Камень преткновения - Анатолий Клещенко

Нет! Пусть сам найдет это железо, сам! Петр Бородин не совсем свихнулся еще, чтобы дарить кому-то кровоточащий кусок своей жизни. Лучший ее кусок! Нет!

Это опять полыхал гнев.

В темноте тускло мерцали дотлевающие угли. Казалось, они плавали в ней, презрев закон тяготения. Ночь вобрала в себя все, кроме них. Угли дотлевали в черной безграничности. Погаснут — и у тьмы не станет ни одной определенной точки, стороны или направления. Ничего не останется, кроме самой тьмы. И бессмысленно будет искать в ней широкое плечо бригадира Фиксатого — ушел. Он сам прогнал его — беспомощный слепец, оставшийся без поводыря! Обрек себя сам на голодную смерть в тайге, когда впереди была какая-то жизнь под солнцем, греющим спину.

А здесь остывала невидимая печка. Вместе с холодом в темноте начал шастать страх, всегда сопутствующий заблудившимся людям. Петр Сергеевич опять сбился с дороги. У него недоставало ни сил, ни желания искать ее: не стало цели, к которой хотелось бы устремиться, сцепив зубы.

Уже перед утром он забылся беспокойным сном. Ему снилось, что колючая проволока, как живая тварь, опутывает ему ноги и жалит, жалит их. Потом он шел над бездонными пропастями, срывался и падал, до ужаса явственно ощущая необратимость и безопорность падения. В последний раз он полетел в черную бездну оттого, что бригадир Фиксатый толкнул его в спину. Петр Сергеевич закричал и, сам услышав свой голос, проснулся. Он проснулся и не поверил тому, что сон кончился.

В низких дверях, пригнув голову, стоял Фиксатый.

Его широкие плечи заслоняли свет далеко не раннего утра. Лицо в сумраке избушки казалось плоским, и темными провалами на плоском лице — глаза.

— Вы?.. — продолжая не верить в его реальность, спросил Петр Сергеевич.

— Ну ты и орал во сне, — не счел нужным отвечать уголовник. — Я думал, что кишки из тебя выпускают. Вернулся я, батя…

Он усмехнулся растерянно и зачем-то стал шарить у себя в карманах.

Фиксатый не знал, почему вернулся.

Вчера, обозленный несговорчивостью, он безжалостно оставил спутника умирать в тайге. Он даже с удовлетворением думал о его смерти: «Так тебе и надо, чокнутому!»

Уголовник сохранил еще достаточно сил, чтобы споро шагать по торной, не заваленной буреломом тропе. Изредка попадались на ней странные сооружения из колотых плах и палок — видимо, ловушки какие-то. В середине дня он увидел на прогалине еще одну избушку.

Думая, что она тоже пуста, Фиксатый распахнул дверь и попятился: избушка явно была обитаемой.

На железной печке стояли перевернутые вверх дном котелки. Десятилинейная лампа с целым, чуть закопченным стеклом красовалась на стене. В заткнутых под балку широких и тонких досках, обтянутых мехом, Фиксатый не сразу угадал лыжи. А на гвоздях, вбитых в балку, висело несколько набитых чем-то мешочков.

Постояв в дверях и послушав, не идут ли хозяева, незваный гость приступил к более подробному осмотру. Он выволок из-под нар груду жирных от смазки капканов, под облезшей оленьей шкурой обнаружил пару желтых от времени газет, вытряхнул из большого берестяного чумана ворох каких-то обструганных деревяшек. На полочке в углу рука наткнулась на сухие листья и стебли. Табак! Табак-самосад! Забыв обо всем, Фиксатый кинулся к нарам за газетой и стал сворачивать папиросу…

Уже докуривая ее, он обратил внимание на то, что донышки котелков на печке покрылись пылью, а открытая дверь положила наземь высокую траву возле порога. У железной трубы к потолку прилепилось серое осиное гнездо. Видимо, и в эту избушку давно не заглядывал хозяин.

Успокоенный, Фиксатый продолжал обыск.

Ему повезло: кроме табака, он нашел продукты. В мешочках оказались сушеные грибы, очень немного сухарей и довольно много муки. Ни дробь, ни порох Фиксатого не интересовали.

Сытый, с толстой папиросой в зубах, под вечер босяк улегся на оленью шкуру. Ему здорово пофартило, в пору было бы вприсядку «бацать» от радости, а между тем душу жгло какое-то смутное недовольство.

Он никогда ни в чем не упрекал себя, он просто не задумывался над оценкой своих поступков. В том же, что пришлось бросить случайного товарища по бегству, виноват геолог. И тем не менее мысли сами собою возвращались к Петру Сергеевичу.

Фиксатый не понимал, что могло заставить падающего с ног беглеца поступиться поддержкой бывалого человека, позабыть о том, что на карте стоит жизнь. Ради чего пошел он на верный проигрыш? Ради бесполезных ржавых камней? Нет, не в них таилась сила, которая позволила обессиленному геологу пожертвовать всем, что оставалось еще у него в жизни!

А в чем?

Может быть, это он, Фиксатый, проигрывает какую-то неведомую, но крупную ставку, уходя от красных камней?..

Только ли любопытство заставило босяка повернуть назад, или к любопытству примешалась смутная, даже не имеющая прав назваться чувством, зависть бескрылого существа к птице, умеющей взлетать в небо?

Фиксатый не умел понять этого.

Возвращаясь, он твердил себе, что даже фрайера не положено бросать, если они вместе «рванули когти», что ему жалко бросить «чокнутого». Но жалко ему было только себя…

Когда Петр Сергеевич наконец удостоверился, что возвращение бригадира не снится ему, босяк уже растапливал печку.

— Сейчас шулюм замостырим, — объяснил он. — Такую затируху, что ложка дубом стоять будет!

От сознания пустоты, разверзшейся на месте обретенной было опоры, от вызванного этим ночного кошмара оставался осадок. Все та же обида на судьбу вылилась в болезненное раздражение. Раздражало все, даже Фиксатый, хотя тот вернулся, чтобы накормить, спасти, подставить плечо. И геолог брезгливо поморщился.

— Саша, вы очень хороший парень, — сказал он и споткнулся, не желая говорить резкостей, — но воровской жаргон я просил бы вас не употреблять. Вы что, забыли родной язык? Такой национальности — вор — нет.

— Повело… — начал было Фиксатый и вдруг махнул рукой, сдаваясь. — Кончики! Постараюсь, батя…

— Меня зовут Петром Сергеевичем.

Фиксатый отвернулся, перебарывая желание огрызнуться. Наконец буркнул:

— Есть…

— А впрочем, я действительно гожусь вам в отцы, — невесело усмехнулся геолог и примолк, задумался.

Мысль, заставившую его умолкнуть, еще нельзя было назвать мыслью, — ей не хватало четкости. Она походила на струю теплого воздуха, что течет, зыблется в поле зрения, размывая чужие контуры и не имея своих.

Петр Сергеевич не смог бы сказать даже, из чего складывалось чувство, толкнувшее на раздумье. Какие нити связали это чувство со словом «отец», почему устыдился этого слова, как будто поймал себя на хвастовстве.

Связь была.

За словом «отец» стояла подсознательная уверенность в праве на сыновнее уважение, в образцовости собственных поступков. Неожиданное возвращение Фиксатого заставило геолога подумать, заслуживает ли он уважения и забот.

Впрочем, черт побери, неизвестно, чем руководствовался парень! Очень возможно, совсем не желанием «подставить плечо» для того, чтобы геолог Бородин смог уцелеть и донести до людей свою находку. Вряд ли беспринципный уголовник способен печься о других. Пришел, напуганный собственным одиночеством. Все ясно!

Но от совести нельзя отпихнуться, заговорить ей зубы.

Нет, не все ясно. Далеко не все! Вполне допустимо, что бригадир Фиксатый заботился прежде всего о себе. Подонку общества, вору, человеку без совести простительно это. Но ведь Петр Бородин не считает себя подонком, а тоже заботится только о себе. Плюет на тех, кто работал с ним, верил его выкладкам. Что ему до Родины, до ее нужд? Он хочет ставить условия своему народу, видите ли? Продавать, торговаться. Что же, Петр Сергеевич, ты и впрямь достоин подложного паспорта, обещанного тебе!

Забыв, что рассуждает про себя, он испуганно посмотрел на Фиксатого, не подслушал ли тот его рассуждений?

Фиксатый неторопливо попыхивал ядовитой самокруткой. Встретясь взглядом с геологом, так же неторопливо заговорил:

— Конечно, волынить некогда. Только ноги вам внатуре, короче говоря — в самом деле, подлечить надо. Тут есть еще одна халупа, она получше этой. Переберемся туда, пожалуй… На недельку… А покудова давайте ешьте…

Вор, подонок заботился о нем, ради него задерживался, рисковал!

А он — он беспокоился об авторстве, о заявочном столбе на славу. Позор!

Мысль обрела контуры, стала четкой.

— Видите ли, мы… — геолог сделал нарочитую паузу, подчеркнув «мы», — мы с вами не имеем права задерживаться. Понимаете, Саша, мы наткнулись на месторождение железа — крупное, промышленного значения. Не так далеко отсюда давно обнаружен уголь. Это значит, что тут выгодно строить металлургический комбинат. После войны страна еще очень нуждается в металле. Нам с вами нужно поторопиться, чтобы до снега здесь смогли провести глубокую разведку…