Камень преткновения - Анатолий Клещенко

Петр Сергеевич вздрогнул, гневно повернулся к Фиксатому:

— И получится, можете не смеяться! Из меня теперь… все получится! Все! Че-орт! — Он застонал, но встал на ноги. Встал, упиваясь ненавистью и обидой, клокочущими в душе. Выбили из жизни, смешали с навозом? Тем лучше! Да, станет босяком, вором, убийцей! Он рассчитается этим за свое бессилие, за голод и ноги, изъеденные мошкой. За все!

Прихрамывая, Петр Сергеевич заковылял вперед.

Путь заступила глубокая разложина с говорливым ручьем внизу. Спуск к ручью был очень крут, обрубленный оползнем: косогор осел, подмытый вешней водой. Не задумываясь, словно не видел его, Петр Сергеевич шагнул в провал и покатился по крутизне, увлекая за собой красноватые каменья и комья глины: никакие препятствия не остановят его, нет!

Когда в разложину спустился Фиксатый, геолог стоял у подошвы оползшего косогора и, задрав голову, рассматривал обнажение.

— Постойте… Подождите…

В последнем слове прозвенела сталь приказания. Фиксатый усмехнулся и присел на камень. Перед глазами оказалось все то же обнажение, он без интереса скользнул по нему взглядом.

Глина как глина. Камни самые обыкновенные, только что цветом красноватые. Золота, говорят, в таких местах не найдешь: должен быть песок или камень белый, вроде сахара, с блеском. Как же он называется, такой камень? Да ну его к черту, и золото даже! С ним, рассказывают, возни много, рогами упираться нужно… Чего это задурил старик?

Поднимая время от времени осколок красноватого камня, чтобы выбросить через мгновение и поднять новый, бормоча что-то в не отмытую от кедровой смолы бороду, Петр Сергеевич уходил вверх по ручью. Уходил медленно, то и дело закидывая голову к верхнему обрезу оползня и поэтому спотыкаясь.

— Батя, идти надо! — позвал Фиксатый.

Но геолог не услышал.

— Могло быть, могло быть… — опять донеслось до Фиксатого его бормотание. — Несомненная кора выветривания… охры… совершенно ясно…

Босяку надоело ждать. Размашистыми шагами нагнав геолога, тряхнул за плечо:

— Кончай чудить! Выпуливаться будем отсюда. Поня́л?

— Что? — словно просыпаясь, Петр Сергеевич смотрел на Фиксатого, не видя его. И вдруг брезгливо стряхнул с плеча тяжелую руку вора, глаза загорелись бешенством. — Вот что, вы свой жаргон бросьте. И потом я занят. Вам понятно?..

Это был какой-то другой, новый Петр Сергеевич!

Он даже не поинтересовался, как приняты его слова, — видимо, просто забыл о спутнике. Не оборачиваясь, прошел еще с сотню метров вперед, покопался в земле у границы оползня и, круто повернув, устремился вниз по разложине. Проходя мимо Фиксатого, даже не покосился в его сторону.

— Так! — угрожающе прошипел босяк, играя желваками на скулах. — Ладно!..

Потом, подумав недолго, закричал вслед геологу:

— Слушай, ты, чокнутый! Ждать не буду, учти. А без меня ты загнешься с голоду..

Он пугал, потому что сам боялся. Боялся тайги, в которой был беспомощен без Петра Сергеевича: черт их знает, куда они текут, речки? Как протянуты хребты сопок? Этот малахольный фрайер объяснял, так ведь запомнишь разве?..

А Петр Сергеевич не испугался. Другое чувство заставило его остановиться и подождать Фиксатого. Наверное, он даже не слышал слов, не понял их. Но в словах вора он услышал боязнь черной пустоты одиночества, боязнь, которая стала теперь не властна над ним, над Петром Сергеевичем.

— Простите, Саша! — промолвил он мягко, и опять Фиксатый не узнал голоса спутника. — Конечно, я не оставлю вас одного. Но нам необходимо задержаться. Понимаете, я, кажется, нашел то, что искал здесь несколько лет назад. Правда, не совсем здесь — тогда я не добрался сюда. Понимаете? Не понимает!.. — развел он руками, перехватив насмешливый и злой взгляд Фиксатого.

Петр Сергеевич нагнулся, поднял с земли камень металлического с чернотой цвета.

— Вот видите? Это уже магнетит, руда с очень большим содержанием железа, по-моему. Но я должен увериться… В смысле запасов месторождения, хотя бы ориентировочно…

На языке Фиксатого имелось немало слов, чтобы выразить все, что накипело, покамест он слушал эту чертовщину. Но почему-то он не рискнул употребить эти слова. Он спросил только, не тая насмешки:

— И долго ты колупаться думаешь в этих камушках?

— Ну, этого я не могу сказать. Может быть, я все-таки ошибся, возможно, это отдельные мелкие тела, как говорят горняки.

— Ты не темни, ты говори ясно, — обозлился Фиксатый, — сколько мне тебя ждать? До завтра управишься?

Петр Сергеевич отрицательно покачал головой.

— Нет, конечно! К сожалению, придется потратить не один день.

Фиксатый хрипло, деланно рассмеялся.

— Через несколько дней от тебя только половина костей останется, остальные звери раздербанят. У тебя уже ноги не ходят. На грибах да на ягодах через два дня дубаря врежешь, а на кедру тебе не забраться. Ты что, внатуре чокнутый? Пошли! Ну?

— Сейчас не могу! — твердо сказал Петр Сергеевич, стараясь не думать о том, что стоит за этим бесповоротным словом.

— А я с тобой вместе подыхать не буду. Имей совесть, хоть покажи дорогу…

За разговором они прошли добрую сотню метров по берегу ручья. Петр Сергеевич оглянулся кругом, соображая, в какую сторону следует направить парня. Взгляд его уперся в заплавленный смолой старый затес на пихте. Тогда он опустил глаза вниз и увидал, что оба они стоят на довольно торной тропе.

— Вот вам и дорога, — сказал Петр Сергеевич.

— Опять звериная? — покосился на тропу Фиксатый. Но геолог указал на засмоленную тесину.

— Человеческая. Видимо, старая охотничья тропа. Постойте-ка, что там такое?

Фиксатый повернулся, следуя жесту Петра Сергеевича. Через дремучие пихтачи на берегу ключа, опутанные кустами смородинника, просвечивала крыша какой-то постройки.

— Тсс! — босяк, растопырив пальцы, предостерегающе вскинул руку. — Пригнись, с-сука!..

Только тогда Петр Сергеевич вспомнил, что он беглец.

Они прижались к холодной, сыростью пахнущей земле: вор-рецидивист со многими фамилиями и ученый, празднующий свое великое торжество. Один и тот же звериный страх придавил обоих к влажной глине тропы, заставив тесно-тесно прижаться друг к другу.

По листьям скатывались капли росы. Звук падения каждой капли был громок, как выстрел. Пропала куда-то или перестала кусаться мошка, от которой до этого не мог спасти накомарник. Только одинокий комар гудел где-то над головой так, как воет сирена, возвещая о тревоге.

Наконец Фиксатый осторожно поднял голову.

— Я думаю, там никого нет, — начал было геолог, тронув за руку товарища.

— Не слыхать… — шепотом согласился тот.

— По-моему, это избушка охотников. Я неоднократно встречал здесь такие. В них живут только зимою…

— Проверим! — босяк снова притиснулся к земле и, отталкиваясь локтями, пополз в кусты. А у Петра Сергеевича перехватывало дыхание, когда в стороне, где пропал Фиксатый, с треском ломалась ветка.

Сколько прошло времени?

— Эй, батя! Здесь даже мыши не ведутся! Не дрейфь!

Петр Сергеевич позволил себе вздохнуть полной грудью и медленно поднялся с земли. Как же он мучителен, первый шаг, ммм!..

В избушке и впрямь, пожалуй, не велись даже мыши. Белесая плесень затянула углы. На земляном полу, там, куда через открытую настежь дверь проникал солнечный свет, пыталась прижиться крапива. Видимо, она была очень упрямой, эта спутница запустения. Судя по несмятой, необломанной крапиве, избушку никто не навещал по крайней мере с весны.

На нарах топорщились голые пихтовые сучья — хвоя давно облетела с них, ржавчиной легла на пол. Но поверх охапки дров около железной печурки белела береста, словно тот, кто ушел отсюда последним, прежде всего собирался затопить при возвращении печку.

Фиксатый заглянул под нары, обшарил полочку над окном, загремел обнаруженным там коробком спичек, опрокинул берестяный чумашек с окаменелой солью.

— Не густо! — покачал он головой, метнулся к печке, в темный угол между нею и стенкой и заорал торжествующе: — В цвет угадал, батя! Пофартило!

То, что он бережно извлек из мусора в углу, оказалось недокуренной пожелтевшей от времени самокруткой.

Он потушил ее, послюнив палец, после двух коротких затяжек. Уселся на порожке, с блаженной улыбкой прислонясь к косяку.

— Плыву…

Петр Сергеевич задумчиво смотрел вдаль.

— Тропа отсюда может вести только к жилым местам. До Ангары не должно быть больше двадцати — тридцати километров, пожалуй…

Завернув окурок в трубочку из клочка бересты, Фиксатый встал и сказал жестко и повелительно:

— Хватит чудить, пошли!

Испытанный обоими страх перед другими людьми, не связанными мертвым узлом бегства от закона, давал ему право на это. Но Петр Сергеевич отрицательно качнул головой.