Камень преткновения - Анатолий Клещенко

— Нет…

Тогда вор презрительно сплюнул ему под ноги и, отодвинув плечом, вышел. За дверью приостановился, ожидая, что остающийся окликнет, передумав. Не услыхав окрика, молча швырнул Петру Сергеевичу спичечный коробок, найденный в избушке, и нырнул в пихтачи.

Петр Сергеевич остался один.

Подняв оставленные спички, повертел в руках, рассеянно спрятал в карман. Потом, придерживаясь за низкую притолоку, пробрался к нарам. Сел на ломкие, покрытые гусиной кожей давности ветки.

Следовало собраться с силами.

Но сил не было, не с чем было собираться. Потому он ограничился тем, что доковылял до ручья и опустил ноги в ледяную воду. Он даже портянки оставил, снял только чуни с галошами. Когда ноги онемели в холоде, Петр Сергеевич перемотал портянки, не сумев отжать их как следует. Обулся. Встал, опираясь на хлипкую березку, что росла рядом. Наконец оторвался от нее, перебрался по камням через ручей, к обнажению.

Сколько километров прошел он после того по водоразделу? Разве станешь считать их, если на каждом шагу почти — в россыпях под корнями вывернутых ветром деревьев и прямо под ногами, даже не прикрытую мхом, — видел красную, насыщенную железом землю? В глубоких промоинах — руслах недолговечных потоков талой воды — он находил черную щебенку магнетита, покрытую ржавой корочкой.

Петр Сергеевич не представлял еще себе размеров залежи, только на глаз мог прикинуть содержание железа в породе. Но и этого было вполне достаточно для празднования победы.

— Победы?..

Невеселая усмешка искривила его запекшиеся губы.

В избушку притащился поздно вечером, вместе с потемками. Кажется, ему удалось определить примерное простирание пласта к северу от того места, где поднял утром первый осколок руды. Завтра нужно будет проследить геологию участка между двумя водоразделами на юго-юго-восток. Нужно! Легко сказать!..

Весь день, забывая про больные ноги, он думал только о границах рудного тела, пытаясь угадать их через толщи пустых пород. Ни о чем другом он даже не вспоминал.

Несколько моховиков да сыроежек попались на глаза, когда возвращался — поневоле пришлось возвращаться к избушке, завтра надобно будет идти вниз по водоразделу. Грибы, которые не в чем даже сварить, две или три горсти ягод, тоже собранных мимоходом… А ему необходимо продержаться еще день или два, возможно, и три дня. Надо разведать площадь месторождения, форму, характер покрывающей свиты, если уж нельзя узнать мощность. Надо, необходимо?.. Нет, позвольте, он, видимо, рехнулся. Зачем это нужно ему, беглому заключенному Бородину, «врагу народа»? Он определенно из ума выжил!

Но разбираться в этом сейчас не хотелось. Некогда.

В печке гудит пламя — спасибо, бригадир оставил спички! Так, грибы он разложит прямо на горячее железо, не забыть только присолить их. Ах, если бы один ломоть хлеба! Сто или двести граммов!

Обжигаясь, Петр Сергеевич глотал полусырые, пенящиеся от жара скользкие лохмотья. Грибов оказалось так мало! Какой он все-таки дурак, что не догадался собирать их днем! Можно было бы набрать полный накомарник. И на кедр влезть мог попытаться хотя бы, встречаются же такие, ну, удобные, что ли, кедры! Увлекся, как мальчишка, обрадовался, что расчеты подтвердились. Как будто они могли не подтвердиться! Теперь уверился, можно сказать, эмпирически — и не собрал грибов. Да это же сущий идиотизм!..

Он вдруг привстал, желая подняться с нар, и тут же опустился на них опять, до крови закусив губу: ноги!.. Кой черт дернул вставать, зачем? А-а, вот какой это черт, он знает его…

У помыслов об этом месторождении имелся когда-то свой дом — его кабинет в Москве. Там он нашел эти магнетиты. Потом долгие годы гнал от себя мысли, связанные с ними. Сегодня пришлось снова вернуться к этим мыслям, и вот память перекинула мостик через время. Значит, он вскочил, чтобы побегать из угла в угол по кабинету, что делал обычно, когда требовалось разрешить какие-либо сомнения? Что же, разрешай сомнения, Петр Сергеевич! Теперь тебе надобно разрешать их, обходясь без застеленного ковром кабинета. Ну! Разрешай, разрешай!..

А что ты, собственно говоря, должен разрешать? Все разрешено за тебя. Петру Бородину, перешедшему на положение дичи, обложенной охотниками, незачем тратить силы на обследование месторождения. Его дело — дышать, покамест это возможно. Довольно того, что, жертвуя последними силами, он обошел северную часть водораздела. Тем более что общее представление у него есть, детали не имеют значения. Уверился в торжестве своей мысли — и хватит сходить с ума!

Да, все так, но зачем это торжество мысли, во имя чего? Удовлетворенного самолюбия? Ради этого разве работал он столько лет? А если нет, то что же: идти и вручать свою находку тем, кто упрятал его в лагерь? Пожалуйста, Петр Бородин добрый, Петр Бородин зла не помнит! Ведь больше некуда ему идти, «они» перекрыли все дороги, караулят на всех перекрестках.

Даже раздражение придает иногда людям силы: геолог заставил себя встать и доковылять до журчащего в темноте ручья. Сызнова холодная вода облегчила боль. Но на душе не стало ни светлее, ни спокойнее.

Как бы действительно не пришлось подохнуть в тайге Петру Бородину: на таких ногах вряд ли уйдешь отсюда. И потом без помощи бывшего бригадира ему и рваться куда-либо нет смысла. Ни гроша денег, в лагерном обмундировании. В лучшем случае задержит первый же милиционер. А если и нет, кто достанет ему паспорт, документы, с которыми можно было бы пытаться проскользнуть в Москву, рассказать?..

Никто!

Ну что же, смерть не так уж страшна, когда жить незачем. Только вот мучительно умирать от голода. Лучше бы как-то сразу…

Геолог вытащил из кармана кусок магнетита, поднес к глазам. Держал на ладони камень, смотрел на него и думал.

Он думал о том, что магнетит этот родился много-много миллионов лет назад, а переживет его, как пережил первых панцирных рыб силура и лемуров, впервые наученных природой влезать на деревья. И первых полулюдей, спустившихся с деревьев на землю в конце плиоцена, чтобы потом встать на задние лапы, а передними прикрепить к палке осколок обсидиана. Солнце будет греть так же, травы и деревья — тянуться к солнцу. И будет существовать этот синеватый камень, а от геолога Бородина не останется тени на земле, обсидианового топора для будущего исследователя. Вот он, его обсидиановый топор — месторождение, которое он нашел случайно — теперь, но неслучайно тогда. Его топор, его плата за солнечное тепло, за тысячи миллионов лет, которые природа потратила для того, чтобы он смог сделать этот топор. Разве у него есть право спрятать его? Кто ему дал такое право? Обида?

Какая чепуха, чушь! Разве обижаются на бандита, который хозяйничает в твоем доме, потому что у него есть нож и нет совести?

Смешно обижаться на него, бандит есть бандит. Но дом принадлежит тебе, Петр Бородин, тебе и миллионам людей. Рано или поздно бандит убежит или его свяжут. А дом останется, этот дом вечен. Какое значение имеет твоя маленькая судьба, твои обиды, когда находка нужна людям, всем людям, их и твоему дому — Родине? Ты хотел заставить себя позабыть об этом и в самом деле совершить преступление?

Петр Сергеевич беспомощно оглянулся кругом, словно избушка была западней, а он только теперь, неожиданно понял это. Умирать здесь? Нет у него права умереть! С рассветом двинется в дорогу — он должен, обязан рассказать о находке. Обязан дойти, пройдя через «их» рогатки. И он дойдет. Дойдет!..

Донесет свой обсидиановый топор!

Он как-то успокоился сразу, словно нашел в пустоте опору или точку равновесия. Расслабил мышцы, чтобы отдохнули, готовясь к последнему великому усилию, И вдруг вспомнил, что делать это усилие незачем.

Качнулась, рухнула в бездну призрачная опора.

Допустим, он проскользнет в Москву. Расскажет о месторождении. А дальше? «Они» заявят свои права на беглеца Бородина.

Что изменилось за эти годы?

Ничто.

Петр Бородин доползет, расскажет: «Я оказался прав. Не напрасно работал, тратил народные деньги. Есть месторождение. Существует». А после этого Петра Бородина снова загонят в лагерь, потому что «они» скажут; «Петр Бородин — враг народа, бежавший из заключения».

Если каторжник находит в забое алмаз, с него не снимают цепей. Он остается преступником, находка не делает человека честным.

Пусть так. С этим можно примириться. Совесть его будет чиста, он сделает свое дело на земле. Расплатится и за солнечный свет, и за те дрова, которые согревали для него аудитории, когда в нетопленных квартирах дрожали дети. За воблу и хлеб, которые он ел, когда другим нечего было есть. Но кто будет знать, что он расплатился?

Он выпестовал мысль об этом месторождении, выстрадал, выторжествовал. Теперь он нашел его, как находят свою любовь. Искал и нашел. Это его творчество, его детище. И кто-то другой, не вложивший своего сердца, своей боли и гордости, приедет закладывать пробные выработки, по-своему называть их, своим именем подписывать документацию?