителей: добрая и смотрела всегда так участливо. Говорила: «Жаль, я старая, а так бы всех вас и усыновила!» Ей было лет под семьдесят.

Как-то я дежурил и задержался в классе, чтобы вытереть доску, а она сидела за учительским столом и водила взглядом за каждым моим движением. Потом вдруг попросила остановиться.

Сказала:

– Оставь, потом вытрешь. Возьми стул, присядь лучше рядом.

Я послушно отложил тряпку, взял стул от первой парты и сел сбоку от ее стола. Она посмотрела на меня уставшим тяжелым взглядом. Я почувствовал неловкость и поежился.

– Ты знаешь, почему тебя не могут усыновить?

– Нет, – ответил я, хотя догадывался.

– У тебя ВИЧ.

– Ага, – только и произнес я.

Светлана Сидоровна тяжело вздохнула:

– Они не понимают, что ты не чумной и не заразный, что это ерунда…

– Ага, – снова сказал я.

– Может, если кто-то придет усыновлять, попробуешь сам это объяснить, раньше администрации?

– Что объяснить?

– Про ВИЧ.

– Не знаю.

– Как это не знаешь?

Но я упорно повторил:

– Не знаю.

Она сказала:

– Ладно, иди, – и добавила недовольно: – Не знает он…

Ночью я много думал о том, что случилось за последнее время и сколько раз меня могли забрать, но так и не забирали. Наверное, Светлана Сидоровна была права. Взрослые переставали со мной общаться после того, как воспиталки показывали им мои документы и мою медицинскую карту. Наверное, лучше всего будет говорить родителям, что все написанное там – неправда. Я ведь не чувствую себя больным, а болезнь – это когда что-то болит.

Я уснул под утро, и мне приснился сон, что Светлана Сидоровна – моя мама и что она заставляет меня вернуться в батор.

«Фу! – говорила она во сне. – Уходи отсюда! Ты заразный! Ты пугаешь меня! Пугаешь собой и своим ВИЧ!»

Однажды в батор приезжали психологи-волонтеры и читали нам лекции про какую-то там безопасность. Помню видеоролик: девочку лет пяти прямо с улицы похищает страшный бородатый мужчина, похожий на старика. Старшаки тогда хихикнули: «Педофил!» Психологи нам сказали с такими не водиться и, если кто-то страшный и бородатый позовет с собой, не ходить.

Толик не был ни страшным, ни бородатым, ни даже старым. Ему было лет тридцать, он много улыбался и добродушно смотрел из-под бликующих очков. Кроме того, он не был злым похитителем с улицы, он пришел с самыми лучшими намерениями – усыновить ребенка. И воспиталка про него сказала, что он Анатолий Дмитриевич. Это он сам про себя говорил, что он Толик. Потом уже. У него дома.

Он взял меня в гости. Я решил не говорить ему, что у меня ВИЧ, чтобы он не передумал забирать меня к себе.

Но мой путь в его семью начался не очень хорошо. Когда мы вышли за территорию батора, Толик перестал так много улыбаться и почти ничего не говорил.

У него была своя машина. Я хотел занять одно из задних сидений, потому что знал, что так полагается детям, но он велел мне сесть рядом с ним – вперед. Я послушался, потому что детям еще полагается слушаться.

Ехали мы в тишине. То есть совсем не разговаривали, только радио пело – «Бара-бара бере-бере».

Толик сделал потише и только тогда сказал:

– Новый хит. Бред какой-то.

Чтобы понравиться ему, я ответил:

– Ага.

Неожиданно он схватил меня и прижал мою голову к своим коленям. Все случилось так быстро, что я даже не успел испугаться и только подумал: что теперь? Что он сделает дальше?

Но он ничего не делал. Когда я попытался поднять голову, он прижал меня обратно. Я догадался, что он хочет, чтобы я лежал так, но не понимал зачем. Иногда он опускал руку и проводил пальцами по моей щеке. Я вспомнил: в фильмах так делают родители. Укладывают детей на колени, обнимают и нежничают. И подумав об этом, обрадовался: он хочет стать моим родителем! Когда он так касался моего лица, я чувствовал себя спокойней.

Машина резко остановилась, и я машинально поднял голову. Он позволил мне подняться, и тогда я увидел, что мы находимся во дворе многоэтажки.

Толик вышел, обогнул машину и, открыв дверь с моей стороны, грубо вытащил меня на улицу.

– Иди в подъезд, вызови лифт, третий этаж, – неласково отчеканил он.

Когда мы сидели в кабинете воспиталки, он был совсем другой – улыбчивый и забавный. Почему он вдруг стал таким злым?

В его квартире было мало мебели. Он сразу провел меня в комнату, где стояли только шкаф, большая кровать и тумбочка рядом. К стене была прибита полка, а на ней сидели мягкие игрушки. Больше не было ничего.

Толик сказал, чтобы я сел на кровать и ждал. Сам куда-то ушел.