Одиннадцать дней вечности - Кира Измайлова

Так или иначе, но в путь маленькая стая отправлялась если и не сытой, то хотя бы не на пустой желудок.

Сестры мои считали это глупой блажью и пустой тратой времени, но мне вовсе не было трудно помочь уставшим путникам, и всегда казалось, будто, улетая, они трубят не просто так, а прощаются со мною… Они и попрощались – однажды и навсегда, больше я их не видела. Наверно, маленькую стаю погубила буря – волны принесли белое перо, а больше ничего не осталось от этих птиц…

Эрвин молчал, и на лице его не читалось ровным счетом ничего. Он не отреагировал даже тогда, когда я указала ему на нарочито подчеркнутый рыбий хвост – я сидела на скале, его не было бы видно в волнах, но я специально нарисовала так, будто бы он оказался на поверхности.

– Что дальше? – отрывисто спросил он после долгой паузы и убрал прядь волос со лба. Жест получился нервным, слишком резким, но отчего?

Дальше я нарисовала берег вдалеке и дворец Клауса – совсем крохотный, почти неразличимый. Действо все равно происходило под водой…

Вот жилище ведьмы, а вот и она сама – бесформенная туша, похожая на гигантскую медузу… Или мне так померещилось от испуга? Лицо у нее, во всяком случае, оказалось самым обычным… А если ее любимцы – мурены, спруты да ядовитые скаты, так это уж дело хозяйское, кому кто нравится!

– Это еще кто? – спросил Эрвин, и понадобилось несколько минут пантомимы – я и корчила страшные рожи, и скрючивала пальцы наподобие птичьих когтей, пока он не догадался, наконец: – Неужто настоящая ведьма?

Я закивала изо всех сил, нарисовала рядом с ведьмой себя: сперва я умоляюще протягивала к ней руки, потом указывала вверх, на сияющее над водою солнце.

Стерев все это, я нарисовала рядом с ведьмой бурлящий котел, ну а потом она протянула мне сияющий фиал.

Я рисовала так быстро, как только могла, надеясь, что Эрвину хватит времени на то, чтобы осмыслить то, что я пыталась передать своими неуклюжими рисунками.

– Ведьма дала тебе… какое-то зелье, верно? – негромко спросил он, остановив мою руку – я как раз потянулась стереть очередную зарисовку. – И, должно быть, потребовала плату… Я догадываюсь, какую именно, но продолжай, прошу!

Я кивнула, оглянулась, взяла со стола пустую кружку, указала на нее, на ведьму, потом на себя. Затем приложила руку к горлу, сжала в горсть и протянула все той же нарисованной колдунье.

Эрвин хотел было что-то сказать, но я остановила его жестом.

Поднеся к губам кружку, я сделала вид, будто пью волшебное зелье, а потом стерла на рисунке рыбий хвост у той фигурки, что изображала меня, и заменила его на две стройные ножки.

Потом, помедлив, я нарисовала отдельно эти самые ножки – только ступни – и пронзающие их острые ножи. Мне почему-то всегда казалось, что это не обсидиановые клинки – те режут так легко, что в первые мгновения даже не замечаешь боли, настолько тонки лезвия, – а железные, вдобавок скверно заточенные.

Эрвин молчал.

– Поправь меня, если я ошибусь, – сказал он наконец. – Ты пытаешься уверить меня, будто жила на дне морском, а отец твой – король подводного мира?

Я помотала головой и раскинула руки как могла широко, а потом указала на портрет отца и свела ладони, давая понять, что ему подвластен далеко не весь океан. У людей ведь тоже так – никто не может править сразу всею сушей! Какому смертному это под силу? Да и нам, пусть мы живем много дольше людей, не дано завладеть всеми водами, солеными или пресными…

– И ведьма сделала тебя человеком в обмен на твой голос… Говорят, у подводного народа дивные песни! Жаль только, те, кому доводилось слышать их, уже не вернутся на берег…

Я только улыбнулась в ответ. Боюсь, услышь Эрвин, как поем мы с сестрами, он не сумел бы отличить наших голосов от переклички китов и дельфинов. Звук в воде разносится далеко, это верно, но переливчатые трели и сложный перещелк – это вовсе не волшебные песни… Говорить мы тоже можем, конечно, в отличие от тех же дельфинов, но наша музыка вряд ли нашла бы понимание у людей. Хотя… те песни, знакомые мне с детства, которые я пыталась наиграть на арфе, одновременно похожей и не похожей на наши инструменты, отторжения у слушателей не вызывали, хотя и удивляли, конечно.

– Ты заплатила не только голосом… – Эрвин притронулся кончиком указательного пальца к последнему рисунку. – Что это означает? Ты…

«Ни одна танцовщица не сравнится с тобой, – вспомнила я слова ведьмы, – но помни: ты будешь ступать как по острым ножам, и ноги твои будут кровоточить!»

Она преувеличила, конечно, но не солгала о боли, которую мне пришлось испытать. Я привыкла к ней со временем, но поначалу… Поначалу мне хотелось броситься с самого высокого обрыва, чтобы прекратить эту пытку!

В черных глазах принца застыл вопрос, и я продолжила рисовать.

Мы с Клаусом рядом…

Я перечеркнула доску наискось. Вот Клаус и принцесса, обведенные кругом, а я стою поодаль, вне волшебной черты… А это – линия горизонта, солнце встает над морем, а я…

Я медленно стерла свою фигурку – скорее даже размазала пальцами так, чтобы это выглядело, будто прах мой развеялся по ветру.

Эрвин будто бы застыл.

– Он женится на другой – и ты умрешь… – проговорил он наконец. – Это сказала тебе ведьма?

Я кивнула.

– И ты решилась на это? Ты ведь не могла не понимать, что Клаус не сделает своей женой безвестную девицу! Впрочем, об этом я уже спрашивал…

«Я любила его, – мысленно произнесла я. – Я полюбила его с той минуты, как увидела на «Ретивом», я спасла ему жизнь и поцеловала его там, на берегу. Я долго наблюдала за ним из-под воды, подплывая совсем близко…»

Клаус, наверно, думал, что стоит в одиночестве на балконе там, в своей летней резиденции, а я смотрела на него и была рядом – если бы он наклонился и посмотрел на воду канала, то сумел бы различить меня. Но он никогда не смотрел вниз, только вперед и вверх – на звезды…

– Что за глупость! – в сердцах произнес Эрвин. Теперь он стоял у окна, отвернувшись и обхватив себя левой рукой, так, будто правая причиняла ему нешуточную боль. Как знать, может, так и было? – Глупость… Ради призрачной мечты пожертвовать жизнью? Воистину, на такое способна только влюбленная женщина!

Он повернулся ко мне и спросил:

– А если бы Клаус все же решился жениться на тебе, что тогда?

Увы, этого я не знала. Ведьма сказала лишь, что мне не вернуться обратно. Но и человеком я могла стать, только если бы Клаус полюбил меня по-настоящему, отдался мне всем сердцем и сделал меня своей женой, а это, как я поняла вскоре, было невозможно… Вдобавок жениться – не значит полюбить!

Винить ведьму я не могла – она в точности исполнила все, что обещала сделать. Прочее зависело от меня, да только я не справилась… Будь у меня больше времени, быть может, Клаус и задумался бы о том, чтобы сделать меня своей женой, он ведь был привязан ко мне! Но увы, вмешался случай: Клаус давно подыскивал невесту, и нужно же было ему выбрать для знакомства именно ту девушку, что обучалась грамоте и прочим наукам в обители служительниц Создателя! Той самой обители, подле которой я оставила его, едва живого после кораблекрушения… Да знай я, что будет именно так, я унесла бы Клауса далеко-далеко, на необитаемый остров, говорила бы с ним, заботилась о нем, и, быть может, он сумел бы полюбить меня такой, какой я была на самом деле… Тогда у меня был бы шанс стать человеком не благодаря волшебному зелью, а по-настоящему, но увы…

– Нарисуй еще раз ту скалу, – попросил вдруг Эрвин. – Ту, что похожа на голову тюленя.

Я взглянула на него с удивлением, но сделала, как он просил.

Принц взял у меня грифель – видно было, что ему неудобно рисовать левой рукой, – и вывел рядом со скалою силуэт лебедя, а на самой скале – человеческую фигуру. Он взглянул на меня, но я развела руками, не понимая, что́ он пытается сказать мне этим рисунком.

– Теперь я вспомнил, где видел тебя прежде, – произнес Эрвин, отложив грифельную доску. – Я уже говорил, мне казалось, что мы встречались где-то очень далеко… Теперь я вспомнил: сперва эту скалу, потом тебя. Мы всегда пережидали там ночь, чтобы хоть немного отдохнуть и с рассветом снова отправиться в путь. Нужно было успеть до заката, чтобы хоть как-то перекусить, да и добираться до этой скалы вплавь – приятного мало. Однажды мы не рассчитали, был сильный встречный ветер… Как выплыли, не помню, я едва не утонул! – Он передернул плечами, видно, вспомнив холодное море и безжалостные волны. – Так вот, ты всегда исчезала до захода солнца. Тебя ругали, если ты слишком долго оставалась наверху, ведь так? Или ты поднималась на поверхность без спросу?

«О чем он говорит?» – невольно подумала я, и, видимо, на лице моем слишком явно отразилось недоумение, потому что Эрвин вдруг улыбнулся.

– У тебя добрые руки, – сказал он. – И сердце тоже доброе. Должно быть, только благодаря тебе мне раз за разом удавалось добраться до берега. Я, повторюсь, самый младший из братьев. И самый слабосильный. Элиза – и та сильнее.