Одиннадцать дней вечности - Кира Измайлова

Он отпер дверь, я отодвинула засов и приоткрыла уже тяжелую створку, как Эрвин вдруг окликнул:

– Постой! Скажи… тьфу ты! Дай понять: неужели почти за два года мой брат не додумался до того, как дознаться правды о тебе?

Я только улыбнулась и покачала головой. Клаус всегда играл со мною в «да» и «нет», но, кажется, и в мыслях не держал расспрашивать меня о чем-то.

– Как похоже на него, – вымолвил Эрвин. – Брат был силен духом и умен, но, право, иногда мне казалось, что воображения у него немногим больше, чем у сучковатого полена! Что сверкаешь глазами? Обиделась за него? Перестань… Я любил его сильнее, чем других братьев, но правда есть правда. Что ж… – Он коснулся моего плеча: – Раз он не стал расспрашивать тебя, это сделаю я. Иди, отдохни. Завтра продолжим. И не пытайся сбежать – у меня хорошие сторожевые псы. И они тебя не знают…

С этими словами он захлопнул дверь. Снова лязгнул засов и провернулся ключ в замке – видно, принц никого не желал видеть, а без слуг мог и обойтись.

Я же поплелась к себе, где поджидала Анна. Спасибо, она ни о чем не стала расспрашивать: увидев выражение моего лица, молча подала мне умыться, потом принесла ужин и не уходила, пока я не съела все до крошки.

– Его высочество вас чем-то обидел? – спросила она наконец, помогая мне переодеться на ночь. Я покачала головой. – Если резко говорил, то не переживайте, он со всеми этак, сударыня. Он с детства таким был, а в последние годы норов и вовсе сделался будьте-нате… Наговорит такого, что и в страшном сне не приснится, и, главное, глазами как вопьется – будто без ножа режет, поди соври ему! Киваете? Ну вот, значит, тоже заметили…

Я обернулась, тронула ее за руку, потом показала на дверь и провела ладонью по своему правому плечу сверху вниз, постаравшись выразить взглядом вопрос.

– А, вы про его руку… – Анна привычно уже отвела взгляд. – Лучше не спрашивайте, сударыня. У него самого так особенно. Я уж скажу… не выдавайте только!

Я несколько раз кивнула, заверяя, что не выдам верную служанку.

– Калека он, ну да это вы и сами, поди, догадались, – негромко сказала она, откинула одеяло, и я забралась в постель. – Родился да вырос обычным, а после… не повезло ему, сударыня, ох как не повезло! Потому еще раз предупрежу: даже не вздумайте намекнуть или как-то дать понять, мол, вам интересно, что с ним приключилось.

Я улыбнулась и коснулась губ – мол, как я намекну-то, если говорить не могу?

– У вас взгляд больно уж выразительный, – ответила Анна. – А его высочество очень не любит, когда на него таращатся. Он потому и злее обычного, что во дворце у брата на нем, поди, дыру протерли, глядючи! Кому такое по нраву будет?

Я вынужденно согласилась, что никому. На меня тоже смотрели, конечно, но мне было чуть проще, без видимых-то увечий…

– Ну вот, отдыхайте, сударыня, – вздохнула служанка и взяла свечу. – Да не беспокойтесь. Его высочество отсыпаться будет весь день, хорошо, если к вечеру проснется. А дел накопилось порядочно, вдругорядь до вас у него не сразу руки дойдут!

Утешив меня таким незамысловатым образом, она вышла, плотно притворив за собой дверь, а я долго еще лежала без сна, прислушиваясь. У меня очень тонкий слух, как у всей моей родни, и я различала множество звуков…

Должно быть, придворных у принца было не так уж много, и большинство он брал с собой в поездку: прежде в усадьбе царила благословенная тишина. Теперь же где-то смеялись, где-то звенели бокалами, разговаривали шепотом и в полный голос, хлопали дверьми, звали слуг, стучали каблуками… Любопытно, знают ли обо мне эти люди? Слуги не могли не насплетничать, это уж как пить дать, но что именно они рассказали? Впрочем, какая разница! Эрвин – не Клаус, он не будет держать меня при себе, да и зачем ему? Скорее уж он запрет меня на маяке, с него станется. Впрочем, это не худшая участь для меня: море видно как на ладони, а если станет невтерпеж, всегда можно броситься на камни с высоты!

С этими мыслями я лежала в полудреме, улавливая еще краем сознания перезвон струн где-то в саду и предназначенную неизвестной прелестнице томную песню… Потом певец, судя по звукам, забрался к своей красавице через окно, и ненадолго воцарилась тишина.

Ну а затем негромко, неуверенно, едва лишь пробуя свои силы, в зарослях черемухи засвистел, защелкал первый соловей. Ему начал вторить другой, третий…

Так я и уснула под соловьиный хор, вдыхая аромат цветущей черемухи и сирени, и мне не снилось ровным счетом ничего…

5

– Говорю же вам, сударыня, его высочество хорошо, если к завтрему от забот освободится, – говорила утром Анна, расчесывая мне волосы. Я и сама могла причесаться, но ей нравилось это занятие, да и поговорить, видимо, хотелось, так что я не возражала. – И отдохнуть надо, и с самыми спешными делами разобраться… Он управляющим-то не шибко доверяет. Вернее, доверяет, но проверяет, а на это тоже время нужно!

Она оказалась права – ну так, наверно, нрав хозяина изучила от и до, раз знала его с рождения! Принц прислал за мною только на следующий день после обеда, когда я уже вконец извелась и не знала, куда деваться. Хоть порисовать бы, так он ведь забрал альбомы! Только и оставалось, что набрасывать что-то на грифельной доске и тут же стирать, и рисовать заново… Это, кстати, навело меня на мысль, и, как вскоре выяснилось, не меня одну…

– Входи, – сказал мне Эрвин и снова запер дверь. – Как спалось нынче?

Я улыбнулась и указала на окно, развела руками и глубоко вдохнула, прикрыв глаза.

– А, – совершенно верно понял меня принц, – черемухой пахнет и сиренью, верно?

Кивнув, я изобразила ладонями трепещущие крылья, потом коснулась горла, приподняв голову.

– Да, соловьи, негодяи, теперь до самого июля спать не дадут, – невольно усмехнулся Эрвин. – А некоторые, особенно упорные, не успокаиваются и в августе… Присядь-ка.

Он прошелся взад-вперед, бездумно дотрагиваясь то до большого глобуса, то до письменного прибора на столе, потом вновь повернулся ко мне.

– Надеюсь, я не сильно напугал тебя позавчера, – сказал он негромко. – Иногда я делаюсь… чрезмерно раздражительным, и тому виной не мой собеседник, не окружающие. Извиняться не стану: согласись, у меня есть повод подозревать тебя. Просто не пугайся так сильно, я пока еще не сделал тебе ничего дурного… Не отворачивайся!

Эрвин наклонился ко мне и взял за подбородок.

– Клаус был прав, у тебя говорящие глаза, – произнес он. – А еще говорят, что глаза – зеркало души, что они не могут лгать. Вот и смотри на меня, а не в сторону, поняла?

Я кивнула, а потом показала ему принесенный с собою грифель и вопросительно взглянула в сторону стола.

– Ты тоже подумала об этом? – Эрвин выпрямился и посмотрел на меня сверху вниз. – Пожалуй, так может что-то выйти!

Он протянул мне грифельную доску и сел на этот раз не напротив, а рядом. От такой близости мне сделалось не по себе: пусть Клаус, бывало, обнимал меня, перебирал мои волосы и целовал в губы, но то был Клаус, а не его младший брат! И пусть Эрвин всего лишь сидел бок о бок со мною, не прикасаясь даже, это было неприятно. Но куда мне было деваться? Пришлось терпеть…

– Попробуем начать с самого начала, – произнес он. – Как ты свела знакомство с Клаусом?

Я посидела немного, раздумывая, с чего лучше начать, потом набросала корабль, каким запомнила его: горделивый парусник, украшенный гирляндами и штандартами. В небе повис полумесяц, а с палубы корабля протянулись в небо длинные штрихи, увенчанные звездами.

– Что это? – нахмурился Эрвин. – Корабль – понятно, а это… фейерверк, что ли? Да? Постой-ка, да это же вылитый «Ретивый»! Точно, три мачты, высокая корма, фигура русалки на форштевне, но… Он ведь затонул больше двух лет назад! Да… верно, Клаус как раз отмечал день рождения!

Я кивнула несколько раз, стерла россыпь искр праздничного фейерверка и нарисовала поверх мачт грозовые тучи, а вдоль борта – завитки штормовых волн. Ну а потом недрогнувшей рукой провела из тучи копье молнии, вонзившейся точно в среднюю мачту (я не знала, как она называется у моряков), и добавила языки пламени, мигом охватившего такелаж.

– Пока понятно, «Ретивый» угодил в шторм, в него ударила молния, и корабль загорелся, – проговорил Эрвин. – Но это и так известно. А что же дальше?

Я нарисовала в волнах человечка, подписав его все той же литерой «К», а корабль небрежно стерла – его ведь разметало по волнам. Принц молча смотрел.

Снова очистив доску, я провела прямую линию – берег. На берегу закудрявились деревья, вдалеке на холме встал дом служительниц Создателя, отмеченный его символом, а у линии прибоя появилась все та же фигурка, обозначенная буквой «К».

– Да, Клаус говорил, что, когда корабль пошел ко дну, он очутился в воде, – проговорил Эрвин, – а после не помнил уже ничего, только как очнулся на берегу, а над ним склонились девушки из обители. Это ты нашла его?