Подвиг - Борис Лапин

Трое «промышленников» лежали в постелях, мотая головами, высунутыми из спальных мешков, как спеленатые младенцы. Козин оделся и вышел из дому, не затворив за собой двери. «Затворяй!» — крикнул ему вдогонку Косых. Но Козин пропустил мимо ушей его просьбу.

«У меня на то специальные холуи есть», — отозвался Козин и выбежал, на ходу застегивая шинель.

Его слова были выслушаны в молчании. Был декабрь месяц. Дверь оставалась открытой, и через сени в комнату влетал белый морозный пар, наполнив комнату жгучими, не продохнуть, облаками. Никто не вылезал из спального мешка, чтобы не признаться, что «холуй», о котором крикнул Козин, — это именно он. Казанцев, кряхтя, выскочил из кукуля, вытащил из ящика примус и разжег его. Потом он накрыл горящий примус цинковым листом и поставил эту своеобразную печку под кровать. Примус подогревал кровать снизу, а в раскрытую дверь несся холодный ветер, промораживая и леденя стены. Глядя на это, вылезли из кукулей и остальные двое. Каждый вытащил из ящика примус и стал его разжигать.

Когда Козин вернулся домой, дверь была все еще открыта. В комнате плавали клубы копоти от разожженных примусов, а стены были покрыты тонким слоем льда. Козин поглядел в свой угол. Что такое? Его постель была разбросана и скомкана, а в его новую милицейскую фуражку, которую он не носил из-за холодов, было вылито целое помойное ведро. С этого началась война, вылившаяся впоследствии в сотни мелких столкновений, на целый год затормозивших культработу среди русских и туземцев, заняв все взрослое население Анадыря. Туземцы, впрочем, привыкли к тому, что русские всегда заняты своими непонятными делами.

При царском режиме чукчи были в забросе. Их просто предоставили самим себе, после того как попытка превратить их в «ясачных инородцев» потерпела неудачу. По определению Свода Законов они даже считались «несовершенноподданными» и могли жить, голодать, вымирать, опиваться водкой. Никого это не касалось.

Теперь наконец на них обратили внимание, и пошла речь об устройстве школ, больниц для чукчей, ветпунктов для чукотских стад. Именно по этой линии, разумеется, в первую очередь ведется работа, и это больше всего необходимо для Чукотки (здешние русские всегда называют страну «Чукотка»).

Меньше всего чукчам нужны уэлленская канцелярия, делопроизводитель, милиционер. Селения оседлых чукчей расположены на огромных расстояниях друг от друга. Оленные чукчи — кочевники, переходят с места на место, и добраться до них не всегда возможно. Связь друг с другом у чукчей очень слаба. Высшей социальной единицей у них является семья. Никакого подобия управления у них нет и с давних пор не было. Если кто-нибудь совершает преступление, собираются старики и просят его выселиться из поселка. Все рассказы о «чукотских князьях» — выдумка[2]. Чукотский ным-ным (поселок) в очень редких случаях состоит из двадцати или тридцати семейств. По большей же части это — одна-две яранги, совершенно отрезанные от остального мира. Чукчи рассказывали мне о полярных робинзонадах, когда ребенок, родители которого погибли от мора, вырастает один, в заброшенной яранге, и не знает о существовании других людей, кроме него.

И вот рик живет сам по себе, а чукчи сами по себе.

Влияние рика простирается только на несколько ближайших береговых лагерей. Раз в год члены рика и старший милиционер отправляются в объезд района, каждый в свою сторону. Объезд этот приносит, однако, мало пользы.

Почти во всех туземных поселках полуострова организованы лагерные комитеты, и, на бумаге, в каждом селении имеются председатель и секретарь. Но только на бумаге. Иногда председатели даже не знают, что они как-никак являются начальством. В отчете о прошлогодней поездке по району я отыскал такие строки: «Приехав в ным-ным, я собрал в ярангу Рищипа все местное население на общее собрание и объявил, что им нужно выбрать своего представителя в лагерком. На что получил ответ, что никакого лагеркома им не нужно, потому что они всегда жили без представителя, а моржей больше не станет, если выбрать представителя. На мое замечание, что представителя выбрать надо, который бы защищал их интересы перед торговыми организациями, снабжающими туземцев, они сказали, что я умный и пусть я и выбираю представителя. Я сказал, что так нельзя. Они тогда сели и стали курить трубку, и все молчали. Наконец инициативу пришлось мне взять на себя, и я стал называть несколько уважаемых лиц их стойбища, но на все получал только утвердительный ответ: „ыый“, что означает: „да“. В собрании принимали участие только старики, потому что молодые ушли сторожить приход моржей на лежбище, а женщины присутствовали только две, обе жены Рищипа, остальные не имели возможности прийти, так как тогда в пологе дети останутся одни и могут опрокинуть плошки с жиром, служащие для освещения, и тогда нее в яранге сгорит. Подпись — секретарь рика».

В прошлом году в бухту Лаврентия (восемьдесят километров отсюда) совторгфлотский пароход завез рабочих и материалы для постройки культбазы. Там должны быть школа-интернат для чукотских детей, больница на шестьдесят коек, ветеринарный пункт, инструктор по обучению кустарным ремеслам. Здесь, в Уэллене, говорят, что в бухте Лаврентия все уже готово. Я решил обязательно съездить туда до прихода шхун Кнудсена.

…В Уэллене ясные белые ночи.

С океана ползет туман, обволакивает подошву Священной горы. На горе день и ночь сидит дозорный чукча, бессонными глазами глядя в море. Дозорный на горе — как капитан в штурманской рубке. В море идут моржи, направляясь к лежбищам Инчауна, скользят по воде белухи, нестерпимо сверкая блестящими животами, раз пять-шесть в день показываются киты, причесывая горизонт брызгами фонтанов и гребнями огромных хвостов.

Дозорный хрипло вопит:

— Самец-морж под ветром, проходит мыс Хребет-Камень. Эй, байдара, Гемауге и Каыге, выходи, бей, убивай, бей, убивай.

В здании Уэлленского рика помещаются квартиры сотрудников и маленькая тощая канцелярия. В канцелярии — два стола, пять стульев и ветхая пишущая машинка с отбитыми буквами. В официальных бумагах вместо «е» приходится ставить «ѣ», а вместо «и» — «i». Сначала это несколько затрудняло для меня чтение, но я быстро привык и освоился с этой своеобразной чукотской орфографией.

Сегодня я рылся в архиве Чукотского рика. Содержание его могло бы послужить материалом для отдельной книги. Я отыскал, между прочим, отчет о состязаниях туземцев в день десятилетия Октябрьской революции — стрельба из пращи, борьба охотников и бега женщин. Первым призом были дубовые полозья для нарт, стоимостью в десять рублей. Их выиграл Посетегин — северский чукча. Затем шел кулек муки 1-го сорта — семь рублей — эскимос Номек, и одна плитка жевательного табака 2 рубля 10 копеек — Уэнтэыргин. Между женщинами главные призы были распределены следующим образом: отрез на камлейку, стоимостью 5 рублей — Кильгинтеут, сахару-рафинаду 5 фунтов — метиска Кыммет, и мыла 5 фунтов — Этэтынга. Тут же был подшит счет на две банки жевательного табака и плитку кирпичного чая, выданные жюри состязаний, выбранному из стариков.

В отдельную папку переплетен протокол происходившего прошлой зимой Всечукотского съезда лагеркомов и резолюция первого у берегов Берингова пролива собрания женщин:

«Просiм у бѣлых людей, которыѣ прогнали солнцѣ начальнiка (царя), прiслать нам своѣго доктора, потому что нашi дѣти часто болѣют, npociм прiсылать достаточно содовых галѣт i хорошѣго матѣрiала на камлѣйкi».

И еще:

«Уполномочѣнному чукотского рѣвкома. Заявлѣнiѣ. Проciм разрѣшѣнiя удушiть нашу тѣтку, старуху Эттынгѣбут, по ѣѣ собствѣнному жѣланию. У нас ѣcть закон старiков убiвать. Она больная, нiчѣго нѣ ѣст, работать нѣ можѣт. Всѣ врѣмя плачѣт, npociт iсполнiть над нѣй закон. Чукча Тэнана, Тэнаургiн, Тэналiк руку прiложiл. За нѣграмотностью составiл заявлiнiѣ промышлѣннiк Саропук».

Резолюция красным карандашом:

«Старуху удушить. 12 марта 1923 года».

А! Это знаменитый случай, о котором мне рассказывали в Петропавловске. Гражданин А. Д. Ч., наложивший эту резолюцию, — уроженец Петропавловска, из старой камчатской семьи скупщиков мехов. Когда до Камчатки дошло известие о его «чукотской политике», он был арестован и увезен в Петропавловск. Там он говорил: «Да, теперь я признаю, что я был неправ. Это, с моей стороны, был хвостизм — соглашаться на просьбу чукчей. Но с другой стороны, это было постановлением их общего собрания, и, кроме того, старуха мне бы житья не дала, если бы я не разрешил ее удушить. Они считают, что тот, кто погиб таким образом, немедленно попадает в подземную тундру, и там у него будут олени, хорошая яранга, подручные охотники».